Чио-Чио-сан в коконе поп-арта

Премьера «Мадам Баттерфляй» Пуччини в «Новой Опере»

Сенсации от осенней премьеры «Мадам Баттерфляй» Пуччини в «Новой Опере» не ожидалось, но спектакль вдруг напомнил о постановочной беспомощности, не виданной в этих стенах со времен моцартовской «Свадьбы Фигаро» 2014 года. Кажется, та нелепейшая постановка Алексея Вэйро теперь уже окончательно канула в Лету: ходить на нее зритель перестал давно… Но то были изначально прихотливые комедийно-интеллектуальные эмпиреи классицизма, а «Мадам Баттерфляй», хотим мы этого или нет, была, есть и в веках будет пронзительным сгустком неистребимо-жгучего мелодраматизма, тем, что на публику всегда действует особенно сильно – практически безотказно. Так что «избавиться» от этой постановки будет совсем нелегко, а скорее, даже и невозможно.

Мелодраму с довольно непритязательным сюжетом, лишь в финале перерастающую в трагедию главной героини, замешанную на эстетике «кровавого» итальянского веризма с самурайским на сей раз оттенком, существенно «оправдывает» и возвеличивает еще один ингредиент – детально проработанный и словно говорящий в унисон с героями мощный симфонический пласт. Благодаря этим аспектам спрос на сей опус предрешен, и как его ни поставь, поистине бессмертная магия названия всегда будет заставлять публику идти в театр именно на оперу Пуччини, а вовсе не на то постановочное «нечто», что «расцвело» вдруг по осени в Москве, но, естественно, – не пышным цветом, а безликим и серым.

По-видимому, в понимание режиссера, раз уж он согласился со сценографом, хорошо укладывается то, что всё действие спектакля происходит внутри серой бетонной коробки с покатым к авансцене довольно крутым настилом. Внутри нее весьма странной жизнью, больше похожей на анабиоз, живут марионеточные персонажи, и в этой жизни хватает и реалистичности, и карикатурности, и даже откровенного китча, но нет главного. Нет того, что в ткань четко прописанного в либретто времени и места действия врезалось бы как единое жанрово-собирательное целое, испокон веков называемое оперной драматургией. Вместо оперы – оперная инсталляция, можно даже сказать, расширенный semi-stage в костюмированном виде, и на этот шедевр Пуччини высокоинтеллектуальное воображение режиссера Дениса Азарова, сценографа Алексея Трегубова и художника по костюмам Павла Каплевича предлагает взглянуть, заново изобретая велосипед, давно изобретенный и в новых интеллектуальных изысках абсолютно не нуждающийся. Есть еще и художник по свету Сергей Скорнецкий, но на сей раз его функция – заведомо прикладная, техническая.

Когда читаешь предпосланные к премьере экспликации режиссера, сценографа и художника по костюмам, которые, надо сказать, довольно интересны как некий «умный артефакт», но абсолютно не аргументированы, это одна сторона дела. Но отцы спектакля – вовсе ведь не его адвокаты и не артисты разговорного жанра, а их творческий результат на выходе – созданная ими театральная продукция. Увы, с открытием занавеса весь интерес к разговорной прелюдии, пропадает, ибо то, что в тоске и унынии приходится созерцать на сцене, – вовсе не история, заложенная в либретто и музыке, а надуманное параллельное действо привнесенное в угоду амбициям самовыражения постановщиков. Оно не только намеренно искажает оригинал авторов (композитора и либреттистов), которые подать в суд за нарушение авторских прав, естественно, уже не могут, но и, по сути (хочется верить, не намеренно, а неосознанно), убивают оперу как жанр, причем – очень даже «успешно»!

Как показывает нынешняя постановка «Мадам Баттерфляй», настоящие оперные режиссеры, сценографы и художники по костюмам – сегодня наперечет, а оперы в манере примитивной студийности, которая проступает и на этот раз, ставят, соревнуясь на все лады в собственном самовыражении, многие. Как кажется постановщикам этого спектакля, их «крутая фишка» – синтез мелодрамы и поп-арта, итальянских страстей веризма и прагматичности общества потребления, музыки Пуччини и эстетики Уорхола. Однако на поверку всё это – пародия на искусство оперы, которое лишь при своем здоровом консерватизме и яркой плакатности выражения чувств и эмоций, но понимаемых не утилитарно, а творчески, и способно достучаться до зрительских сердец.

С точки зрения мизансценических решений перед нами – набор локальных мизансцен, но каждая новая из предыдущей логически не вытекает: сквозное развитие отсутствует. Мизансцены локальны в буквальном смысле, ибо «сидят» в разных «квадратах» настила (позиционной «шахматной доски»), а персонажи-фигуры, пусть и в человеческом облике, – «засушенная» режиссером «энтомологическая коллекция». На позициях-квадратах вместе с бабочкой Чио-Чио-сан и мотыльком Сузуки (ее служанкой) возникают и более крупные «насекомые». В их числе – представители местного японского ареала (многочисленные второстепенные персонажи) и ассимилированного в него ареала американского (лейтенант флота Пинкертон, его законная американская жена Кэт и консул в Нагасаки Шарплес).

Японская бабочка Чио-Чио-сан после отъезда бросившего его Пинкертона деградирует в американский «кокон» (его напоминает белый спортивный костюм и белый короткий парик главной героини). Превращаясь с финальным харакири в прах, «кокон» навечно остается в возведенной на сцене серой бетонной коробке, как в траурной урне. В этой инсталляции Пинкертон, конечно же, не обеляется и не идеализируется, но и трагедия Чио-Чио-сан (Мадам Баттерфляй) никакого сочувствия не вызывает: какая разница – одной бабочкой меньше, одной больше… А сачок, поймавший и сгубивший ее, похоже, был сшит именно из американского флага, который водружается в бетонной коробке Чио-Чио-сан Пинкертоном. Гигантская копия этого флага служит и занавесом-водоразделом спектакля, идущего в двух актах. Но как же всё это банально и абсолютно бессодержательно!

Ключевые персонажи – Чио-Чио-сан (Елизавета Соина), Пинкертон (Михаил Губский), Шарплес (Артём Гарнов) и Сузуки (Анастасия Бибичева) – лишь номинальны. Стерильно-холодная спинтовость сопрано Елизаветы Соиной и неистовая, безудержная крикливость тенора Михаила Губского к полновесности их трактовок отнюдь не взывают. Оба образа абсолютно не музыкальны и эмоционально пусты, правда общее впечатление от Чио-Чио-сан, конечно же, во многом «проседает» еще и из-за навязанного ей абсолютно чуждого, практически «мертворожденного» режиссерского воплощения, предстающего таковым уже фактически с сáмого первого появления главной героини на сцене. Но если манера пения Елизаветы Соиной была таковой всегда и неожиданностью не стала, то вокальная перемена Михаила Губского просто вызывает искреннюю досаду и разочарование, ведь когда-то он был одним из интереснейших теноров лирико-драматического амплуа! Среди голосов этой специализации на волне мощного, захватывающего позитива сей исполнитель в былые времена заметно выделялся, даря слуху огромную меломанскую радость, но те времена, увы, давно и безвозвратно прошли…

В «названном» квартете Артём Гарнов и Анастасия Бибичева в вокальном аспекте выглядят существенно увереннее, но ведь и степень сложности и сюжетной значимости их партий по сравнению с парой главных персонажей существенно меньше. Особенно – по сравнению с поистине «бесконечной», физически всегда опустошающей исполнительницу партией Чио-Чио-сан, ведь с момента первого своего появления на сцене она практически ее и не покидает. Партия Пинкертона драматически благодатна и ярка, но в вокальном аспекте всё же не столь уж сложна, и, несомненно, именно ради нее априори следовало бы посетить премьеру в первый день 21 октября с Хачатуром Бадаляном, но рецензенту, привлеченному показом в этот день в Москве по линии III фестиваля «Видеть музыку» оперы «Фауст» Гуно (спектакля театра «Санкт-Петербург-Опера» в постановке Юрия Александрова), иного расклада, как прийти сюда 23-го, не оставалось. И лишь апостериори понимаешь, что «выбор дня» был крайне неудачен. Если «Мадам Баттерфляй» в «Новой Опере» при всей ее невообразимой студийности – случай все-таки рецензируемый, то о петербургском «Фаусте», вообще поставленном с ног на голову, сказать этого уже нельзя! Но то всего лишь попутные мысли, к данному обзору отношения не имеющие…

И всё же на «Мадам Баттерфляй» в «Новой Опере» было одно важное и существенное, за что можно было «уцепиться». Это оркестр под управлением музыкального руководителя и дирижера-постановщика Яна Латама-Кёнига (главного дирижера театра). Его трактовки убеждают далеко не всегда, но после не особо запавшей в душу «Лючии ди Ламмермур» Доницетти прочтение диаметрально контрастной по стилю партитуры производит поистине незабываемое впечатление сбалансированностью, нюансировкой, психологической правдой! При созерцании «энтомологической коллекции» на протяжении спектакля энергичные темпы и мощные оркестровые краски маэстро хотя бы не дают «засохнуть» как зрителю, но этого, когда построен всего лишь мавзолей поп-арта, но не возведен пантеон оперы, однозначно мало!

Фото Даниила Кочеткова

реклама

рекомендуем

смотрите также

Реклама