Шестакова (урождённая — Глинка) Людмила Ивановна (17 (29) XI 1816, с. Новоспасское, ныне Ельнинского района Смоленской области — 18 (31) I 1906, Петербург) — музыкальный деятель.
Сестра М. И. Глинки, с которым она проживала вместе в течение ряда лет (зимой 1847—1848 вв. Смоленске, летом 1851 в Варшаве, в 1851–52 и 1854–56 в Петербурге). Благодаря брату познакомилась с А. Н. Серовым, А. С. Даргомыжским, В. В. Стасовым, М. А. Балакиревым и др. По просьбе сестры Глинка написал «Записки» (1854–55), впервые опубликованные Шестаковой в журнале «Русская старина» (1870, т. 1–2), просмотрел переписанную по заказу Шестаковой оркестровую партитуру «Руслана и Людмилы» (благодаря этому сохранилась партитура, оригинальный экземпляр которой сгорел в 1859 при пожаре Мариинского театра). Ещё при жизни брата составила полное собрание его романсов.
В 60-70-х гг. в доме Шестаковой часто проходили собрания Балакиревского кружка. После смерти Глинки Шестакова содействовала увековечению памяти композитора и популяризации его творчества. В 1857 по её настоянию прах Глинки был привезён в Россию и погребён на кладбище Александро-Невской лавры в Петербурге (ныне — Некрополь в Ленинграде). Она впервые издала (на свои средства) ряд его произведений, в т. ч. полные партитуры опер «Руслан и Людмила» (1878) и «Иван Сусанин» (1881), к редактированию которых привлекла Балакирева, Римского-Корсакова, позднее А. К. Лядова и Стасова. При участии Шестаковой составлен «Каталог нотных рукописей, писем и портретов М. И. Глинки» (составитель Н. Ф. Финдейзен, СПБ, 1898).
Во 2-й половине 90-х гг. Шестакова организовала Музей Глинки в Мариинском театре (в 1899 передан Петербургской консерватории, ныне — фонд Музея Глинки в Институте театра, музыки и кинематографии). По просьбе Стасова написала ряд воспоминаний о Глинке и представителях «Новой русской музыкальной школы».
Сочинения:
Последние годы жизни и кончина М. И. Глинки. 1854–1857, «Русская старина», 1870, т. 2, No 12, то же, в кн.: Глинка в воспоминаниях современников, М., 1955; М. И. Глинка в воспоминаниях его сестры Л. И. Шестаковой, «Русская старина», 1884, т. 44, No 12; К воспоминаниям Л. И. Шестаковой о М. И. Глинке (примечания Шестаковой к предыдущей статье), там же, 1885, т. 45, No 1; Записки М. И. Глинки и переписка его с родными и друзьями, СПБ, 1887; Былое М. И. Глинки и его родителей, «ЕИТ». Сезон 1892–1893, СПБ, 1894, с. 427–57; Воспоминания о Глинке В. Д. Стунеева. Сообщ(ила) Шестакова, «РМГ», 1894, No 12; Мои вечера. Воспоминания, «ЕИТ». Сезон 1893–1894. Приложения, кн. 2, СПБ, 1895, с. 119–40, отд. оттиск, СПБ, 1895; Новые материалы для биографии М. И. Глинки, «РМГ», 1898, No 12; Из неизданных воспоминаний «Мои вечера» (о Балакиреве), там же, 1910, No 41; Из неизданных воспоминаний о «Новой русской школе», там же, 1913, No 51–52; Две записки Л. И. Шестаковой, в кн.: Римский-Корсаков Н. А., Поли. собр. соч., Литературные произведения и переписка, т. I, M., 1955.
Литература: Бочаров И. П., Дело Ф. Стелловского с Л. Шестаковою о музыкальных сочинениях М. И. Глинки, СПБ, 1867; Стасов В. В., Руслановский венок сестре Глинки, «Петербургская жизнь», 1892, 10 дек.; его же, Биографические заметки о Л. И. Шестаковой, «ЕИТ». Сезон 1892–1893, СПБ, 1894, с. 458–77, то же, в его кн.: Статьи о музыке, вып. 5-А, М., 1980; его же, Памяти Л. И. Шестаковой, «Новости и Биржевая газета», 1906, 30 янв.; Ник. Ф. (Финдейзен H. P.), Памяти Л. И. Шестаковой, «РМГ», 1906, No 6; Балакирев М., В защиту памяти сестры и друга М. И. Глинки Людмилы Ивановны Шестаковой, «РМГ», 1907, No 13.
Л. Ю. Малинина
Источник: Музыкальная энциклопедия, 1973—1982 гг.
Сестра гения
Вся жизнь Людмилы Ивановны Шестаковой была отдана музыке. С великим уважением относились к ней русские музыканты, продолжатели дела ее брата, создателя «Ивана Сусанина» и «Руслана и Людмилы». Среди них был и редактор-издатель «Русской музыкальной газеты» Николай Фёдорович Финдейзен. В 1906 году он опубликовал в своем издании статью «Памяти Л. И. Шестаковой».
— Порвалась лучшая, живая связь, соединившая наше музыкальное поколение с художником, не только вдохнувшим в русскую музыку новый, бодрый, живой дух, но прямо-таки создавшим ее: 18 января в Петербурге, в глубокой старости, в глубокой тишине тихо скончалась сестра Глинки — Людмила Ивановна Шестакова. Судьба не доставила ей последней земной радости — услышать весть о торжественном открытии памятника Глинки здесь, в столице Империи, где творчество великого художника достигало своих сильнейших и наиболее высоких порывов, где в то же время он сам наиболее страдал и съеживался от частых и высоких порывов, человеческой глупости, где, наконец, протекало более чем полвека служения делу своего брата — нашей милой, дорогой покойницы. Смерть слетела к ней, после долгой и тяжелой болезни, за две недели до сегодняшнего «праздника Глинки», ускоренного именно ради нее, но состоявшегося уже без нее.
Людмила Ивановна была не только «одной из сестер» композитора «Жизни за Царя» и «Руслана», пользовавшейся благодаря этому почетом и уважением. При жизни Глинки — его лучший, близкий и надежный друг, после смерти композитора Л. И. посвятила свою жизнь, все свои силы на служение имени своего великого брата. Последние пять лет Глинка, когда возвращался в Петербург, жил вместе со своей сестрой. Она охраняла его покой, заботилась о нем, так что если впавший в апатию, даже преждевременно-старческую хандру (хворь также чаще навещала Глинку, чем прежде), композитор временами чувствовал себя свободнее, светлее, — он всецело был обязан этим своей милой, благоговевшей перед ним, младшей сестре.
Автобиографические «Записки» свои, приведение в порядок многих своих ранних произведений, просмотр партитуры «Руслана», переписанной для этой цели по заказу Л. И., попытка приняться за новую оперу («Двумужница») — всем этим Глинка во многом обязан сестре. Она вела его хозяйство, распоряжалась, по доверенности, имением, хлопотала, окружала его всевозможными заботами, а главное оберегала мнительного и начавшего сильно стареть композитора от внешних дрязг, сплетен и невзгод.
Достаточно вспомнить, что Глинка, измученный и расшатанный дрязгами, сопровождавшими период разлада его с женой, после счастливого двухлетнего путешествия по Испании, почувствовал вновь такое серьезное влечение к работе, что собрался даже к Дену — изучать церковные лады.
Со смертью Глинки начался новый, еще более деятельный период в жизни Л. И. — окончившийся только ее кончиной — всецело посвященный делу своего брата. Издание печатных партитур опер и увертюр Глинки, опубликование «Записок» его, деятельное участие в постановке бюста композитора в Мариинском театре и памятника в Смоленске, устройство музея Глинки в Петербурге — все это дело ее сильных, преданных рук. Ее удивительная энергия выросла как бы внезапно с получением известия о кончине брата. Ей тогда же удалось выхлопотать разрешение перевести тело Глинки в Петербург и похоронить его в Александро-Невской лавре, где затем она соорудила на свои средства чудесный памятник (по проекту Горностаева).
Наконец, ее воспоминания о Глинке и особенно о семье своих родителей, собирание писем, переданных ею В. Стасову, материалов, произведений брата (ею, например, были собраны все песни Глинки, просмотренные и распределенные композитором в хронологическом порядке) обогатило литературу о Глинке и дало возможность узнать его жизнь в надлежащей полноте. Л. И. заботливо оберегала каждую строчку, каждое слово Глинки. Таким образом десятками, сотнями больших и малых дел Л. И. в память Глинки она оправдала цель, положенную ею в основу всей своей жизни, — работать для славы своего великого брата.
Вместе с этой чудесной, громадной заботой Л. И. не отказалась и от другой — быть любимым и серьезным другом русской музыки, наследовавшей творчеству Глинки. В 1860 и 70-х годах она и оказалась наиболее ревностной и близкой попечительницей молодой тогда русской школы. Прочтите письма Бородина, Мусоргского, некоторые статьи В. Стасова или хотя бы воспоминания самой Л. И. «Мои вечера» (они, вместе с другими ее воспоминаниями «Былое М. И. Глинки и его родителей», были напечатаны в «Ежегоднике Имп. театров»), и вы убедитесь в той славной и передовой роли, которую ей пришлось сыграть в деле развития Балакиревского кружка или, как его окрестил В. Стасов, «Могучей кучки». В доме Л. И. собиралась эта в большинстве мощно-талантливая молодежь, здесь игралось и разбиралось все вновь появлявшееся в этом кружке, здесь оно восхвалялось и встречало постоянную поддержку. И в этой крупной и культурной роли Л. И. Шестакова также заслужила почетную страницу в истории русской музыки.
Перелистывая теперь вновь письма Людмилы Ивановны, накопившиеся за короткое сравнительно время личного с нею знакомства (а накопилось их больше сотни!), в памяти встает и ее милый, глубоко симпатичный образ, и многие подробности наших встреч и бесед. Рассказывать о них сейчас было бы преждевременно; в этой «памятке» мне хочется только набросать в кратких чертах тот славный облик Людмилы Ивановны, каким он был мне всегда дорог за все 12 лет нашего знакомства.
Только за последние 2–3 года старость и болезни отодвинули Л. И. от интереса к нашей музыкальной жизни, от которой она почти затворилась в своей квартире на Гагаринской улице, в одном из домов которой (№ 30) она прожила более 40 лет, только однажды, вскоре после нашего знакомства, переменив свою квартиру — этажом выше. Но я застал ее еще бодрой и деятельной работницей в глинкинском деле, когда ее помощники в последнем уже поотстали.
Это случилось вскоре после празднования 50-летнего юбилея «Руслана и Людмилы», когда Л. И., через посредство покойного генерала Н. Шильдера (тогдашнего редактора «Русской Старины»), выразила желание познакомиться со мною. Юный и пылкий глинкианец сразу был очарован ласковой старушкой, каждая фраза которой дышала благоговейным чувством к памяти ее великого брата, и всей обстановкой квартиры сестры Глинки, в которой все напоминало и о близости ее к дорогому мне «делу Глинки». Под впечатлением ее комнат, наполненных бюстами, портретами, нотами, вещами, принадлежавшими М. И. Глинке, как раньше под впечатлением «руслановской выставки», столь великолепно собранной В. В. Стасовым в Мариинском театре, в день торжества 27 ноября 1892 г., — родилась и мысль о будущем музее Глинки.
Неудавшаяся вначале мысль (хотя Л. И. сразу предложила для музея многое из своего собрания), впоследствии созрела у самой Л. И. и с начала 1896 г. она сама предприняла решительные шаги для выполнения этого крупного и славного дела. До этого периода, когда совместная работа еще более сблизила меня с ней, Л. И. неоднократно выказывала искренное и сердечное участие и к моим розыскам новых материалов для биографии Глинки (таким образом были выписаны ею некоторые документы из Смоленска, портреты и т. д., а затем написаны чудесные воспоминания «Былое М. И. Глинки и его родителей», предназначавшиеся раньше для Р. М. Г., но затем попавшие в «Ежегодник Имп. театров»), и к начатой в 1894 г. газете, участие, выразившееся в передаче многих писем Глинки и о нем, портретов и биографических материалов, в свое время и напечатанных.
Сколько раз, сидя на диване в своей постоянной позе, с работой в руках, в гостиной, обвешанной портретами Глинки и новой русской школы (снимок с нее, как и остальных комнат и портрет Л. И. в ее обычной позе, — сохранились в иллюстрациях ее биографического очерка, напечатанного В. Стасовым в «Ежегоднике Императорских театров» за 1892/93 гг.), она, перебирая в памяти прошлое, передавала ту или иную подробность из жизни Глинки, его родителей или из своих дружеских сношений с кружком М. А. Балакирева, удовлетворяя любопытство бессовестного глинкианца! Эти живые воспоминания открывали личность творца «Жизни за Царя» более, чем все биографии и разные печатные мемуары.
Весной 1896 г. Л. И. начала свое славное дело — последнее из многих совершенных ею в память своего брата, собрание музея Глинки. Откуда тогда взялась у 80-летней старушки неслыханна энергия и бодрость! Ею двигали любовь к брату и желание, напоследок своих дней, почтить его память достойным образом. Весна, лето и осень этого года промелькнули в этой прекрасной работе. С какой радостью она показывала каждую вновь найденную или добытую со стороны вещь, портрет, рукопись, как заботилась она о рациональном распределении каталога, как торопила меня составлением «глинкинского сборника», каталога и печатания его! В один из июльских дней она устроила инспекторский смотр всему приготовленному и сделала у себя в квартире выставку всего уже собранного для музея. Право, к настроению ее и моего, больше всего подходило то радостное, светлое чувство, которое так сердечно вылилось у Глинки в заключительном эпизоде его свадебного квартета у Сусанина («То-то в радости, в весельи запоем!»).
Такой Л. И. сохранилась для потомства на портрете, тогда же написанном с нее И. Е. Репиным (оригинал его находится в музее имп. Александра III, копия в музее Глинки), снимок с которого, украшающий сегодняшний № РМГ, был ею подарен мне. Такой же, милой, душевной и снисходительной, осталась она для меня до последнего времени, когда болезнь и старость заставили ее почти затвориться от всех в своей квартире.
Теперь только, под впечатлением передаваемых ей сообщений, добрая старушка чаще журила, добродушно приговаривая «плохо, батюшка, плохо», но всегда умела сгладить свое мнимое недовольство какой-либо приятной вестью, касавшейся, конечно, ее лично или любимого ею «дела Глинки». Правда, досужие сообщения затрагивали и других и нередко достигали вполне противоположных целей, т. к. Л. И. уже перестала активно принимать участие в делах нашего музыкального мира (такими именно комическими рассказами смущали ее когда-то об упадке таланта одного из любимых ею композиторов, у которого вдруг наступил период «романсов» или симпатии к оперной «чертовщине», которую Л. И. недолюбливала), но одним из китов русского музыкального самоуслаждения до сих пор пребывает именно такое «досужнее сообщение», выражаясь деликатно. Подобным воспоминаниям не место в этой «памятке»; они не касались милой, сердечной личности Людмилы Ивановны.
В последний раз Л. И. выглянула на свет Божий — в мае 1903 г., в день закладки памятника Глинки. После этого она почти совсем ушла в себя. Но несмотря на постоянную хворь, — она с трудом волочила разбитую параличом ногу, — Л. И. не переставала заботиться о музее Глинки, ставшим ее любимым детищем, покуда тяжкая болезнь не приковала ее окончательно к постели и не передала ее смерти, при мысли о которой кроткая усопшая всегда неприятно съеживалась. В гробу она была той же милой, кроткой старицей, как и в последние годы своей жизни. Л. И. не суждено было дождаться исполнения кантаты в честь Глинки, туда ее провожали святые звуки моцартовского «Реквиема»: через час после ее кончины, 18 января, в Мариинском театре начался именно «Реквием», исполненный для моцартовского торжества. Это была своеобразная и редкая по красоте и задушевности «заупокойная» по сестре Глинки.
Иллюстрация: портрет Людмилы Шестаковой кисти Ильи Репина, 1899 г.
