Опера как скромненький водевильчик

Премьера «Манон» Массне в Москве на Большой Дмитровке

Премьера «Манон» Массне в Театре Станиславского

После пустопорожней, неинтересной, скучнейшей постановки «Тангейзера» Вагнера (2013), которую столице «удружил» довольно модный на сегодняшний день режиссер из Латвии Андрейс Жагарс, его новая работа на сцене Московского музыкального театра им. Станиславского и Немировича-Данченко расположить к зрительскому доверию смогла существенно больше. Несмотря на то, что и на сей раз спектакль – его премьера состоялась 29 января – предстал ультрасовременной «фантазией на тему», знаменитая партитура Массне оказалась материалом, осмысленным режиссером с гораздо бóльшим творческим пиететом и, несомненно, с бóльшей художественной толерантностью.

В своей команде он сохранил неизменного художника по костюмам Кристине Пастернака, которая вполне ожидаемо одела новый спектакль в контрастно-пестрые, иногда просто кричащие цветовой агрессивностью и нарочитой аляповатостью костюмы.

Однако вместо привычного для нас сценографа Андриса Фрейбергса на эту постановку режиссер пригласил другую персоналию. Это Рейнис Сухановс, еще один выходец из Латвии, фигура для Москвы не новая, но как со сценографом оперного спектакля мы, похоже, встречаемся с ним впервые. Именно сценография и создала тот визуальный базис, на котором как всегда узко иллюстративная, лишенная масштабности театрального обобщения режиссура Андрейса Жагарса чувствовала себя, в основном, вполне комфортно.

В постановочную команду спектакля вошли также англичанин Кевин Вин-Джонс (художник по свету), Инета Сипунова (видеохудожник) и Ирина Лычагигна (режиссер по пластике).

Этому содружеству, всем миром уравновешивая минусы плюсами, в целом, неожиданно удалось достичь вполне приемлемого результата.

При общем состоянии современной оперной режиссуры это уже немало, ведь в эстетическую постановочную пропасть музыкальный театр давно уже уверенно катится не только за рубежом, но и в родных пенатах. И если где-то время от времени вместо ставшего, увы, привычным постановочного обскурантизма у нас вдруг встречаешься с островками режиссерского благоразумия, это уже само по себе начинает казаться едва ли не «праздником».

Именно с таким локальным «праздником» и ассоциируется нынешняя продукция «Манон» в Музыкальном театре им. Станиславского и Немировича-Данченко. Ее эстетика — вовсе не разворот в обратную в сторону, не рывок в направлении безусловного позитива, а всего лишь довольно искусно вбитый крюк в скалу, позволяющий удержаться над бездной.

Манон — Евгения Афанасьева, Де Грие — Липарит Аветисян

Опера как жанр вообще не терпит суеты и мельтешения, это искусство крупноплановой психологической подачи, но в массовых сценах новой постановки обилие мелкого мельтешения просто навязчиво отвлекает от главного – от основной сюжетной канвы, в центре которой – трагическая история бурной, но скоротечной любви Манон Леско и Кавалера Де Грие.

Как раз суета и мельтешение, обытовленность и приземленность этой истории в нынешнем спектакле — главные его проблемы,

тем более при банальнейшем переносе эпохи сюжета из начала XVIII века в середину XX-го. К счастью, в данном случае эти проблемы оказались некритичными, и в итоге все режиссерские «игры в бирюльки», в целом, спектаклю не навредили.

Но и считать достоинством явную режиссерскую беспомощность в отношении иллюстративной, перегруженной деталями разводки массовых сцен в первых картинах каждого из трех актов спектакля, абсолютно нельзя:

всё вполне приемлемо, но до банальности скучно.

Вообще, в опере Массне – пять актов, шесть картин, но так как в данной постановке – два антракта, будем условно говорить о трех актах (с двумя картинами в каждом). И в соответствии с этим, первый акт в ней открывает картина вымученной шаблонной суматохи в зале ожидания самого что ни на есть «настоящего» железнодорожного вокзала, где и происходит роковая встреча Манон и Де Грие.

Второй акт начинается с дежурно разведенной сцены на каком-то парижском овощном рынке, куда респектабельная Манон, внезапно бросившая Де Грие и ставшая содержанкой богача Де Бретиньи, почему-то приходит покупать драгоценности, а заодно и спеть свой знаменитый гавот (один из вокальных хитов главной героини этой оперы).

Зачин третьего акта — сцена в казино, атмосфера которой при диссонансе с музыкой — пример однозначно поверхностного режиссерского подхода:

вроде бы всё на месте, но ничто не убеждает!

В этой картине даже льется кровь: Манон хорошенько отделывает Гийо Де Морфонтена в ответ на его ложные обвинения в шулерстве во время карточной игры (сей богач, оказавшийся здесь, также наравне с Де Бретиньи когда-то претендовал на любовь Манон, но был отвергнут ею). Едва успев обвинить де Грие и Манон перед прибывшей полицией, Де Морфонтен падает замертво.

Так что Манон на этот раз заодно превратили и в убийцу.

Вторые картины каждого акта – «камерные», и в них оперные краски лиричнейшего творения Массне оживают в гораздо бóльшей мере, чем в массовых актах.

«Манон». Сцена из спектакля

Любовное гнездышко Манон и Де Грие в первом – роскошный пентхаус в Париже с великолепным видом на город и Эйфелеву башню. И неважно, что ее строительство начнется лишь в конце следующего после событий оперы столетия и через три года после премьеры самогó этого опуса в парижской Opéra-Comique, ведь привнесенная в новый спектакль эпоха – вторая половина XX века. Отношения героев в этой картине – подкупающе искренние, а их расставание весьма пронзительно и драматично.

Финал второго акта – аскетичный, но весьма эффектно стилизованный интерьер церкви,

в которой разворачивается сначала сцена Де Грие и его отца, тщетно пытающегося вернуть в свет сына, а затем – страстный дуэт Де Грие и Манон. В его финале новоиспеченный священник, покидая свою паству, всё же возвращается в свет: его чувства к Манон были подавлены, но не умерли.

Наконец, финальная картина оперы переносит нас в тот же самый вокзальный зал ожидания, но теперь в нем царит запустение и заброшенность. Финальный дуэт Манон и Де Грие весьма экстатично подводит итог скоротечной жизни главной героини: сломленная, она умирает.

В этой постановке работы художника по свету, видеохудожника и режиссера по пластике абсолютно созвучны эстетике как самóй режиссуры, так и визуального ряда спектакля-водевильчика, так что, хотя романтическая аура из спектакля полностью ушла, эта продукция в условиях предложенных режиссером правил игры предстает довольно органичной и целостной.

Если бы эти правила игры еще бы учитывали и ауру самой музыки!

Однако – пусть режиссер и идет на поводу у навязчивой театральной моды – живое знакомство с репертуарным раритетом Массне, для отечественного музыкального театра остающимся таковым и в XXI веке, позитивного всё же дарит значительно больше. И это, безусловно, прекрасно!

Но всё могло бы быть иначе, если бы постановка властно не захватила своей музыкальной стороной:

именно волшебство интерпретации партитуры и смогло снять многие острые углы режиссерской иллюстративности и банальности.

В этом спектакле замечательны хор (главный хормейстер – Станислав Лыков) и все без исключения солисты. Чтобы в этих стенах на премьере подбирался такой весьма сильный вокальный ансамбль, уже и не припомнишь, и сей факт стал подлинным потрясением.

Но еще более сильным откровением стало на сей раз звучание оркестра под управлением музыкального руководителя и дирижера постановки Феликса Коробова. Вспоминая его набатно громкий и пронзительный оркестр в «Вертере» Массне (в постановке 2009 года, просто диву даешься, что через столько лет другую партитуру этого композитора маэстро исполнил вдруг проникновенно нежно, мягко, с восхитительным налетом романтической сентиментальности, которой как раз так недостает нынешней постановке!

«Манон». Сцена из спектакля

Ощутить очарование мелодически изысканного языка Массне, которое давняя постановка «Вертера» так и не принесла, в стенах этого театра стало, наконец-то, возможно!

Из Евгении Афанасьевой, исполнительницы партии Манон, с помощью парика зачем-то искусственно сделали «знойную» блондинку.

Но, несмотря на этот зигзаг имиджа, а также на всю несуразность гардероба главной героини, несмотря на навязанные этому образу довольно брутальные мизансцены и пластику, делавшие из персонажа заурядную субретку, в облике Манон проступила большая и чистая душа – ранимая, трогательная, взывающая вовсе не к иронии и комедийному гротеску, а к глубокому состраданию.

Вокальная линия сопрано Евгении Афанасьевой предстала доверительно теплой, искренней, взволнованно страстной. Певица очень обстоятельно вжилась в стилистику этой восхитительной музыки, и все ее сольные эпизоды (выходной романс, ария прощания с Де Грие, эффектная сцена с гавотом), а также дуэтные и ансамблевые сцены прозвучали артистически раскрепощенно, вокально раскованно, интонационно точно и тонко.

Идеальным попаданием в десятку в партии Де Грие (и артистически, и стилистически) стал лирический тенор из Армении Липарит Аветисян,

приглашенный на постановку молодой солист Ереванского государственного театра оперы и балета им. Спендиарова. И это был тот редкий случай, когда прецедент приглашения на ведущую роль в новой постановке оказался оправданным на все двести процентов!

Звучание красивого и благородного по тембру голоса исполнителя отличала высокая певческая культура, ровность кантилены и довольно уверенная наполняемость эмиссии на верхней границе диапазона партии. В эпизодах с Манон Липарит Аветисян был нежен и доверчиво наивен, как истинно влюбленный кавалер, от любви буквально потерявший голову. В дуэте с Манон он предстал очень сильной вокальной половиной: между исполнителями всё время пробегала та эмоциональная искра, которая, заставляя забывать об иных несуразностях и шероховатостях постановки, всё время держала в каком-то необъяснимом оцепенении. Свой центральный номер (арию в картине церкви Сен-Сюльпис) певец провел удивительно легко, но при этом на драматически мощном психологическом нерве.

Впечатлил и «квартет» партий-компримарио:

Антон Зараев – в партии Леско (кузена Манон), Денис Макаров – в партии Графа Де Грие (отца Кавалера Де Грие), Илья Павлов – в партии Де Бретиньи, Валерий Микицкий – в партии Гийо Де Морфонтена.

Первые трое – «дружная» бас-баритоновая компания, и каждый из ее участников однозначно видится и среди исполнителей первого плана. Что же касается последнего, то тенор Валерий Микицкий, «ненароком» оказавшийся в 2013 году явно на недосягаемой для него высоте партии Тангейзера, в нынешней постановке четко убедил в том, что он – вполне достойный компримарио, но никак не певец-премьер. «Тангейзеру» с составом тогда явно не повезло, но зато на сей повезло «Манон».

Если бы только Массне смог увидеть эту постановку своей оперы, от одного лишь ее вида сразу бы впал в уныние:

это ведь только нам, живущим в XXI веке, как говорится, не привыкать! Но если бы он закрыл глаза и только слушал, то – нет сомнений! – на его лице мы смогли бы увидеть явно довольную улыбку…

Автор фото — М. Логвинов

реклама