В Большом театре состоялся концерт, посвященный 200-летию со дня рождения М. Ю. Лермонтова
— Это не наше мероприятие, — звучало грозное предупреждение из уст охранников и сотрудников Большого театра, на сцене которого благотворительный фонд «Классика» в день рождения М. Ю. Лермонтова представил программу, посвященную 200-летию великого русского поэта. Фасад исторического здания даже не был подсвечен перед началом концерта, и эти «сумерки культуры», это декларативное корпоративное дистанцирование арендодателей от арендаторов навевало мысль о том, что русская литература как главная «скрепа», объединявшая когда-то наш народ, давно рассыпалась, а чувство стиля и вкуса, понимание основ и причин,
профессионализм интерпретаций и прочтений стал настолько невостребованным, что без боя уступил место самодеятельности, щедро нагламуренной ложным пафосом…
Полуторачасовая программа концерта была составлена режиссёром Юрием Лаптевым, оформлена Марией Трегубовой и освещена Дамиром Исмагиловым. Сочетание вокальных номеров с хореографическими, демонстрация фрагментов кинофильмов, связанных с жизнью и творчеством Лермонтова, чтение стихов и выдержек из статей и писем, посвященных творчеству поэта, представляло собой краткий историографический экскурс по празднованиям юбилеев Лермонтова и не давало ни малейшего представления о творчестве самого поэта.
Ощущение сырости проекта возникало от выключавшихся микрофонов, нелепого наложения вокала на декламацию и игру оркестра, отчего невозможно было разобрать ни слова, от обреченно-экстатической читки ведущих, регулярно запинавшихся и забывавших текст.
Но главное было не это. Главное — подборка номеров. От общей нудной тональности мероприятия осталось впечатление, что скучнее и траурнее поэта, чем Лермонтов, мировая литература не знала.
Летаргическая тоска, окутывавшая зал, звучала безжалостным приговором памяти великого поэта,
словно напоминая о том, как лермонтовскому наследию, в отличие от пушкинского, не повезло с композиторами, соприкасавшимися с его творчеством. И даже имена Ф. Листа, П. Виардо, С. Прокофьева и, разумеется, А. Хачатуряна не смогли повлиять на это фантомное ощущение.
Зачем отмечать юбилей в поминальном ключе? У панихиды всё-таки свой специальный жанр, и, если я правильно понимаю, он никак не связан с днем рождения. Вот просто насмерть никак и ничем не связан. Так зачем же творчество молодого, яркого, романтически безудержного и нагловато-блистательного поэта, прозаика и драматурга, каким был Лермонтов, презентовать в такой заупокойной манере, которую предложили авторы юбилейного концерта?
Со сцены звучали фрагменты эссе Мережковского, совершенно искренне не понимавшего творчество Лермонтова и блистательно самовыражавшегося на его счёт, трагические восклицания Ольги Берггольц, истерические вирши стихотворцев третьего ряда, посвященные «не дожившему и не допевшему» поэту, грузинская и казачья песни, кантата Ц. Кюи, также нудная и тоскливая, заунывная молитва Ф. Листа и даже раскопанная в архивах вокальная версия гениального вальса Хачатуряна из музыки к «Маскараду». Мельком была упомянута поэма «Мцыри», практически не освященным осталась роль в русской литературе романа «Герой нашего времени», название которого в ложно-пафосной интерпретации организаторов концерта стало заглавием этого траурного капустника.
Разумеется, подборка номеров отразила личное отношение авторов идеи концерта к творчеству Лермонтова, но одних субъективных наитий, возникающих у людей, не имеющих опыта профессиональной филологической работы и не знакомых, судя по результату, с основами герменевтики, явно недостаточно для моделирования столь ответственного мероприятия.
Кроме всего прочего, лично мне не хватало объявления исполнителей, чтецов, других участников концерта. Поскольку участники мероприятия были обозначены списком без упоминания произведений, которые они исполняли, я до сих пор пребываю в чувстве некоторой растерянности относительно оценки исполнительского уровня прозвучавших вокальных номеров: кто пел «Колыбельную»? Кто исполнял арию Синодала? Кто озвучивал вокальную версию вальса Хачатуряна? Что именно исполнял хор Свешникова, а что хор Пятницкого? Как вообще можно различить на слух эти два коллектива, исполнявшие разные произведения? Почему слушатели должны это всё угадывать, непонятно.
После окончания этого пафосного мероприятия с великолепным участием оркестра Большого театра, блестяще исполнившего вальсы Прокофьева к фильму «Лермонтов» и фрагменты из музыки Хачатуряна к произведениям Лермонтова,
я вдруг осознал, что со сцены не прозвучало ни одного стихотворения самого Михаила Юрьевича Лермонтова.
Лишь небольшой фрагментик из «Бородина», звонко озвученный бравым мальчишкой лет шести-семи…
А между тем… Сложно сегодня найти в поэзии что-то более актуальное, мощное и беспощадно верное, чем лермонтовская «Дума» — стихотворение, достойное именно в эти дни напомнить нам о бессмертии гения, так надолго вперёд предупредившего и увидевшего нас нынешних.
Лучшим подарком к 200-летию поэта было бы вдумчивое обращение к его творчеству, к его откровениям, к его пророчествам…
Печально я гляжу на наше поколенье!
Его грядущее — иль пусто, иль темно,
Меж тем, под бременем познанья и сомненья,
В бездействии состарится оно.
Богаты мы, едва из колыбели,
Ошибками отцов и поздним их умом,
И жизнь уж нас томит, как ровный путь без цели,
Как пир на празднице чужом.
К добру и злу постыдно равнодушны,
В начале поприща мы вянем без борьбы;
Перед опасностью позорно малодушны
И перед властию — презренные рабы.
Так тощий плод, до времени созрелый,
Ни вкуса нашего не радуя, ни глаз,
Висит между цветов, пришлец осиротелый,
И час их красоты — его паденья час!
Мы иссушили ум наукою бесплодной,
Тая завистливо от ближних и друзей
Надежды лучшие и голос благородный
Неверием осмеянных страстей.
Едва касались мы до чаши наслажденья,
Но юных сил мы тем не сберегли;
Из каждой радости, бояся пресыщенья,
Мы лучший сок навеки извлекли.
Мечты поэзии, создания искусства
Восторгом сладостным наш ум не шевелят;
Мы жадно бережем в груди остаток чувства —
Зарытый скупостью и бесполезный клад.
И ненавидим мы, и любим мы случайно,
Ничем не жертвуя ни злобе, ни любви,
И царствует в душе какой-то холод тайный,
Когда огонь кипит в крови.
И предков скучны нам роскошные забавы,
Их добросовестный, ребяческий разврат;
И к гробу мы спешим без счастья и без славы,
Глядя насмешливо назад.
Толпой угрюмою и скоро позабытой
Над миром мы пройдем без шума и следа,
Не бросивши векам ни мысли плодовитой,
Ни гением начатого труда.
И прах наш, с строгостью судьи и гражданина,
Потомок оскорбит презрительным стихом,
Насмешкой горькою обманутого сына
Над промотавшимся отцом.
