Завершился XXVIII Международный оперный фестиваль имени Ф.И.Шаляпина
На Международном оперном фестивале имени Ф.И.Шаляпина в Казани, проходившем в этом году в 28-й раз, главными героями традиционно становятся певцы и дирижеры. Что касается самих спектаклей, то приоритет здесь в большинстве случаев за сценографом, тогда как режиссерам остается лишь подстраиваться под готовую сценографию, имеющую подчас весьма солидный шлейф. Однако «Мадам Баттерфляй» (режиссер Михаил Панджавидзе, сценограф Игорь Гриневич), открывшая нынешний фестиваль, во многом это правило опровергает.
Перед нами — чрезвычайно редкий, и не только для Казани, пример спектакля концептуального (притом без какой-либо зауми) и современного по форме, который вместе с тем нисколько не противоречит музыкальной драматургии оперы и в котором все роли тщательно проработаны с актерами. И пусть отдельные детали еще требуют доводки, в целом режиссерский замысел последовательно и по большей части убедительно реализован на сцене — даже если сам по себе не кажется совсем уж бесспорным. Впрочем, о премьере «Мадам Баттерфляй» «Культура» довольно подробно писала несколько месяцев назад. Поэтому не буду вдаваться в подробности, согласившись с автором рецензии, что это спектакль хорошего европейского уровня. По всем своим компонентам.
Включая, разумеется, и кастинг, по части которого здесь вообще редко случаются проколы. И такую потрясающую Баттерфляй, как китаянка Сишенг И, уж точно не встретишь на других сценах. Тут должно вести речь не только об абсолютной органичности, каковой по определению не дано достичь европейским или американским исполнительницам, но еще и о какой-то особой пронзительности исполнения, заставляющей закрывать глаза на те или иные вокальные недочеты.
Ахмед Агади отлично пел Пинкертона, хотя его сценическое обаяние отчасти помешало воплотить жесткость рисунка, вытекающего из режиссерской концепции (по которой, в несколько спрямленном виде, Пинкертон в жизни и судьбе Баттерфляй сыграл примерно ту же роль, что американская авиация в Хиросиме и Нагасаки). Зато неожиданно психологически многомерным получился Шарплес у Андрея Бреуса. Впрочем, в этом спектакле следовало бы, наверное, назвать исполнителей всех, даже самых небольших ролей.
В вечер открытия фестиваля за дирижерским пультом «Баттерфляй» стоял не музыкальный руководитель постановки Гинтарас Ринкявичюс, а главный дирижер театра Ренат Салаватов. Замечательный музыкант, он в начале спектакля заставил вспомнить свои же слова из недавно опубликованного у нас интервью, что чужие постановки для него — как пиджаки с чужого плеча: чересчур уж спокойное оркестровое вступление не очень вязалось со сценическим рядом, где в это время шли кадры бомбардировки Нагасаки. При таком решении, соответственно, звучание вступления должно бы быть более стремительным и нервным (именно так, рассказывают, и было на премьере у Ринкявичюса). Постепенно, впрочем, этот зазор становился все меньше, а собственно музыкальное качество и изначально было высоким.
Гинтарас Ринкявичюс стоял за пультом концертного исполнения «Пиковой дамы» и возобновленной после долгого перерыва «Богемы» (сценография Вячеслава Окунева, режиссура Алексея Степанюка).
В опере Чайковского практически все основные партии, исключая Полину, исполняли москвичи — нынешние и бывшие. К последним прежде всего относится тенор Михаил Агафонов, экс-солист Большого театра, в конце 90-х перебравшийся на Запад (другой экс-москвич, Борис Стаценко, постоянно работающий в Дюссельдорфе, в последнее десятилетие регулярно появляется в Первопрестольной). Теперь Агафонов перешел с лирического репертуара на драматический. Голос его, правда, таковым все же не стал, но с партией Германа певец в целом справился. По нынешним временам, когда драматических теноров зачастую не сыщешь днем с огнем, это совсем не так мало. Но верно и то, что Герман Агафонова ни в какое сравнение не идет с его же Рудольфом или Альфредом, каковых он с блеском исполнял в свое время в Большом.
Пожалуй, самой яркой фигурой в этой «Пиковой» была Ирина Макарова — Графиня. Хороша, впрочем, была и Елена Поповская — Лиза, хотя в этот вечер вновь давали себя знать проблемы с верхним регистром, казалось, уже преодоленные высокоодаренной певицей.
Ринкявичюс — из тех дирижеров, кто достигает по-настоящему впечатляющих результатов лишь тогда, когда имеет достаточно времени для репетиций. Тем не менее нынешняя «Пиковая дама» прозвучала у него весьма достойно и очень эмоционально, хотя откровений все же не случилось. «Богема» под его управлением произвела заметно большее впечатление.
В этом традиционном добротном спектакле, где Вячеслав Окунев сумел передать атмосферу Парижа (скорее, современного Пуччини, а не Мюрже, Парижа, в котором расцветало уже творчество импрессионистов), а Алексей Степанюк нашел простой и естественный рисунок мизансцен, царила пара Хибла Герзмава (Мими) и Ахмед Агади (Рудольф). Для последнего эта партия является коронной почти полтора десятилетия, с момента легендарной уже премьеры Музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко, после которой проснулись знаменитыми он и Ольга Гурякова. Герзмава пела в той «Богеме» Мюзетту, и лишь значительно позже пришла к Мими. Но Герзмава все же по преимуществу лирическая певица, а вовсе не колоратурная, в чем можно было не раз убедиться в последние годы, и партия Мими ей идеально впору. А Мюзетту в этот вечер отлично исполняла Карина Чепурнова из Санкт-Петербурга...
Таким образом, оба пуччиниевских спектакля, решенные в совершенно различной эстетике, стали настоящими удачами не только за счет достоинств самих постановок, но и благодаря присутствию в каждом настоящей героини. И, конечно, высокому музыкальному уровню. Это как раз то, что вы всегда найдете на Шаляпинском фестивале, каким бы ни было остальное.
Нынешний Шаляпинский фестиваль продемонстрировал, как обычно, впечатляющую подборку крупных, красивых голосов — чем подтвердил свою репутацию «вокалоцентричного», по преимуществу, оперного форума. Качество постановок, культура сценического движения, собственно видеоряд имеют, скорее, подчиненную, вспомогательную функцию. Ради удобства певца, ради выигрышного звучания голоса здесь могут пожертвовать и мизансценическим рисунком, и даже погрешить против канонов стиля и вкуса.
Вот, скажем, Михаил Казаков: роскошный русский бас неимоверной глубины и объемности. Борис Годунов в его интерпретации вышел спокойным и величественным царем, муки совести отнюдь не искажали его лица. Певец степенно, без суеты, вел центральную сцену — ту самую, в конце которой у обезумевшего царя появляются «мальчики кровавые» в глазах. По свидетельствам очевидцев, Шаляпин играл эту сцену потрясающе экспрессивно, порой переходя с пения на речевую интонацию, шепот и декламацию. Казаков всю партию Бориса провел великолепно, более заботясь о благородной ровности звучания, нежели о выразительности и художественной правде.
После того как аналогичный спектакль с декорациями Федоровского, много лет шедший в Большом театре, был снят с репертуара, эксклюзивным обладателем раритетной постановки остался лишь Казанский оперный. В 2005 году подновили декорации: богато расписанные хоромы стали еще ярче, обретя лубочную крикливость красок, парчовые тулупы бояр — еще тяжелее, серебром и золотом заблистали кокошники женского хора в сцене Коронации. Была в этом ярко-голубом небе, крупных луковках собора некая чрезмерность, избыточность: в статуарности поз, в нарочитой картинности застывшей массовки в сцене Коронации... Впрочем, ансамбль певцов подобрался отличный. Особенно же хороши были басы: помимо Казакова, это Михаил Светлов-Крутиков — Варлаам и Сергей Ковнир — Пимен.
В «Аиде», давнем спектакле, вписанном в старинные декорации Евгения Чемодурова, тот же Казаков спел партию Рамфиса: по подаче звука, ровности звуковедения — все идеально. Но, помилуйте, где вы видали древнеегипетского жреца с аккуратно уложенной прической и современной стрижкой, да еще и с характерной эспаньолкой — усики, бородка? Добро бы спектакль был из тех, где действие перенесено в наши дни и все вокруг расхаживают в черных пальто. Так нет же: предлагаемая в спектакле стилистика — квазитрадиционна, отсылая к канонам оперного театра начала прошлого века.
Саму «Аиду» урезали дальше некуда. Ни танцев жриц в сцене посвящения Радамеса, ни танцев негритят в сцене Амнерис, а вместо торжественного шествия победного войска с трофеями — хилый танец двух худосочных балетных, навязчиво размахивавших алыми стягами. Пленных эфиопов не было и в помине; один-одинешенек выходил насупленный Юрий Нечаев — Амонасро на сцену, угрюмо поводя очами вокруг.
В массовой сцене экстремальные возможности своего вокала продемонстрировала Млада Худолей. Даже находясь не в лучшей своей форме, она доказала, что может быть истинной Аидой. Хотя очарования и манящей привлекательности образу принцессы-эфиопки в трактовке Худолей, на мой взгляд, недоставало.
Альбина Шагимуратова — нежное, жемчужного окраса сопрано с неожиданно крепкими верхами — равно удачно выступила в «Риголетто» и в «Волшебной флейте». Ее Джильда вышла застенчивой и несмелой, уютной и домашней, не очень раскованной в движеньях, но милой и, главное, музыкальной. Ее Царице ночи, быть может, недостало величественности и грозности, но обе виртуозные арии певица «отоварила» с похвальной точностью и должной экспрессией.
Весьма харизматичная и яркая певица Ирина Макарова предстала в фестивальных спектаклях высокомерной Мариной Мнишек и мстительной Любашей из «Царской невесты». Любашу, как известно, можно сыграть обиженной сироткой, страдательно-прощающей, злобной стервой, волевой или наоборот — беззащитной. Макарова, сообразуясь с качествами собственной личности, выбрала вариант сильной, дерзкой, обуреваемой страстями женщины. Ее Любаше веришь: да, такая вполне могла подсыпать яду сопернице и принять смерть без боязни, с гордо поднятой головой.
Случилось на фестивале и огорчительное фиаско: на роль Амнерис пригласили Викторию Динас, бывшую нашу соотечественницу, ныне живущую в Греции. Партию она, можно сказать, провалила: с первых же тактов было ясно, что с голосом ее — не все в порядке. Он предательски шатался, срывался на верхах, звук не шел, так что сцену Судилища пришлось урезать, а самой певице пришпилить микрофон, чтобы она сумела допеть партию до конца.
Были на Шаляпинском фесте и другие певцы, быть может, не столь яркие, но вполне профессиональные и умелые: Нуржамал Усенбаева — неплохая Памина, Михаил Агафонов — вполне убедительный Самозванец, чудесный Марио Миура — принц Тамино.
Правда, сама «Волшебная флейта» производила впечатление не полноценного спектакля, а некоего дайджеста, «выжимки»: из моцартовского зингшпиля безжалостно вычистили все разговорные сцены, отчего сюжет оказался непроявленным. Зрители в зале недоумевали, не понимая: кто с кем, и зачем. Вот почему роль Папагено, которая во всех постановках «Флейты» является пружинкой, стимулирующей действие, здесь оказалась скучной и невыразительной.
Однако вокальных удач и точных попаданий в роль на Шаляпинском фестивале было гораздо больше, чем провалов, в чем стоит признать несомненную заслугу Гюзель Хайбулиной, художественного руководителя оперы, много лет занимающейся кастингом для спектаклей Татарского оперного театра. Театральная составляющая, конечно, не всегда была на высоте: кое-что казалось морально устаревшим, кое-что — избыточно ходульным. Впрочем, с появлением в театре московского режиссера Михаила Панджавидзе и собственно сценическое зрелище постепенно становится более вменяемым и грамотным, чем в прошлые годы. Возникновение в афише спектаклей, подобных «Мадам Баттерфляй» или более ранней «Любви поэта», — несомненно, факт положительный, свидетельствующий об эволюции театра как полноценного художественного организма.
Дмитрий Морозов, Гюляра Садых-заде
