Ещё один рывок, ещё одна попытка

«Любовь к трём апельсинам» на «Золотой маске»

«Любовь к трём апельсинам». Автор фото — Сергей Гутник

Предлагаем нашим читателям спорную, неоднозначную рецензию нашего постоянного автора. Разделять или нет основную идею этой филиппики Александра Курмачёва — персональное дело каждого: редакция предпочитает хранить молчание.

Лично мне эта опера Прокофьева всегда доставляла массу зрительских неудобств: как слушатель я могу вынести многое, но вот как зритель, считающий оперный жанр высочайшей театральной формой, художественно-технологической вершиной того, что вообще можно вообразить на сценических подмостках, я всегда воспринимал «Любовь к трём апельсинам» как художественное недоразумение.

Я понимаю, почему Мейерхольд прессовал Прокофьева на предмет создания провокационного произведения именно в оперном жанре (если не ошибаюсь, до «Апельсинов» эстетика абсурда оперы не касалась); я понимаю, что увлекло самого композитора в балаганно-пародийно-параноидальном первоисточнике сказки Карло Гоцци, потратившего свой недюжинный талант на бессмысленную борьбу с Карло Гольдони, высмеять и унизить работы которого было единственной сверхзадачей «Любви к трем апельсинам». Ещё легче войти в положение театральной общественности Чикаго, восторженно принявшей мировую премьеру прокофьевской оперы в 1921 году, но вот понять, почему эта иллюстративная партитура одной мелодии до сих пор продолжает волновать творческие умы (зрительские умы, если это Умы, произведение Прокофьева может только взрывать), я понять не в состоянии.

Лишенное вокальной составляющей (выкрики, завывания и мелодекламация с титанической натяжкой могут быть отнесены к основным выразительным средствам оперы как жанра), это произведение также не отличается и вразумительным содержанием. Если даже в XVIII в. пародийность фьябы Гоцци могли оценить только знатоки творчества Гольдони, то в XXI в. основная масса зрителей запросто могут почувствовать себя идиотами, пытаясь вникнуть в бредовую коллизию и понять, почему именно сегодня и сейчас вот это вот, как говорят в Одессе, такое преподносят им даже не в качестве телевизионного стьюпит-шоу, а в рамках академического оперного театра, тогда как в коллизиях злополучного «Дома-2», не говоря уж об игровых ТНТ-шных сериалах смысла, вкуса и юмора намного больше, чем в «Трех апельсинах» (к слову, с содержанием сказки Гоцци могло бы примирить блистательное по форме переложение Леонида Филатова, но опера Прокофьева написана намного раньше)…

Эта рабская, диахроническая зависимость от имён и традиций в ущерб здравому смыслу, как это ни смешно прозвучит, категорически противоречит принципам, вдохновившим Мейерхольда вдохновить Прокофьева на создание этой оперы. Ведь в наши дни такие провокационно абсурдные сюжеты, такие глупые тексты, такие бессмысленные коллизии, которые лежат в основе либретто оперы, не могут не действовать отупляюще даже на изощренных эстетов. Тогда зачем же?

С точки зрения здравого смысла, ответить на этот вопрос не сможет никто. Наверное, именно поэтому одно из самых невразумительных произведений Прокофьева столь магически, ритуально культивируется на мировых подмостках, будто каждый новый режиссёр пытается вдохнуть в эту покрывшуюся мхом провокацию какое-то современное звучание, забывая о том, что в любой опере Генделя современного звучания намного больше безо всякого искусственного дыхания…

Видимо, в ключе этой ритуальной битвы за воплощение давно отсутствующей актуальности к «Трем апельсинам» обратился и Екатеринбургский театр оперы и балета. И режиссура, и оформление, выполненные Уве Шварцем, не лишены художественной ценности и глубокого понимания исторического контекста, в котором создавалась опера. Провокационное начало представления, когда запыхавшийся конферансье извиняющимся голосом объявляет зрителям, что в связи с незаменимостью заболевшего артиста вместо оперы будет предложен концерт из известных классических произведений, поддерживается скандальной активностью подсадных «зрителей», а когда в скандальную перепалку вовлекается уже большая часть зрительного зала, всё это издевательство прекращается и мы слышим, наконец, первые такты прокофьевской партитуры.

То, что оркестр под руководством Павла Клиничева сделал с музыкой Прокофьева, заслуживает не только «Золотой Маски», но и самой искренней благодарности всех, знакомых с этим произведением хотя бы в рамках всемирно известного марша: усиленные акценты, укрупненные динамические контрасты и подтянутые темпы заставляли звучать известные пассажи с яркой, агрессивной самодостаточностью, хотя баланса с солистами оркестр ни разу не нарушил.

О солистах же (не о солистках) лично у меня осталось самое благоприятное впечатление, несмотря на то, что в данной партитуре голоса оценить можно только по красоте тембра: возможности прикоснуться к качеству технической подготовки вокалистов труппы опера Прокофьева, к сожалению, не предоставляет. Однако незначительных фраз Принцессы Клариче и Фаты Морганы в исполнении Надежды Рыженковой и Ирины Заруцкой хватило, чтобы расслышать пропадающее звучание на межрегистровых переходах, тембровую выхолощенность и резкие, но шаткие верха, вызвавшие чувство неловкости за известный коллектив.

Зато к мужским голосам придраться было практически невозможно. Андрей Решетников в роли Короля Треф порадовал обертоновым богатством своего баса, Ильгам Валиев – корректной фразировкой и убедительной игрой в абсолютно идиотической роли Принца. Так же хороши были Александр Кульга в роли Леандра и акробатически фееричный Владимир Ворошнин в роли Труффальдино: у обоих драматическая органичность прекрасно сочетались с тембровой чистотой и качеством звуковедения. Тонкой карикатурностью и шикарными нижними нотами раскрасил роль Кухарки - единственного персонажа, вызывающего во всем этом прокофьевском балагане настоящую симпатию, — Александр Колесников.

Немного пережимали и переигрывали исполнительницы микроскопических ролей трех принцесс Ксения Ковалевская, Ольга Пешкова и Ирина Боженко (Линетта, Николетта и Нинетта), однако в рамках предложенной режиссёром концепции эта актерская гипертрофированность выглядела скорее безусловным достоинством, чем недостатком, да и голоса у девушек были чисты и приятны.

Сам спектакль, как бы мы ни относились к опере Прокофьева, оставил самое радостное впечатление: воплотить откровенную белиберду в форме, соответствующей самым строгим требованиям хорошего вкуса, — свидетельство большого мастерства.

Обрамленная в классический антураж алых кулис XVIII века, начинка этого полусказочного абсурда преподносится режиссёром именно в том ключе, в каком замышлялась авторами: провокационного взаимодействия со зрителями в рамках одного из самых классических, консервативных жанров. Обилие цирковых трюков, детских шариков, дождя из игровых карт, летающей на стуле Фаты Морганы – всё работало на результат максимального доведения до абсурда, а блестяще придуманный диалог-поединок Фаты Морганы с Магом Челием в инвалидных креслах-каталках стал одной из наиболее ярких пародийных находок постановки, достойной дальнейшего тиражирования.

В результате после очередного приобщения к этой опере Прокофьева обладающей не постижимой для меня ценностью, в душе осталось искренняя благодарность за высокопрофессиональную попытку коллектива екатеринбуржцев вдохнуть в этот сюрр своё понимание и приподнять его над скепсисом здравого смысла, за рамками которого любые оценки любого артефакта лично я воспринимаю как шарлатанство…

Фотограф — Сергей Гутник / goldenmask.ru

реклама

вам может быть интересно

Ссылки по теме

рекомендуем

смотрите также

Реклама