Тигрица без когтей
Так её назвали американцы, которые считали её такой же прекрасной певицей, как Каллас, но с добрым и спокойным характером – "Я начала петь арии, когда мне было десять лет, чтобы убаюкивать братишек" – В консерватории вместе с Пино Донаджо и Пэтти Право – "Моя первая Травиата – это просто несчастье".
Аккуратно вклеенными в солидные альбомы хранит она рецензии, опубликованные в газетах всего мира. Немецкая пресса представлена обширнее, потому что Мария Кьяра считалась в Германии певицей номер один.
После прошедшей с грандиозным успехом «Травиаты» в Гамбурге немецкие газеты в заголовках на первой полосе назвали её "Праздник бельканто".
Американцы нарекли её не без подтекста "Мария без когтей", подразумевая, что она такая же прекрасная певица, как Каллас, но отличается добрым и спокойным характером. В Италии её считали "Тебальди номер 2".
О личной жизни певицы не известно ничего, потому что Мария Кьяра не посещает светские рауты и её почти невозможно встретить где-либо вне театра. Некоторые любители оперы называют её "загадочной певицей", но она недовольна:
– Да Бог с вами… – возражает Мария. – Какая загадочность! Просто мне нравится жить вот в этом маленьком городке на севере Италии, где я родилась. Здесь нет ни торжеств, ни журналистов, ни фотографов.
Она живёт в новой, небольшой вилле, утопающей в зелени, на окраине Пьявоне, недалеко от Одерцо.
– Это неоценимая радость, – объясняет она, – позволить себе роскошь обитать на природе, просыпаться с курами, под тихое урчание тракторов, где-то в полях собирающих урожай. Когда езжу по свету, останавливаюсь в больших гостиницах, то всё время мечтаю о своей вилле и жду не дождусь часа, когда снова окажусь там.
Певица улыбается, откидывая густую копну волос. В руках у неё партитура «Лоэнгрина» Вагнера, опера, которую она готовит сейчас.
В начале февраля она поедет в Нью-Йорк, потом в Неаполь – в "Сан-Карло", в Цюрих, Женеву, Париж, Лондон, Гамбург, затем в "Метрополитен" и Чикаго.
У неё сильный голос, из тех, что "заполняют" театр. Когда она поёт, дирижёрам не нужно держать оркестр "под сурдинкой".
– Травиата, – рассказывает Мария Кьяра, – стала моей коронной ролью. Теперь всё меньше можно найти певиц, которые соглашаются исполнять эту оперу. Её нужно петь, не жалея сил от начала до конца, и у кого нет достаточного дыхания, тот не выдерживает.
В начале моей карьеры эта опера и со мной сыграла злую шутку. В 1966 году, когда я только что закончила венецианскую консерваторию, мне повезло, и я получила очень заманчивое предложение. В тот сезон в Венеции готовилась очень престижная постановка «Отелло» в Палаццо Дукале. Никакой сцены, никаких декораций. Всё действие происходило в совершенно изумительной дворцовой обстановке. Режиссёр Герберт Граф, дирижёр Нино Санцоньо, главные партии исполняли Марио Дель Монако, Марчелла Побб и Тито Гобби.
Этот сректакль стал подлинным событием, которое привлекло внимание любителей оперы со всего мира, но прежде всего режиссёров, музыкантов, импресарио.
Меня пригласили заменить Марчеллу Пробб на последних спектаклях, и это был сказочный дебют. Я, конечно, боялась, но успех мой оказался грандиозным. Газеты писали, что родилась "вторая Тебальди". За несколько часов моя жизнь совершенно изменилась. До этого спектакля меня абсолютно никто не знал, а после него все наперебой начали приглашать меня в свои театры. Контракты сыпались со всех сторон. Мне казалось, всё происходит во сне. И не было рядом никого, кто мог бы дать хороший совет, и когда меня попросили исполнить у них ту же «Травиату», я согласилась, не отдавая себе отчёта, какие меня ждут опасности.
Целый год я ездила по всему миру. В конце 1967 года я вновь оказалась в Венеции, в театре "Ла Фениче", где предстояло петь именно «Травиату». Я приехала очень усталая, измученная бесконечной работой. Я спела один спектакль, а от остальных отказалась, уехала вконец подавленная и униженная.
Многие считали, что мне уже больше не вернуться на сцену. Говорили: "Видели? Она перестаралась и сгорела". Я плакала. Марио Лаброка, великий музыкант и золотое сердце, приехал ко мне в гостиницу и сказал: "Не бери в голову: этот такт со знаком паузы – твоя удача".
После нескольких месяцев полного отдыха и покоя я вновь начала работать и без труда опять, что называется, вошла в струю. Снова посыпались контракты в солидные театры, опять я испытывала радость от успехов, но не хотела больше петь «Травиату». Что-то случилось со мной – какая-то травма вызвала своего рода шок, оставила свой неизгладимый след. Стоило кому-нибудь только произнести название этой оперы, как я сразу же начинала нервничать, тревожиться. Я решила никогда больше не петь «Травиату», так как была уверена, что не смогу преодолеть свой страх.
Я должна благодарить моего большого друга, маэстро Нино Бонаволонта, за то, что сегодня эта опера, исполняемая по всему свету, приносит мне столько радости.
Нино — необыкновенный музыкант и превосходный преподаватель. Мы давно знакомы с ним, и он знал, как развивается эта драма. Он не раз уговаривал меня: "Тебе надо опять взяться за «Травиату»". Я отказывалась, но он не отступал.
Однажды Нино сообщил мне по телефону, что ему поручено вести летний оперный сезон в Линьяно Саббьярдо. "Я включил в репертуар «Травиату», – сообщил он, – и петь её должна ты". Он объяснил мне, что оперный сезон в Линьяно, курортном местечке, привлекает отнюдь не музыковедов, а только туристов. Там не будет ни журналистов, ни критиков, ни импресарио, ни театральных деятелей. "Это идеальные условия для тебя, чтобы попытаться преодолеть свой шок, – настаивал он. – Если сможешь спеть её хотя бы раз, всё будет как прежде".
Я продолжала отказываться, но маэстро настаивал. Он без конца звонил, а потом приехал ко мне вместе со своей женой, ещё более упрямой, чем он. Они были великолепны. Они помогали мне с искренней любовью, терпеливо вынося все мои тревоги и волнения.
В день первой репетиции со мной произошло нечто странное: когда я вышла на сцену, то почувствовала, что теряю сознание, но после первых же тактов моё состояние вдруг совершенно изменилось. Меня вдруг охватила огромная радость, я ощутила какую-то странную энергию и спела всю партию Виолетты с большим увлечением. Страх исчез. Это была победа.
С тех пор «Травиата» – моя любимая опера, которая принесла мне больше всего наслаждения. В Кёльне, в 1974 году, после премьеры «Травиаты» меня вызывали сорок семь раз. В Неаполе, где я особенно прочувствованно спела арию «Amami, Alfredo» , публика аплодировала мне двенадцать минут. В Гамбурге меня с триумфом отнесли на руках в гостиницу. И за всё это я должна благодарить дорогого маэстро Нино Бонаволонта.
– Почему вас называют "Марией без когтей"?
– Потому что у меня никогда не было привычных для примадонн вспышек гнева, но это не означает, что у меня "нет когтей". Они есть, и беда, если выпущу их. Просто до сих пор не оказывалось никакого повода ссориться с кем-либо. Кое-кто в начале моей карьеры предупреждал меня: "Вот увидишь, какую войну тебе объявят знаменитые примадонны. В оперном мире живут завистью. Они постараются уничтожить тебя". Но ничего подобного не случилось. Напротив, в театрах мне встречались люди, которые всегда относились ко мне до удивления внимательно и заботливо.
В 1969 году я пела в Вероне на "Арене". После первого акта в мою гримуборную пришёл с роскошным цветком в руке помощник режиссёра Жан Вилар. Он сказал: "Эту розу тебе посылает Монсеррат Кабалье. Она в партере, у неё вывихнута щиколотка, и она не может ходить. Просит извинить, что не пришла сама поздравить тебя".
Спустя два года в Бильбао после первого акта «Мадам Баттерфляй» кто-то постучал ко мне. Это оказалась Монсеррат Кабалье. Она опять хромала и с трудом поднялась по длинной лестнице поздравить меня. Великая певица обняла меня со слезами. После второго акта Кабалье вновь проделала трудный путь в мою гримуборную. Это удивительная женщина, необыкновенной доброты.
Однажды я пела в Мюнхене вместе с Пласидо Доминго «Богему» Пуччини. После первого акта за кулисами меня вдруг схватила в объятия какая-то могучая женщина, приподняла, точно грудного младенца, и поцеловала со словами: "Как же ты хорошо поёшь!" "Пустите меня, я спешу", – попросила я. Но эта крепкая женщина не отпускала и продолжала повторять: "Как же ты замечательно поёшь!" Наконец мне удалось увидеть лицо столь странной поклонницы – это была Биргитт Нильссон, замечательная шведская сопрано.
В 1974 году меня пригласили петь «Травиату» в "Сан-Карло" в Неаполе, в театр, который многие считают вотчиной Ренаты Тебальди. Там меня тоже встретили просто сказочно, каждый спектакль проходил с грандиозным успехом. На последнем произошла драка, публика сломала двери театра, и пришлось вмешаться полиции. Наконец, мы смогли начать спектакль. После арии «Amami, Alfredo», казалось, наступил конец света. Аплодисментам не было конца. Дирижёр пытался продолжить спектакль, но не мог.
Публика успокоилась только спустя двенадцать минут, маэстро поднял палочку дать вступление, и тут в полной тишине раздался возглас: "Мария, ты второй ангельский голос". И тогда я подумала, что театр вот-вот рухнет. Мне пришлось выйти поблагодарить зрителей, а сцена заполнилась цветами, которые бросала публика. Аплодировали мне, но делали это столь неистово потому, что я напоминала Ренату Тебальди, "королеву Неаполя". Об этом эпизоде рассказали великой певице, и я знаю, что Рената сказала очень много хороших слов обо мне.
– Вы знакомы с Тебальди?
– Нет, мы до сих пор не встречались, но познакомиться с ней я мечтаю с самого детства. Тебальди была моей настоящей учительницей. У меня есть все её пластинки, и они совсем заиграны, так много я их слушала. У меня никогда не хватало смелости даже приблизиться к ней, потому что она всегда оставалась для меня живой легендой и рядом с ней я чувствую себя абсолютно беспомощной.
– Почему вы стали оперной певицей?
– Это судьба. В моей семье никогда не было музыкантов. Я родилась тут, в Пьавоне, в очень бедном доме. Мой отец был рабочим, а платили тогда просто мизерно. Я была четвёртой из десяти детей. Мы жили почти в нищете, но в нашем доме всегда обитало счастье. Мама и папа крепко любили друг друга. А мы, дети, были очень дружны.
Меня с детства звали артисткой, потому что я умела читать стихи и петь оперные арии. Моими первыми слушателями стали родные братья. Когда родился Энрико, предпоследний из мальчиков, я уже была подростком и могла заниматься домашними делами, пока мама оставалась на работе. Практически это я вырастила моего брата Энрико. По вечерам, укладывая его спать, я пела ему разные арии.
Когда мне казалось, что братишка уснул, я умолкала и хотела выйти из комнаты, но он просил: "Ещё!". Приходилось повторять и повторять пение. А за дверью обычно сидели на полу все остальные братья и слушали. Так повторялось каждый вечер, и мне приходилось петь десять – двенадцать арий. Настоящий концерт. Наверное, именно такие упражнения и укрепили мои связки.
О моём голосе узнали в нашем городке. Органист пригласил однажды петь в церкви. Он научил меня исполнять «Аве Мария» Шуберта, и я спела молитву на одном бракосочетании. Мне было тогда двенадцать лет, и с тех пор меня стали приглашать повсюду, даже в соседние города петь «Аве Мария» на свадьбах. Говорили, что это приносит новобрачным счастье, и все хотели услышать меня.
Органист давал мне и уроки игры на фортепиано. Однажды он решил отвезти меня к Тоти Даль Монте, которая жила в Солиго, рядом с нашим городком. Мне исполнилось шестнадцать лет. Я слышала, что Тоти Даль Монте знаменитая певица, и поехала к ней, преисполненная страха.
Помню только, что жила она в удивительной вилле – я никогда не видела такого прекрасного дома. Тоти Даль Монте, послушав, как я пою «Аве Мария», сказала: "Голос красивый, но девочка ещё слишком молода. Пока она растёт, голос может измениться, нужно подождать. Приезжайте через год".
Через год мы с органистом снова приехали к ней. Тоти Даль Монте заметила, что я стала петь лучше, но добавила: "Ты настолько худа, у тебя такой тонкий торс, что мне просто страшно за тебя. Тебе надо как следует питаться, милое дитя, если хочешь выработать дыхание, какое необходимо для пения". И посоветовала отправиться по её рекомендации в консерваторию в Венеции к преподавательнице Марии Гарбоне.
Так я попала на учёбу в консерваторию. Меня отвёз в Венецию наш местный священник и препоручил сёстрам одного монастыря. Бедно одетая, я была некрасива, неряшлива и среди других девушек выглядела крестьянкой, спустившейся с гор. Но я отличалась строптивостью и имела множество всяких комплексов.
В консерватории на урок хорового пения обычно собирались все учащиеся – инструменталисты вместе с вокалистами. Это была очень славная компания: Пино Донаджо, обучавшийся игре на скрипке, Луиза Наве, меццо-сопрано, учившаяся игре на рояле, тенор Боттаццо, сопрано Розетта Пиццо, тенор Казеллато. Приходила и Николетта Страмбелли, известная сейчас под именем Пэтти Право.
Страмбелли уже тогда была эксцентричной девушкой. Она училась игре на рояле и делала большие успехи. Она являлась на занятия с какими-то странными причёсками, которые всех восхищали.
Я занималась в венецианской консерватории пять лет, преодолев множество трудностей. В 1966 году получила диплом, и через несколько месяцев после окончания мне повезло – дебютировала в «Отелло» с большим успехом, о котором уже говорила.
– Ваш муж тоже оперный певец?
– Да, Антонио Кассинелли, за которого я вышла замуж несколько лет назад, тоже оперный певец. Мы познакомились в начале моей карьеры. Антонио постоянно был рядом со мной, всегда помогал мне, можно сказать стал творцом моей карьеры.
В моей семье никогда не было ни музыкантов, ни оперных певцов. А выйдя замуж за Антонио, я вдруг оказалась в кругу выдающихся людей искусства: мой муж – известный исполнитель опер Пуччини, его сестра – вдова великого Эцио Пинцы, один из братьев супруга женат на сестре Эцио Пинцы. Кроме того мой муж – отец Клаудио Кассинелли, молодого актёра, уже утвердившегося в мире кино. Как видите, у меня появилось немало поводов и для светской жизни, но мне нравится жить тут.
– Вы довольны своей жизнью?
– Я ещё молода. Моя карьера с божьей помощью может продлиться ещё долго. Но я счастлива прежде всего оттого, что могу жить тут, с моими братьями, со своей мамой, совсем, как в детстве, когда пела арии, чтобы убаюкивать Энрико.
Мне жаль только, что уже нет на свете отца. Ведь он стольким пожертвовал ради меня. Когда я училась в Венеции, люди смеялись над ним: "Отправь лучше эту свою дочку работать в поле – пением она ни в жизнь не заработает ни одной лиры". Он страдал, но молчал. Помню, как он был счастлив, когда я показала ему свой первый контракт на два спектакля «Отелло» в Венеции. Отец прослезился, но постарался, чтобы я не заметила его слёз. Он торжественно произнёс: "Хотел бы я сейчас посмотреть на моих друзей". Он скончался за два месяца до моего дебюта. Смерть отца стала самым большим горем в моей жизни.
Перевод с итальянского Ирины Константиновой
Отрывок из книги Ренцо Аллегри «Звезды мировой оперной сцены рассказывают» любезно предоставлен нам её переводчицей
