Christmas Eve
Быль-колядка (опера) в четырех действиях Николая Андреевича Римского-Корсакова на либретто, основанное на одноименной повести Н.В.Гоголя.
Действующие лица:
Царица (меццо-сопрано), Голова (баритон), Чуб, пожилой казак (бас),
Оксана, его дочь (сопрано), Солоха, вдова, по слухам – ведьма
(меццо-сопрано), Кузнец Вакула, её сын (тенор), Панас, Чубов кум
(бас), Дьяк Осип Никифорович (тенор), Пацюк, старый запорожец,
знахарь (бас), Чёрт (тенор), Баба с фиолетовым носом
(меццо-сопрано), Баба с обыкновенным носом (сопрано).
Девушки, парубки, диканьские казаки и казачки, ведьмы, колдуны,
тёмные и светлые духи, образы Коляды и Овсеня, Утренница (Венера) и
другие звёзды, придворные кавалеры и дамы, лакеи.
Действие происходит в Малороссии, в селе Диканьке, во дворце и в воздушном пространстве в XVIII веке. Первое исполнение: Петербург, Мариинский театр, 28 ноября 1895 года.
Даже пушкинские поэмы, большинство из которых стало основой оперных либретто, не удостоились того, чтобы быть использованными дважды или трижды. В этом смысле гоголевская повесть «Ночь перед Рождеством» являет собой уникальный случай: на ее сюжет оперы написали П.Чайковский («Кузнец Вакула», или — во второй редакции — «Черевички») и Н.А.Римский-Корсаков. Чайковсий — раньше, Римский-Корсаков — позже. Но и это не все. Первоначально либретто оперы было написано в стихах Я.Полонским для А.Н.Серова, и известно, что Серов хотел написать оперу на него, но не успел — смерть помешала ему это сделать. В сезоне 1873/74 годов был объявлен конкурс на оперу на сюжет «Ночи перед Рождеством» по Гоголю. В этом конкурсе и принял участие П.Чайковский. Раз был конкурс — значит, были и другие варианты трактовки этого сюжета. И действительно, известно, по крайней мере, что свою оперу на этот сюжет представил также Н.Ф.Соловьев, впоследствии профессор Петербургской консерватории. По воспоминаниям Римского-Корсакова, были представлены оперы и других композиторов. Таким образом, набирается с полдюжины авторов, создавших или желавших создать оперу на этот сюжет. В комиссию, которую возглавлял великий князь Константин Николаевич, входили Н.Г.Рубинштейн, Э.Ф.Направник, М.П.Азанчевский и Н.А.Римский-Корсаков. Первую премию получил Чайковский, а вторую — Соловьев. Тогда же этот сюжет заинтересовал и Римского-Корсакова. Но осуществление этого намерения оказалось отложенным им на двадцать лет. В «Летописи моей музыкальной жизни» Римский-Корсаков писал: «Оперу Чайковского, несмотря на многие музыкальные страницы, я всегда считал слабой, а либретто Полонского — никуда не годным. При жизни Чайковского я не мог бы взяться за этот сюжет, не причиняя ему огорчения, а нравственное право работать на эту тему я имел всегда. К весне 1894 года (Чайковский умер 25 ноября (6 декабря) 1893 года. — A.M.) я окончательно решил писать «Ночь перед Рождеством» и сам принялся за либретто, в точности придерживаясь Гоголя».
Хотя и решив точно следовать Гоголю, Римский-Корсаков не мог подавить в себе желание ввести в сюжет много фантастического и языческого, к чему, как он сам признавался, он питал страсть еще со времен «Майской ночи», «Снегурочки» и «Млады». «Мое увлечение мифами и соединение их с рассказом Гоголя, конечно, моя ошибка (в который раз можно констатировать совершенно удивительную самокритичность Римского-Корсакова! — А.М.), но эта ошибка давала возможность написать много интересной музыки».
Премьера оперы сопровождалась сумятицей, которая обычно происходила, когда в опере в качестве персонажа выводилась царственная особа из династии Романовых. Так, два великих князя — Владимир Александрович и Михаил Николаевич, — посетившие генеральную репетицию, признали в царице императрицу Екатерину II (как это у Гоголя; Римский-Корсаков, однако, не идентифицировал царицу таким образом) и потребовали отмены спектакля (как известно, в то время существовал еще запрет на выведение на оперной (не драматической) сцене представителей рода Романовых). Композитору пришлось пойти на некоторые изменения (царица была заменена Светлейшим, что привело к некоторым несуразностям), и премьера в конце концов состоялась на сцене Мариинского театра.
ДЕЙСТВИЕ I
Картина 1 начинается оркестровым вступлением, озаглавленным «Святый вечер». Римский-Корсаков, мастер поэтической симфонической музыкальной картины, дает здесь зарисовку морозного вечера с его словно застывшей прозрачной атмосферой. Начальные, долго тянущиеся аккорды этого вступления еще не раз будут звучать по ходу оперы.
Занавес подымается. Сцена представляет собой сельскую улицу. На переднем плане хата казака Чуба. Поздний морозный вечер накануне Рождества. Ярко сияют месяц и звезды. Из трубы одной из хат валит дым; и вместе с дымом и Искрами вылетает на помеле Солоха в образе ведьмы. Она садится на крыше и запевает старинную колядку «Уродилась Коляда...»
Здесь необходимо процитировать предисловие, которым снабдил оперу автор (сам он, в свою очередь, сначала цитирует Гоголя): «Колядовать у нас называется — петь под окнами накануне Рождества песни, которые называются колядками. Говорят, что был когда-то болван Коляда, которого принимали за бога, и что будто оттого пошли и колядки. Кто знает? Не нам, простым людям, об этом толковать». Так говорит Гоголь устами пасечника Рудого Панько, рассказывающего «Вечера на хуторе близ Диканьки», в примечании к рассказу «Ночь перед Рождеством». Если древняя письменность довела до нас имена Сварога, Стрибога, Перуна и других славянских идолов, то русские обрядовые песни сохранили нам имена Лады, Купалы, Ярилы, Овсеня и Коляды (...) Обрядовые песни представляют эти личности как богов солнечных. (...) Обрядовые песни с именами Коляды (в Великороссии и Малороссии) и Овсеня (в Великороссии) поются на святках, начиная с рождественского сочельника».
На крыше другой хаты появляется черт, он вторит Солохе: «Накануне Рождества. Здорово, вдовушка!» Звучит его ариозо «Обычай старый люди позабыли». Он очень зол на Вакулу, сына Солохи, который в церкви так размалевал его фигуру, что смеялись даже черти в аду. Черт решает, пока не кончилось его время и власть (а они у него лишь до Рождества), украсть месяц (луну): тогда настанет темень, Чуб, которого дьяк звал на кутью, останется сидеть на печке, а Вакула, который ждет его ухода, чтобы явиться к его дочке, красавице Оксане, не сможет этого сделать. Звучит дуэттино Солохи и черта («Украдешь ты месяц с неба»), и в конце концов оба они улетают и скрываются в синеве ночи.
К хате Чуба пробирается Панас. В это время к месяцу приближается причудливое черное облако, похожее на черта с ведьмой. Месяц как будто покачивается в облаках, потом скрывается совершенно. Звезды меркнут. Становится темно. Завывает ветер. Поднимается метель. С трудом Панас (он навеселе) добирается до хаты Чуба. Чуб выходит на крыльцо, он приветствует кума (Панаса). Оба они удивлены, что нет месяца. Они думают, как быть? Остаться ли дома или все же пойти к дьяку? Решают идти. Они предвкушают, как попируют у дьяка. Они отправляются, и скоро их голоса доносятся издалека. Но вот, кажется, они заблудились. Слышно, как они ищут дорогу.
Вакуле не спится. Он приходит к хате Чуба и останавливается у дверей. В хате Оксана, которую он любит; Вакула намерен узнать всю правду: что на сердце у дивчины, кого она любит. Тем временем вьюга усилилась. Проплутав и не найдя хаты дьяка, Чуб хочет возвратиться домой. У дома его встречает Вакула. Чуб, уверенный, что Вакула не может забрести к нему домой, делает вывод, что он сам пришел не туда. И Вакула грубо его выпроваживает. Чуб направляется к Солохе. Вновь показываются месяц и звезды. Становится светло, как в начале картины.
Картина 2. Внутренний вид хаты Чуба. Оксане не спится. Она одна перед зеркалом и любуется собой. На пороге показывается кузнец Вакула. Оксана его не замечает; он восхищенно смотрит на нее. Вакула хочет обнять ее, но она отталкивает его. Он огорчен, что Оксана его не любит. Она же прямо задает ему вопрос: «Что твоя мать Солоха, ведьма?». — «Что мне до матери? Что до нее мне?» — отвечает Вакула и страстно объясняется Оксане в любви. Но Оксане не до него; она ждет подруг, чтобы поколядовать; парубки придут, расскажут славные сказки. Почему же их нет?
Но вот за сценой слышится песня-колядка дивчат. Эта протяжная песня «На лугу красна калина стоит» — центральный эпизод картины. Оксана замечает на одной из девушек новые черевички (сапожки). Она жалуется, что никто не сделает ей такой подарок. В ответ на готовность Вакулы достать любые черевички, Оксана, издеваясь, требует таких, что сама царица носит. Девушки обступают Вакулу и смеются над ним. Достанет Вакула черевички — выйдет замуж за него Оксана, а нет — пусть уходит.
ДЕЙСТВИЕ II
Картина 3. Эта картина содержит ряд колоритных портретов поклонников Солохи. Она начинается небольшим оркестровым вступлением. Когда занавес подымается, открывается внутренний вид хаты Солохи. В одном углу большие мешки с углем. Солоха одна около печи. Она мгновенно превращается из ведьмы в обычную женщину, ставит в угол метлу и оправляет платье. Из печи выскакивает черт. Они греются у печи: холодно было там, под небесами в морозный вечер. Теперь они, чтобы согреться, пляшут, обнимаются. Вдруг раздается стук в дверь. Черт и Солоха останавливаются и прислушиваются. Опять стучат. Черт бежит к мешку, вытряхивает из него уголь и сам залезает в мешок. Солоха открывает дверь. Входит голова, один из ее поклонников. Солоха угощает его чаркой горилки. Только он выпил, как в дверь опять стучатся. На сей раз это дьяк. Солоха не знает, куда теперь спрятать голову. Она вытряхивает уголь из другого мешка и сажает голову в этот мешок. Солоха завязывает мешок и идет открывать дверь. Входит дьяк. Он пришел к ней, потому что не дождался к себе гостей. Солоха и ему наливает чарку. Но и его ухаживания недолги. Снова раздается стук в дверь. Солоха и дьяка прячет в мешок — последний свободный. Входит Чуб. Его Солоха тоже угощает чаркой горилки. Чуб — желанный гость Солохи; она ласково его встречает — они вместе поют напористую и энергичную песню «Гей, чумаче, чумаче». Но неожиданно домой возвращается Вакула. Перепуганная Солоха прячет Чуба в тот же мешок, где уже сидит дьяк, а сама уходит. Вакула входит, он хочет вынести из хаты мешки, берет один, но не может его поднять, а ведь раньше он был очень сильный — гнул пятаки, ломал подковы. О переменах в себе он рассуждает в песне «Где ты, сила моя молодецкая?» Видно иссушила молодца тоска. Но в конце концов, не желая поддаться кручине, он взваливает на себя все три мешка и выносит их из хаты.
Картина 4. Улица в селе. Ярко светит месяц на ночном небе. Входит кузнец Вакула с мешками на спине. Группами входят парубки и дивчата и колядуют перед окнами хат. Их угощают гостинцами. Вакула все это время стоит около своей кузницы и наблюдает. Среди девушек Оксана. Колядные песни, которые поет молодежь, — это один из лучших хоров оперы. Игры, которые при этом возникают, совсем не веселят Вакулу. Сумрачный, он стоит в стороне. Оксана дразнит его вопросом о черевичках и повторяет, что если он их достанет, то она выйдет за него замуж. Все опять смеются. Тогда Вакула решает покинуть село и прощается с Оксаной. Вакула уходит, но в какой-то момент останавливается поодаль. Оксана смущена: не надумает ли он наложить на себя руки? Но веселье продолжается, и она вновь со своими подругами. Она вновь смеется над Вакулой: кузнец остановился, потому что забыл свои мешки. «Должно быть, много он наколядовал». Все подходят к мешкам и развязывают самый большой. Из мешка вылезает Чуб. Все отступают. Чуб продолжительно потягивается, как бы после сна. Потом из мешков появляются и остальные — дьяк и голова. Все они сконфужены. Молодежь смеется над незадачливыми поклонниками Солохи.
ДЕЙСТВИЕ III
Картина 5. Внутренний вид хаты Пацюка. Хозяин сидит на полу по-турецки. Перед ним две деревянные миски: одна с варениками, другая со сметаной. Вареники, выплескиваясь из миски, шлепаются в сметану и, перевернувшись, подскакивают ему в рот. Проглотив один вареник, Пацюк вновь разевает рот, и другой вареник отправляется тем же порядком (сложный цирковой трюк, никогда не получающийся на сцене. — А.М.). В этот момент в хату входит Вакула. Удивленный увиденным, он останавливается на пороге. Пацюк ест, не обращая внимания на вошедшего Вакулу. Кузнец явился к нему, потому что, по слухам, Пацюк «доводится сродни немного черту», а Вакуле приходится просить у черта помощи. И вот он спрашивает у Пацюка, как пройти к черту. Тот отвечает, что не далеко ходить тому, у кого черт за плечами. Вакула в недоумении снимает мешок с плеч. Перед ним появляется черт. Он готов помочь кузнецу, если тот продаст свою душу. Вакула тут же соглашается. Но когда Вакула хватает черта за шиворот и торжественно заносит над ним руку для знамения, черт обещает сделать все, что он захочет. Вакула приказывает доставить его к царице. Черт оборачивается в коня с золотой сбруей и казацким седлом, освещенным красным светом. Кузнец Вакула любуется горячим конем, вскакивает на него и исчезает в темноте.
Опускается облачный занавес: мы переносимся вместе с Вакулой и его конем в воздушное пространство.
Картина 6. Воздушное пространство. Месяц и звезды. Редкие и легкие облака. Поочередно виднеются созвездия: Плеяды, Большая Медведица и Орион. Здесь среди звезд мчится на коне Вакула. Звезды играют и пляшут, заводят хоровод. Эта картина являет собой феерические балетные сцены (вставной балет, традиционный для русской оперы). Сначала исполняется мазурка, затем в хороводе шествуют кометы; следующий эпизод — чардаш и дождь падающих звезд. Набегают тучи. Звезды скрываются, но сиянье месяца просвечивает сквозь облака. Рои облачных духов кружатся в облаках. Здесь же бесовская нечисть. Среди них Пацюк и Солоха. Пацюк, сидя в горшке, погоняет ухватом. За ним другие ведуны в горшках, котлах и ступах с вилами, ухватами и пестами в руках. Слетаются ведьмы на помелах. Солоха всех призывает к себе: «Собирайтеся, колдуны, ведуны, Коляду встречать». Пение сопровождается дикой пляской и телодвижениями. В какой-то момент пляска останавливается. Пацюк видит приближающегося Вакулу. Солоха догадывается: Вакула решил оседлать беса и помчался на нем добывать черевички для Оксаны. Они решают преградить ему путь. Вакула проносится через всю сцену на крылатом коне; в руке у него плетка. Бесы улюлюкают; Вакула бросается за ними в погоню. И вот сквозь ночную мглу в глубине сцены виднеется столица, освещенная огнями.
Картина 7 открывается полонезом с хором. Роскошный, ярко освещенный зал во дворце. Из задних дверей показывается шествие придворных дам в атласных платьях с длинными шлейфами и кавалеров, военных и статских, в шитых золотом кафтанах, с косами на затылках. На переднем плане стоит группа запорожцев в зеленых кафтанах. Среди них кузнец Вакула, одетый подобным же образом. Сзади стоят несколько придворных и лакеев. Под конец шествия показывается царица, окруженная своими приближенными. Она садится на разукрашенное кресло. Хор славит ее. Царица приветствует запорожцев. На предложение царицы сказать, чего они хотят, кузнец Вакула бросается на колени и смело задает царице вопрос, из чего сделаны ее черевички. Царица просит его встать и приказывает принести ему из своих кладовых самые лучшие черевички. Она одобряет простодушие Вакулы, и вслед за царицей его славит хор придворных дам. Наконец приносят черевички, и царица вручает их Вакуле. Все ликуют и славят царицу. Вакула вновь призывает черта: «Ну, выноси меня отсюда, вражий сын!» Опускается тьма и с нею облачный занавес.
Картина 8. Опять воздушное пространство. Ночь. Густые облака, между которыми внизу виден заходящий месяц. Вместе с облаками плывут и проносятся одни лишь метлы, ухваты, вилы и горшки. Кузнец Вакула проносится в обратную сторону. Облака постепенно рассеиваются и исчезают. На небе зажигается утренняя заря (Венера) в виде девы, держащей яркий светоч. Светает. Коляда в образе молодой девушки в золотом возке, запряженном вороным коньком, а Овсень в образе молодого парня на кабане с золотой щетиной, оба в дорогих шубах и шапках выезжают на сцену в сопровождении светлых духов. Звучит хор, сопровождающий поезд Овсеня и Коляды «Выезжала Коляда, выезжала молода». Настает розовый рассвет. Красное солнце показывается сквозь морозный туман. Оркестровой картиной, живописующей рассвет, завершается это действие, богатое разнообразной сменой эпизодов.
ДЕЙСТВИЕ IV
Картина 9. Последнее действие возвращает нас в родное село Вакулы. Внезапное исчезновение кузнеца породило различные толки: одна баба (баба с фиолетовым носом) говорит, что он повесился, другая баба (баба с обыкновенным носом), — что он утонул. Между ними заходит спор, кто говорит правду. Оксана не верит их словам. Бабы уходят. Входит Чуб. Теперь Оксана уверяет, что вряд ли есть другой такой парубок, чтобы был пригож, как Вакула. Только теперь она поняла, кого она потеряла. Вдруг у калитки показывается сам кузнец Вакула. На нем зеленый запорожский кафтан, в руках черевички, шапка, цветной пояс и нагайка. Оксана не может скрыть своей радости. Входит Чуб. Он не верит своим глазам: «Кузнец!.. А говорят, что без вести пропал! А он целехонек». Вакула просит Чуба отдать ему Оксану и дарит Чубу пояс, шапку. Оксане он привез черевички, какие носит сама царица. Теперь Оксана готова пойти за Вакулу и без черевичек. Звучит их любовный дуэт, проникнутый радостным чувством («Чудная Оксана, нету тебя краше, в целом свете нет»).
Чуб доволен. Он зазывает к себе парубков и дивчат. С ними приходят голова, дьяк и Панас. Все рады возвращению Вакулы. Молодежь пристает к Вакуле с вопросом: «Где ты был?»
Финал оперы имеет подзаголовок «В память Гоголя». Вакула обещает рассказать свою историю пасечнику Панько, «чудо рассказчику». Хор радостно поет: «А мы сказку ту подхватим, к сказке голос подберем, музыкантов соберем». Музыка этого финала напоминает русские величальные песни.
А. Майкапар
История создания
Сюжет повести Гоголя, опубликованной в 1832 году в сборнике «Вечера на хуторе близ Диканьки», давно волновал Римского-Корсакова. Но он считал себя не в праве взяться за разработку этого сюжета, коль скоро он был уже использован в опере Чайковского «Черевички» («Кузнец Вакула» в первоначальной редакции). Но в 1893 году Чайковский умер, и Римский-Корсаков не считал себя более связанным какими-либо моральными обязательствами. Он задумал свою оперу иначе, чем Чайковский — не в лирико-бытовом плане, а в сказочном, с привлечением фантастического элемента. Хотелось ему также связать этот сюжет со старинными языческими поверьями, которые получили отражение в обрядовой стороне русского крестьянского быта.
Римский-Корсаков пояснял: «Купала и Ярило справлялись преимущественно около времени летнего солнцеворота, а Коляда и Овсень около зимнего. Обрядовые песни с именами Коляды и Овсеня поются на святках, начиная с рождества. Рожденье солнца в старину праздновалось на Коляду, когда оно поворачивает на лето; но этот поворот совпадает с самыми сильными морозами, вьюгами и метелями и с самым неистовым гульбищем нечистых духов и ведьм». Намеки на такие обряды имелись в гоголевской повести. Римский-Корсаков широко развил их в своем либретто; усилил он и черты фантастики, связанной с изображением сил природы.
Опера была начата весной 1894 года в следующем году закончена. Представленная в дирекцию Мариинского театра в Петербурге, она была задержана цензурой, так как среди действующих лиц находилась царица (в повести Гоголя Екатерина II), а представителей дома Романовых тогда запрещалось показывать на оперной сцене. Все же композитору удалось преодолеть сопротивление цензуры, и опера была исполнена в Мариинском театре 28 ноября (10 декабря) 1895 года.
Музыка
«Былью-колядкой» назвал Римский-Корсаков свою оперу «Ночь перед рождеством». Снабдил он ее и эпиграфом: «Сказка-складка, песня-быль». Тем самым композитор как бы подчеркнул, что его произведение носит сказочно-фантастический характер, а музыка его пронизана песенностью, связанной со старинными украинскими и русскими обрядами. С этой целью Римский-Корсаков тщательно изучил подлинные напевы колядок (то есть песен, исполняемых под рождество — при колядовании), которые послужили основой для мелодики оперы. В целом же он сочетал фантастические моменты с тонкой лирикой и сочным изображением быта украинского села.
Оркестровое вступление к первому акту дает поэтичную зарисовку морозного вечера с его словно застывшей прозрачной атмосферой. Начальные аккорды этого вступления часто звучат в музыке оперы.
В первой картине напев колядки выразительно передан в дуэте Солохи с Чертом «Украдем мы месяц с неба», а веселая украинская песня — в дуэте подгулявших кумов Чуба и Панаса «Нет, пойдем мы ко Дьяку на кутью». Светлым лирическим чувством с оттенком грусти проникнуто ариозо Вакулы «Чудесная дивчина».
Вторая картина начинается арией Оксаны «Что людям вздумалось расславить, что хороша я?»; капризная смена настроений, наряду с использованием .виртуозных приемов пения (колоратуры), призваны охарактеризовать несколько холодный, кокетливый облик девушки. В центре картины протяжная колядка подруг Оксаны «На лугу красна калина стоит». Акт заканчивается веселым хором молодежи, подсмеивающейся над Вакулой.
Первая картина второго акта содержит ряд колоритных портретов поклонников Солохи. Сначала идет задорная ее песня-пляска с Чертом «Ой, коляда, колядица моя». Степенно приветствие Головы «Здравствуй, милая Солоха». Разукрашенная, цветистая речь обличает Дьяка. Напориста, энергична песня Чуба и Солохи «Гей, чумаче, чумаче». В заключение картины звучит песня-жалоба Вакулы «Где ты, сила моя молодецкая?»
Вторая картина преимущественно хоровая. Она открывается широко развитой сценой колядования — это один из лучших хоров оперы. После прощания Вакулы с Оксаной чувство недоумения озадаченной молодежи выражено в хоре «Он повредился, его оставьте». Однако вскоре вновь восстанавливается веселье. Картину завершает большой квинтет с хором.
Третий акт состоит из четырех кратких картин. В музыке первой картины главенствует зарисовка комично-важного облика знахаря Пацюка.
Сказочный полет Вакулы служит содержанием второй картины. Вначале возникают феерические балетные сцены игр и плясок звезд; их сменяет хоровая бесовская колядка, характер которой делается все более угрожающим.
В третьей картине торжественный полонез с хором призван обрисовать придворный быт. Этот хор образует яркий контраст к фантастическим сценам.
Четвертая картина вновь показывает Вакулу в сказочном полете, но сейчас небосклон озарен иными красками — более мягкими и нежными. Этими чертами отмечена музыка театрального действия с хором «Поезд Овсеня и Коляды». Развернутым оркестровым заключением, живописующим рассвет, завершается этот акт, богатый разнообразной сменой эпизодов.
В последнем акте бытовые сцены чередуются с лирическими. Комический оттенок имеет дуэт баб-сплетниц «Что ж, разве лгунья я какая?» Теплый, человечный образ Оксаны запечатлен в арии «Вряд ли есть другой такой парубок».
Радостным чувством проникнут дуэт Оксаны и Вакулы «Чудная Оксана, нет тебя краше». Чуб созывает гостей. Хор поет: «Кузнец вернулся жив и здрав».
Опера завершается эпическим хоровым финалом, названным композитором «В память Гоголя». Музыка финала напоминает русские народные величальные песни.
М. Друскин
«Ночь перед Рождеством», первое послекризисное произведение Римского-Корсакова, сочинялась очень быстро, с большим подъемом: в апреле 1894 года появились наброски сценария (сценарий и либретто композитор делал сам) и первые фрагменты музыки, а к началу сентября полный клавир был уже готов, и в течение зимы завершена инструментовка. При всей стремительности возникновения оперы, ее замысел не сразу принял конечную форму: кульминация «Ночи» — восьмая картина, обратный полет Вакулы в Диканьку и поезд Коляды и Овсеня — возникла позже основного сценария, в середине лета. С ее появлением прояснилась, логически выстроилась концепция оперы, гораздо смелее, чем в «Майской ночи», отходящая от гоголевского сюжета (по крайней мере, от «буквы» этого сюжета).
Речь идет о разработке мифологической линии музыкального действия: «Уцепясь за отрывочные мотивы, имеющиеся у Гоголя, как колядование, игра звезд в жмурки, полет ухватов и помела, встреча с ведьмою и т. п., начитавшись у Афанасьева („Поэтические воззрения славян на природу“) о связи христианского празднования Рождества с нарождением солнца после зимнего солнцестояния, с неясными мифами об Овсене и Коляде и проч., я задумал ввести эти вымершие поверья в малорусский быт, описанный Гоголем в его повести».
В самый разгар работы композитор пытался объяснить свою идею Стасову и Глазунову, предвидя возражения, могущие возникнуть как у них, так и у публики.
«Мне захотелось, — писал он Стасову в начале июля, — сообщить Вам, что за оперу я пишу... опера сия есть не что иное, как гоголевская „Ночь перед Рождеством“ (заметьте: не „Кузнец Вакула“, как у Соловьева, и не „Черевички“, как у Чайковского, а именно „Ночь перед Рождеством“). <...> Я давно считал себя в долгу перед Колядой и Овсенем, так как троицкую неделю я справлял в „Майской ночи“, Масленицу и Ярилу — в „Снегурочке“, а Купалу — в „Младе“. Теперь у меня будет выполнен весь солнечный круг. Овсень и Коляда забыты народом, народ справляет „колядки“, в которых более Христа славит. У меня так и сделано. Коляда же и Овсень справляются у меня в фантастической сцене полета Кузнеца на черте...». В чуть более позднем письме Глазунову Римский-Корсаков добавляет: «...Введение [в сюжет оперы] мифических образов Овсеня и Коляды отнюдь его не искажает, ибо они введены только в фантастические сцены, на которые у Гоголя только намеки».
Возможно, эти объяснения отчасти являлись самоубеждениями. Цели они не достигли. Ни Глазунову, ни Стасову новое произведение как целое не понравилось. Первому — со стороны стилистической: Глазунов оценил «Ночь» как повторение прежнего; в его отзыве отмечены краткость мелодических оборотов, недостаточность контрапункта и «внешняя» манера письма. Второму — с драматургической: «Я сожалею, что она написана и будет поставлена на сцену. Дадут два-три раза и заговеются. Тут оперы ровно никакой нет <...> Людей живых — ни одного <...> Все речитативы... стоят меньше гроша... Хоров особенно замечательных, в самом деле важных, почти и в помине нет». Оценки большинства рецензентов при постановке «Ночи» на Мариинской сцене осенью 1895 года тоже были прохладными: даже в самых доброжелательных отзывах сравнение новой оперы с «Майской ночью» и «Снегурочкой» оказывалось не в ее пользу. В конце концов и сам Римский-Корсаков в «Летописи» признал соединение мифов с рассказом Гоголя ошибкой и вынужден был констатировать непонимание такого соединения публикой. В отличие от «Майской ночи», всегда имевшей успех, и от «Снегурочки», которая к этому времени уже завоевала своего слушателя, новая гоголевская опера в репертуаре не приживалась.
Между тем мудрая, по выражению Асафьева, концепция «Ночи» является органичным развитием идей как «Майской ночи», так и «Снегурочки» и «Млады».
Сам замысел оперы родился в тот день, когда в доме Молас состоялось представление «Майской ночи». Среди первых сочиненных фрагментов были музыка оркестрового вступления «Святая ночь» — лейтобраз произведения и лирическая музыка Оксаны, словно продолжающая лирику Ганны и Левко в «Майской ночи». По структуре же эта опера тесно соотносится со своей предшественницей «Младой». Подобно тому как в «Младе» купальское коло людей дает отражения в других мирах — коло теней и адское коло, так и в «Ночи» колядуют люди, колядуют звезды, светлые божества, колядует нечистая сила. Это тройное проведение темы обряда осложнено несколькими мотивами. Во-первых, Пацюк, Солоха и даже Черт — не только нечистая сила, но и обитатели уютной, веселой Диканьки с ее гопаками, песнями, галушками. Возникает двойной ракурс: космическая темная сила («бесовская колядка») и нестрашное «домашнее» волшебство, из-за которого Чуб и Голова попадают не к Дьяку на кутью, а в солохины мешки. Во-вторых, гоголевский сюжет позволял развить лирическую сферу действия гораздо убедительнее, чем призрачный любовный треугольник «Млады», что и было выполнено Римским-Корсаковым, хотя иначе, чем в «Майской ночи» или «Снегурочке»: в этих операх лиричны главные персонажи, на которых в большой мере сосредоточено действие, в «Ночи перед Рождеством» главный образ — эпический: святая ночь. Известно, что Римский-Корсаков делил свои фантастические оперы на два типа: действие первых происходит в дохристианской, языческой древности, вторых же связано с более новыми, христианскими временами. В отношении к собственно музыке деление это может быть достаточно зыбко: например, если именно языческий, ритуальный дух народных сцен «Млады» вне сомнений, то образ идиллического Берендеева царства сказочно-условен, а образы Снегурочки и Мизгиря вневременны, а в некоторых отношениях, быть может, принадлежат христианской эпохе. Действие «Майской ночи» и «Ночи перед Рождеством» происходит в недалеком прошлом, и это определяет один из типов мелоса, в них использованных, в первой гоголевской опере шире, во второй скромнее, — «малороссийскую песенно-романсовую стихию» (Б. В. Асафьев). Но кроме того, если в «Майской ночи» обрядовая часть ограничивается троицкими песнями крестьянского календаря, то есть смягченными отзвуками далекого славянского язычества, то в «Ночи перед Рождеством» композитор использовал также данный сюжетом выход в христианство: рождественская ночь, начинающаяся солохиной колядкой, кончается рассветом под звуки гимна «Солнцу правды», доносящиеся вместе с праздничными колоколами из диканьской церкви. (Точнее, в "Майской ночи" есть очень краткий выход в христианство — молитвенное воспоминание о Панночке в последней картине ("панихида"). В "Ночи перед Рождеством" предвестия гимна появляются сначала в партии Вакулы, крестным знаменем обуздывающего Черта: краткий рефрен сцен Вакулы с Чертом представляет собой стилизацию знаменных попевок. Он тоже имеет в опере свое "перевернутое отражение" — в славословии Дьяком прелестей Солохи: словесный текст этого комического эпизода — вариация на Песнь Песней царя Соломона, интонационность — чисто знаменная, с характерными фитами-юбиляциями. Сцена Солохи с Дьяком, самая яркая в комической линии оперы, построена на приеме, широко использованном в "Майской ночи", — пародирование "высокого" жанра.) Посредствующим звеном между бесовским действом и гимном становится светлая музыка Овсеня и Коляды. Такое совершенно необычное решение — перерастание языческой колядки в христианское песнопение (вольное переложение рождественского тропаря — «Рождество Твое, Христе Боже наш, возсия мирови свет разума») — имеет самое прямое отношение к философии Римского-Корсакова, к его ощущению славянского солнечного культа как весеннего, рассветного (Из рецензентов премьеры "Ночи перед Рождеством" это качество было уловлено Е. М. Петровским: "Что-то весеннее, может быть даже слишком весеннее звучит в этом хоре. Светлое видение исчезает в розовых переливах зари. Красное, морозное солнце освещает землю, и все небесные чудеса завершаются рождественским гимном, подымающимся с земли к небу, рассказывающим о схождении неба на землю".). И недаром такого тонкого ценителя «музыкального язычества», каким был А. К. Лядов, особенно поразила в опере именно эта сцена — «единственный в своем роде рассвет» (Прошло столетие, пока мысль композитора, по цензурным условиям трудная для сценического решения как в дореволюционное, так и в послереволюционное время, наконец воплотилась в театре: в последней постановке Большого театра (режиссер Е. Лысик) Овсень и Коляда перед уходом поклоняются яслям новорожденного Христа.).
Разумеется, подобная «метафизика» оставалась бы абстракцией, если бы не была выражена в музыкальной ткани произведения. В общем, в «Ночи перед Рождеством» Римский-Корсаков применяет многое из найденного раньше: например, контраст песенной диатоники и фантастической хроматики, отражающей соотношение двух миров. Но поскольку в этой опере потусторонняя сила постоянно присутствует, как уже говорилось, в сценах реалистических, даже чисто комических, то хроматизмы и особенно тритоновые интонации и последования часто вторгаются в диатонику, либо наоборот, в фантастическом мире возникают диатонические образы. Так, диатоничны фантастические танцы звезд, потому что они — отражение «народного, по-детски наивного проникновения в жизнь природы, придающего ей содержание и формы обыденной жизни своего села, своей хаты» (Этот фрагмент из рецензии Е. Петровского был особенно одобрен композитором: критик угадал его замысел.). Да и сама многогранная фантастическая сфера «Ночи перед Рождеством» имеет иной, гораздо менее «оперный», характер, нежели в «Майской ночи» или «Младе». В средоточии фантастики, третьем акте оперы, много общего с композицией третьего акта «Млады»: музыка ночи и коло теней — музыка ночи и пляска звезд; Чернобог и его свита — бесовская колядка; внезапное явление Клеопатры — блестящий полонез в петербургском дворце; крик петуха и музыка рассвета — поезд Овсеня и Коляды. Но фантастика «Ночи» отнюдь не так страшна, как шабаш в «Младе»: дело происходит не в подземном царстве, а в морозном небе. Образ звездного неба, данный во вступлении к опере, прослаивает все сферы действия: он появляется в конце первой картины — Вакула вспоминает о звездах-очах Оксаны, открывает четвертую картину — большую колядку парубков и девчат, далее возникает в шестой и восьмой картинах, рисуя воздушное пространство полета.
Сам композитор (в «Мыслях о моих собственных операх»), его критики и позднейшие исследователи указывали на специфический инструментальный характер оперы — как в смысле происхождения большей части ее тематизма, так и в плане значения, которое имеют в ней симфонические и вокально-симфонические эпизоды (Из числа первых слушателей оперы оригинальный инструментализм "Ночи" был отмечен Н. Ф. Финдейзеном и Г. А. Ларошем. "...Главная сила этой оперы, — писал Финдейзен, — в ее симфонических страницах <...> все это — новые образцы в нашей оперной литературе, яркие, мощные и своеобразные". Новая опера Римского-Корсакова, писал Ларош, представляет собой "шедевр современной передовой фактуры", и над всеми категориями ее музыки, "как голубое небо над пустыней и оазисами, равно простирается безукоризненная инструментовка, этот удивительный корсаковский оркестр..." ). Перенесение сущностных моментов действия в инструментальную сферу типично, в той или иной мере, для всех трех опер Римского-Корсакова, отмеченных влиянием вагнеровского оперного оркестра, и в дальнейшем эта закономерность сохраняется в произведениях совсем иного стиля — в «Салтане», «Китеже», даже «Моцарте и Сальери». Способ же мышления звуковыми или, по определению композитора, «движущимися картинами» (заглавие сюиты из «Ночи перед Рождеством») — коренная особенность творчества Римского-Корсакова вообще. В «Ночи перед Рождеством» эти качества соединяются с таким типом вокального письма, при котором вокальные партии представляют собой сквозную разработку лейтмотивов каждого лица, кроме нейтральных речитативов и нескольких песен и арий. У критиков вновь появился повод заговорить о бедности тематизма Римского-Корсакова, о «коротеньких фразках» вместо «настоящих мелодий». Между тем интонационный мир оперы богат, и несколько начал — фантастическое, комическое, лирическое, обрядовое — гармонизованы в нем через музыкальный образ колядки.
Обряд колядования — второй всепроникающий образ оперы, но, в отличие от почти неизменяющегося образа звездного неба, колядование играет разными гранями. «Колядование дивчат в первом акте оборачивается завязкой драмы Вакулы — рождением невыполнимого условия его свадьбы с Оксаной, а большое колядование дивчат и парубков в четвертой картине обнажает внутреннюю драму не принимающего в нем участия Вакулы — драму „отвергнутой“ любви. Бесовская колядка — рождественский шабаш ведьм — имеет прямое отношение к действию и герою, преграждая ему дорогу в столицу за черевичками. И наконец, разрешение главного „конфликта“ во взаимоотношениях героев — добывание черевичек — венчается обрядовым поездом Овсеня и Коляды и разрешением космического конфликта — победой солнца над силами тьмы». К этому можно добавить, что колядные песни Солохи и Черта сплетены с завязкой космического действия, разрешающегося в конце большого колядования четвертой картины.
Отсюда понятно, что мелодический строй всей оперы, сама структура тематизма соотнесены с интонационностью тех подлинных народных песен, которые взяты композитором в основу обрядовых сцен. Колядные песни сами по себе не широкораспевны, они построены на древних, кратких мелодических формулах. И во всей опере предпочитается тематизм «попевочный», небольшого объема — как в сочиненных самим композитором колядных мотивах, так и в бытовых, комических, а в определенной степени и лирических сценах. В общем, прав был тот критик, который, оставшись не совсем доволен новой оперой, охарактеризовал ее как «сплошную ритмическую и гармоническую вариацию, сделанную с изумительным техническим мастерством». Действительно, в определенном смысле опера есть вариация на тему колядки — «быль-колядка», по определению Римского-Корсакова.
Такая концепция оказалась непонятной публике Мариинского театра. Объясняя прохладный прием нового произведения, Е. Петровский писал: «Возможно, что принятая автором манера музыкальной обработки гоголевского сюжета идет наперекор установившимся понятиям и требованиям, предъявляемым к сценическим произведениям, требованиям, ставящим изображение душевной человеческой жизни выше панорамы даже самых роскошных и поэтических картин <...> ...Слушатель, отправляющийся наслаждаться звуковым пересказом истории Вакулы или плутней Солохи, уйдет неудовлетворенным; слушатель же, способный пожертвовать интересом к интриге реальных личностей интересу широких поэтических картин природы, найдет в новой опере источник сильного и полного наслаждения. В настоящее время первые оказываются в подавляющем большинстве, и опера успеха не имела. Жидкие аплодисменты звучали очень сиротливо среди общего равнодушного молчания. В репертуаре она, вероятно, не удержится».
М. Рахманова
Дискография: CD — Le Chant du Monde. Дир. Юровский, Оксана (Кудрявченко), Вакула (Богачёв), Чуб (Сулейманов), Голова (Верестников).
