Марк Минковский: «Я стремлюсь к исторической точности»

Марк Минковский. Marco Boggreve / Naïve

Приезд в Россию французского дирижера Марка Минковского ожидался с особым интересом. Один из признанных лидеров аутентичного исполнительства, прошедший все «ступени» постижения тонкостей старинной музыки — от игры на фаготе в разных барочных ансамблях до создания собственного оркестра «Музыканты Лувра», ставшего победителем на известном конкурсе аутентистов в Брюгге. После этого началось сотрудничество с лейблом «Archiv Produktion», запись оперы Рамо «Ипполит и Арисия», принесшая Минковскому множество призов. Но маэстро не хочет ограничивать себя рамками барокко: вначале он блестяще исполняет Моцартовские оперы на Зальцбургском фестивале, затем — симфонии Бетховена с Малеровским камерным оркестром. И вот сейчас — совместная русско-французская постановка одной из сложнейших опер ХХ столетия «Пеллеаса и Мелизанды» Дебюсси.

— Ваше обращение к Дебюсси кажется на первый взгляд несколько неожиданным...

— Это из-за каталога моих записей. Действительно, мои наиболее серьезные успехи в прошлом связаны с музыкой барокко и начала XVIII века, когда я исполнял Генделя, Рамо. Потом появились Глюк, Моцарт, затем — Берлиоз, Массне, Мейербер, Оффенбах, Бизе, Дебюсси. Вы видите, есть определенная логика в этой последовательности композиторов. И уже десять лет я много занимаюсь романтической музыкой: дирижировал и Брамса, и Вагнера.

— Вы с такой легкостью переходите от Рамо к Дебюсси?

— Это то же самое, как разговаривать на нескольких иностранных языках. Вырабатывается рефлекс. Я считаю, что надо чаще исполнять разную музыку. «Музыканты Лувра» теперь играют не только Генделя, но и Гайдна, Моцарта, Бизе.

— Вы также выступаете с крупнейшими симфоническими коллективами.

— Да, я с удовольствием общаюсь с разными оркестрами. Мне очень нравится Кливлендский оркестр, напоминающий идеально работающий организм, дирижировал немецкими, испанскими оркестрами...

— Русские оркестры с трудом постигают французский стиль начала XX века. Однако с оркестром Театра имени Станиславского и Немировича-Данченко вы сотворили чудо. Как это удалось?

— Главная трудность таится в самом музыкальном тексте, необычных гармониях. Этот язык, почти такой же сложный, как современная музыка, поначалу вызывает ужас. Когда же оркестр в нем освоился, то все пошло легче. Еще важно было, чтобы музыканты фиксировали и запоминали мои пожелания. Что касается того, что я якобы был недоволен медной группой, то это не так. Все было нормально.

— А само качество духовых инструментов, на которых играют в России, вас устроило?

— Здесь инструменты у кого-то лучше, у кого-то хуже, но важен окончательный результат. Я им доволен: в театре работают искренние и тонкие музыканты.

— Для вас важно, чтобы вся эта музыка исполнялась на инструментах соответствующих эпох?

— Безусловно. Для каждого стиля — барокко, классицизма, романтизма, XX века — требуются свои инструменты, отличающиеся друг от друга. Естественно, необходимы инструменты хорошего качества. Нужно восстанавливать их или делать копии. Например, я с моим оркестром «Музыканты Лувра» делал «Кармен» Бизе, которая звучит совершенно иначе, чем мы привыкли, когда ее играют на инструментах середины XIX века. Мы нашли флейту системы Теобальда Бёма: ее корпус выполнен из дерева, более узкий, и звук ее гораздо сердечнее, чем у современной металлической флейты. Что касается скрипок, то здесь важно знать, какие тогда использовались струны. Например, две верхние струны ставились жильные, и тембр был необыкновенно поэтичным.

— А если Кливлендский оркестр, играющий на современных инструментах, без жильных струн, пригласит вас продирижировать симфонии Моцарта?

— Я, пожалуй, соглашусь. Ведь моцартовская музыка универсальна, и ее язык можно адаптировать к любым инструментам. Что касается более ранних композиторов, то их сочинения слишком связаны с тем временем. За исключением, пожалуй, Баха, который столь же универсален. Бах гениально звучит и у Гленна Гульда на фортепиано, и у Густава Леонхардта на клавесине. Тем не менее я стремлюсь к исторической точности.

Когда я исполнял Мессу си минор Баха, то попытался реконструировать исполнительский состав его времени. У меня было всего 10 певцов, включая солистов, оркестр из 15 человек — художественный результат получился потрясающий. Конечно, это совершенно противоположно традиционному прочтению Баха огромными коллективами. Но маленький состав позволил добиться очень впечатляющих контрастов.

— Возвращаясь к нынешней премьере. Вы во всем были согласны с постановщиком Оливье Пи? Например, вызвало споры его решение сцены с волосами Мелизанды.

— Я был на одном спектакле, где волосы Мелизанды были невероятно длинные, и публика смеялась. Мне представляется, что в такой мистической драме все достаточно абстрактно и волосы в данном случае некий символ, и ничего более. Поэтому решение Оливье Пи мне нравится, так как оно соответствует духу Метерлинка и Дебюсси. То же могу сказать и о цветовой гамме спектакля, которая отвечает настроению музыки — тусклой, сумрачной. Это очень верно, так как «Пеллеас и Мелизанда» — мрачная драма. И еще раз подчеркну, что вся сценическая атмосфера выросла из музыки. Но воспроизводить сейчас, в XXI веке, стиль эпохи Дебюсси нет необходимости.

— Вы предполагаете сами приезжать и дирижировать спектаклями? Без вас эта музыка будет другой!

— Увидим. У меня есть ассистент Бенжамен Леви, хорошо знающий партитуру, мои требования. У него в Париже есть свой оркестр, который называется «Пеллеас». Я иногда встаю за его пульт. Надеюсь все же, что смогу приехать в Москву в рамках культурных обменов между Россией и Францией в 2008 — 2009 годах. Очень хочу в Москве сыграть программу с «Музыкантами Лувра».

— После Дебюсси вы собираетесь двигаться дальше в XX век?

— Да, я предполагаю исполнить произведения американского композитора Джона Адамса осенью, на фестивале в Кракове. Там же у меня будет программа из сочинений Гершвина — «Рапсодия в стиле блюз», «Американец в Париже», фрагмент из «Порги и Бесс». Я рад, что смогу прикоснуться к этой гениальной музыке.

— А русская музыка?

— Очень хотел бы сыграть симфонии Рахманинова, Чайковского, его «Щелкунчика». Мне доводилось дирижировать сюиту из этого балета. Через год предполагается исполнение «Бориса Годунова» в Варшаве. А в прошлом году я делал «Моцарта и Сальери» Римского-Корсакова. Вначале — на Зальцбургском фестивале, затем в Опера Бастий в Париже и в Цюрихской Опере — все три раза в концертном исполнении. Эта вещь имела огромный успех. Показывая оперу Римского-Корсакова в Зальцбурге, на родине Моцарта, я испытывал примерно такое же волнение, как сейчас, привезя «Пеллеаса и Мелизанду» в Москву, где когда-то бывал Дебюсси.

Беседу вела Евгения Кривицкая

реклама