Марк Осипович Рейзен — грандиозная фигура в русском и мировом оперном искусстве, обладавший в вокальном мире авторитетом, быть может, самым высоким после Шаляпина. Его могучий, мягкий сочный бас, струившийся и разливавшийся в зале, словно бушующий океан, обладал, по-моему, каким-то стереофоническим эффектом. Певец придавал своему голосу различный характер. То широко разливая его, то собирая, концентрируя, что придавало тембру особую выразительность. Когда я слушал песню Варяжского гостя в «Садко», и когда он начинал петь, акцентируя раскатистую твердость своих согласных:
О скалы грозные,
Дробятся с ревом волны,
то казалась, сама разбушевавшаяся стихия направляет эти волны ревущего океана на скалы и зримо возникают эти волны, которые разбиваются, бурлят и «белой пеною крутясь, бегут назад». Всю эту звуковую картину усиливал грозный и суровый облик варвара – варяга огромного роста в кольчуге с устрашающе торчащими свисающими, словно крылья, усами, так что можно было представить, какой ужас внушал великан на поле брани. Это ощущение жуткой мистической силы усиливал коронный вокальный прием Рейзена – ферматное «раздувание» объемного звука на заключительном высоком «ре» от piano poco a poco crescendo до умопомрачительного fortissimo и в октаву вниз – внушительного «ре» первой октавы. Зал ревел от восторга. А Рейзену между прочим тогда уже было 58 лет! Да еще всезнающие меломаны в кулуарах Большого театра судачили, что после автокатастрофы в 1935 году Рейзен уже не тот…
Вот и решайте сами…
Рейзен родился в 1895 году в украинской деревне Зайцево под Луганском в бедной еврейской семье, а закончив гимназию, принял участие в первой мировой войне, где был награжден двумя Георгиевскими крестами.
После окончания войны поступил в столичную Харьковскую консерваторию в класс итальянского профессора Бугомелли. Но последний через год отбыл на родину, уговаривая своего студента присоединиться к нему. В 1920 году Рейзен был принят в Харьковский оперный театр, где в течение без малого пяти лет сформировал свой основной репертуар. Его известность достигла обеих столиц, и в 1924 году он получил приглашение от обоих лучших театров России. Рейзен выбрал Ленинград.
Молодой артист начал выступать в прославленном театре спустя всего лишь два года после отъезда Шаляпина, оставившего невосполнимую брешь в прославленной им самим оперной сцене. И директор И.В. Экскузович и артисты театра, видя в Рейзене могучую творческую силу, по всей вероятности, надеялись найти хоть какую-то замену Шаляпину, оставившему неисполняемым весь свой репертуар. И Рейзен с присущей ему дерзкой отвагой начал петь шаляпинские роли одну за другой, словно вступил в заочное соревнование – Иван Грозный, Олоферн, Дон Кихот, Мефистофель, Нилаканта…
Критика доброжелательно отнеслась к дебюту молодого певца, но с Шаляпиным его не сравнивали. Интересно, что и артисты Мариинского театра на этот счет не оставили никаких свидетельств. Тем более, что это было время, когда и Шаляпин и его творчество подверглись политической обструкции, так что не только писать, даже говорить о Шаляпине было опасно.
Но сравнение с Шаляпиным Рейзен все-таки заслужил. В 1929 году он по личному распоряжению Луначарского был направлен в творческую командировку в Европу. Он приехал в Париж, а Шаляпин – из Парижа в Лондон. Рейзен приехал в Лондон, а Шаляпин уехал в Италию... Складывалось впечатление, что Рейзен хотел или увидеть или услышать Шаляпина, а, быть может, выступить в его присутствии. Кто знает, какие намерения были у молодого певца… При знакомстве с Марком Осиповичем я посчитал излишним задавать ему вопросы на эту тему, да и вряд ли бы он согласился на них ответить спустя полвека.
Зато падкий на рекламу европейский импресарио Рауль Гюнсбург не упустил возможность организовать сенсационное соперничество молодого русского баса с его великим соотечественником. Он пригласил Рейзена выступить на сцене театра в Монте Карло в коронных шаляпинских партиях Мефистофеля в одноименной опере Бойто и Дона Базилио в «Севильском цирюльнике» Россини, в которых Рейзен пел на итальянском языке.
Спектакли произвели фурор на всю Европу. Шаляпин молчал, игнорируя слухи и прессу.
Не умаляя гениальности Шаляпина, надо сказать, что Рейзен покинул Европу «со щитом». Вслед за Гюнсбургом решил пригласить Рейзена в США всемогущий американский импресарио Сол Юрок, но Рейзен был связан обязательствами с советской Россией и не решился на американские гастроли, которые можно сказать с уверенностью, принесли бы ему еще более значительный триумф. Наверное, он рассчитывал на повторный выезд из СССР, но «железный занавес» опустился прочно и надолго.
Я познакомился с М.О. Рейзеном в 1969-м году по рекомендации И.С. Козловского. Хочу подчеркнуть это обстоятельство, потому что Рейзен, по словам Ивана Семеновича, не принимал корреспондентов и не давал никаких интервью. Я это почувствовал по тому пристальному оценивающему взгляду, с которым Марк Осипович и сидевшая за столом его жена Рашель Анатольевна бесцеремонно разглядывали меня. Понял, что Козловский далеко не случайно позвонил Рейзену. Марк Осипович с большим достоинством, граничащим даже с некоторым высокомерием, отнесся к моим первым вопросам, но потом, видимо, почувствовав, мою любовь к вокальному искусству, к нашим великим оперным артистам, постепенно разговорился.
Это был высокий, уже пожилой седеющий мужчина богатырского сложения, слегка сутулившийся, но свободный в движениях, говоривший неторопливо, негромким голосом, в котором чувствовался знаменитый бас, мягкий, сочный, с отчетливой дикцией и меняющимися интонациями речи. Его лицо, хорошо знакомое по фотографиям, почти не изменилось, когда я видел и слушал его на юбилейном концерте пианистки С.О. Давыдовой в 1958-м году в Большом зале Ленинградской филармонии.
Он незаметно увлекся воспоминаниями, а такому замечательному артисту было, что вспомнить. Я естественно начал с комплиментов, вернее с искреннего восхищения его творчеством, его готовящейся к выходу книгой, о которой я знал от главного редактора журнала «Советская музыка» Е.А. Грошевой. Затем я спросил певца о его работе в театре.
Он рассказывал о своих дебютах в Мариинском театре, и это было интересно. Говоря, например, о премьере «Бориса Годунова» в 1928 году в авторской редакции и о страстном пропагандисте этой редакции Б.В. Асафьеве, Марк Осипович не без сарказма вспомнил и послевоенную постановку «Бориса» в Большом театре в редакции Римского-Корсакова, за которую также горячо ратовал Асафьев. Марк Осипович, видно, вспомнил те прежние дискуссии по поводу «Бориса» и спросил Асафьева:
— Борис Владимирович, я помню, что в 1928 году вы были весьма активным сторонником авторской редакции, утверждая, что именно она единственная достойна сценического воплощения. А теперь вы так же горячо отстаиваете редакцию Римского-Корсакова. Как же так?
— Э, батенька, – ответил Асафьев, – сейчас совсем другое время…
Рассказал Марк Осипович о памятном ему спектакле «Севильский цирюльник» в Мариинском театре, когда в 1928 году на гастроли приехала знаменитая польская певица Ева Бандровска-Турска.
— Когда я пел свою арию о клевете, – рассказывал Рейзен, – я подумал, что вот, приехала к нам в СССР европейская знаменитость, а чем ее удивить, чтобы она запомнила? Надо ведь поддержаь престиж советского искусства. И я решил закончить свою арию предельно высоким для баса «соль». Чувствовал себя я прекрасно, был, что называется, в голосе и когда дошел до финала, ощутил внутренний подъем и на заключительном forte взял «соль», да еще закатил фермату! Закончил петь и вдруг слышу треск, как будто что-то рушится. Я испугался, инстинктивно втянул голову в плечи, подумав, что-то падает… И только через мгновение понял, что это зал взорвался таким аплодисментом… Подумал, что все-таки поддержал честь Мариинского театра.
Я спросил у Рейзена, как он перешел в Большой театр. Он рассказал, что в 1930 году он пел в Большом театре гастрольный спектакль «Севильский цирюльник». В антракте за кулисы пришел военный и сказал, что Рейзена просят в правительственную ложу прямо в костюме и гриме Дона Базилио.
Он был встречен доброжелательными улыбками. Члены Политбюро с интересом и с видимым любопытством разглядывали грим артиста. Его пригласили сесть. Он увидел прямо перед собой знакомых по портретам членов Политбюро, Ворошилова и самого Сталина.
…Начался непринужденный разговор о работе Рейзена в Ленинграде, о репертуаре и т.д. Сталин спросил:
— А почему вы так редко выступаете в Большом театре?
— Так ведь, товарищ Сталин, я постоянно работаю в Ленинграде, в бывшем Мариинском театре, а в Большом театре пою только наездами.
— А нельзя ли сделать так, чтобы вы работали в Большом театре, а в Ленинграде пели наездами?
— Так там же моя работа, товарищ Сталин, там я живу, а переехать в Москву очень сложно. К тому же в Москве трудно с квартирами.
— Ну, что ж, попробуем вам помочь, – закончил разговор Сталин.
На следующий день к нам с женой в гостиницу, – рассказывал Рейзен, – приехал военный и доложил, что ему поручено показать товарищу Рейзену несколько квартир на выбор. Они приехали в громадный особняк в районе Воробьевых гор.
— Я даже испугался, – рассказывал Марк Осипович, – и спросил, нельзя ли получить не дом, а квартиру в городе. Они приехали в огромную квартиру в центре Москвы, в которой было комнат десять-пятнадцать…
— А нельзя ли что-нибудь поскромнее, – спросил Рейзен.
И тогда они приехали в дом, где певцу показали большую четырехкомнатную квартиру. Так Марк Осипович стал москвичом.
Сталин не забыл «добровольного» стремительного переезда Рейзена в Большой театр. Певец в числе первых был награжден только вошедшей в жизнь Сталинской премией первой степени, которая еще дважды присваивалась певцу при жизни вождя.
Очень интересен был рассказ Рейзена о его встрече с Рахманиновым в Париже. Узнав, что состоится концерт Рахманинова в зале Плейель, он вместе с известным русским тенором А.М. Давыдовым, который хорошо знал Рахманинова, пошел на его концерт.
— Это был, конечно, потрясающий концерт, – рассказывал Марк Осипович, – Рахманинов точно застыл за роялем, но игра его завораживала, была незабываема. После концерта мы пришли в артистическую, и я, не подходя близко к Рахманинову, издали поздоровался:
— Здравствуйте, Сергей Васильевич. Я певец из России, хотел передать вам привет от русских музыкантов, которые вас помнят и желают вам здоровья.
— А-а, – ответил Рахманинов довольно холодно. – Ну, что там, не все еще театры закрыли?
— Что вы, Сергей Васильевич (Марк Осипович передал почтительную проникновенную интонацию, с которой он вел разговор с Рахманиновым), наоборот: открываются все новые и новые, идет грандиозное строительство по всей стране…
— Ну, ну, – ответил Рахманинов, продолжая подписывать фотокарточки.
Кстати о своих выступлениях в Париже и Монте Карло Рейзен рассказывал очень скромно, без какой-либо эйфории. Сказал, что был большой успех, и он много работал, готовясь к гастрольным спектаклям. Был в казино и даже что-то выиграл… Сказал, что Сол Юрок приглашал его в Америку, но он испугался надолго отлучаться из России…
Я благодарен судьбе, что познакомился и разговаривал с одним из самых прославленных мастеров Большого театра, корифеев русского вокального искусства. Он сохранил до самых преклонных лет свой голос. В 80 лет записал удивительный по звучанию диск с романсами Чайковского, а в 90 лет надел лосины, вышел на сцену Большого театра и, как ни в чем не бывало, как и в былые годы, спел Гремина в своем юбилейном спектакле «Евгения Онегина». Это уникальный случай в истории мирового оперного театра, который и занесен в Книгу рекордов Гиннеса.
Герман Поплавский, газета «Мариинский театр», № 1-2, 2020 г.
