Валерий Кулешов, в последние годы, — сравнительно редкий гость в России. К счастью, его участие в абонементах Московской филармонии не позволяет слушателям забыть о существовании этого отечественного феномена, судьба которого складывается на чужбине, а не у себя дома. Недавно в переполненном до отказа Малом зале консерватории пианист отыграл программу, составленную из произведений русских композиторов как старых, так и современных.
Открыватель нового и малоизвестного, Кулешов развернул перед аудиторией поистине захватывающую панораму фортепианной Сюиты по опере Мусоргского «Борис Годунов» Игоря Худолея. Предельно яркие и психологически точные характеристики драматических образов Сюиты начиная от фрески «Народ и царь» и кончая «Самозванцем» и «Юродивым» превратились в интерпретации Кулешова в захватывающую исповедь о надысторическом времени, когда сливаются в единое целое эпохи прошлые и настоящие, когда человек вне его принадлежности к той или иной формации всегда становится пешкой в руках власть имущих. Владея редкостным колористическим мастерством, пианист воссоздал почти осязаемую, до оторопи грандиозную атмосферу колокольных «Звонов» как символа вечного бытия России, которыми и завершил свой цикл композитор.
Однако картина России, воплощенная в звуках, была бы далеко не полной, если бы Кулешов не закончил первое отделение вечера концертной транскрипцией Глинки — Балакирева «Жаворонок» и «Исламеем» Балакирева. Если в «Жаворонке» при первом прикосновении пальцев артиста к клавишам на аудиторию пахнуло вдруг непередаваемой целомудренностью и свежестью, а также обаянием фантастического perle (какого мы давно не слышали), то в «Исламее» безудержная стихия виртуозности и фортепианных красок слушателя попросту увлекла в инобытие.
Антология русского фортепианного творчества была продолжена во втором отделении концерта. К сожалению, интерпретация Кулешовым Этюдов Скрябина, соч. 8 и 42, несмотря на несомненный пианистический шарм, произвела менее убедительное впечатление. Музыке русского «эзотерика» одинаково претят как любая прямолинейность в трактовке музыкальных феноменов, так и переуплотненность звуковой палитры, динамический или темповый ажиотаж, в которых легко тонет тончайший смысл лирических откровений. Так случилось, например, в популярных Этюдах № 5 до-диез минор, соч. 42 или № 12 ре-диез минор, соч. 8.
Проникновенно и с подкупающей естественностью прозвучали Пять романсов Рахманинова в малознакомой для отечественного слушателя интереснейшей обработке известного американского пианиста и композитора Э. Уайльда. Очевидно, более «приземленная» и бытийственно-конкретная логика музыкального мышления исполнителю все же ближе, чем, выражаясь новоязом, «полеты во сне и наяву». Но это — артисту не упрек, а констатация особенностей его индивидуального дара. К сказанному следует добавить, что небольшие залы с уникальной акустикой (каким и является Малый зал) требуют особо бережного учета их «фонетических» возможностей, не терпящих «передозировки» звука и зачастую превращающих добрые намерения экспансивных исполнителей в их противоположность.
...В отличие от музыкантов, с годами теряющих свои профессиональные достоинства или останавливающихся в своем развитии, Кулешов постоянно находится в состоянии поиска и роста, неустанно совершенствуя глубину своего творческого видения, оттачивая художественный вкус и пианистическое мастерство. Что и показал клавирабенд. Несмотря на высказанные здесь отдельные претензии к исполнителю.
Герард Кимеклис
