Jenny Lind
Феномен Женни Линд уникален. Ее многое сближает с примадоннами ХIХ века — и слава, подобная легендарной славе Малибран, и пьянящий восторг, который вызывала она всю свою короткую сценическую карьеру, и дружба, которой ее, как и Зонтаг, удостаивали монархи. Но все эти внешние стороны ее таланта не раскрывают его сущности. Она зарабатывала миллионы, ничего не оставляя себе; все, что у нее было, отдавала бедным, щедро жертвовала на благотворительность и культуру. Своей популярностью и богатством Женни Линд была обязана опере. Но ни до нее, ни после история не знала примадонны, более непохожей на примадонну, чем она.
Она ненавидела все, что было связано с театром: фальшивое великолепие, суету и интриги, беспокойную кочевую жизнь, музыкальную убогость партий, предлагаемых ей репертуаром того времени. Какие высокие гонорары и почести ни сулили ей, в двадцать девять лет она добровольно и навсегда оставила сцену, посвятив себя исполнению ораторий и песен — более чистой сфере искусства, которому служила как божеству.
Для Женни Линд это не пустые слова. Со священным трепетом относилась она к музыке и смиренно принимала свой талант как милость, ниспосланную небесами, а свое призвание видела в том, чтобы суметь правильно распорядиться этим даром. Обладая хриплым от природы голосом, она благодаря потрясающей работоспособности добилась ошеломляющей виртуозности пения. Хоть легкомысленная толпа и восторгалась ее трелями и колоратурой, секрет настоящего очарования Линд не имел ничего общего с артистизмом в чистом виде. Датский сказочник Ганс Христиан Андерсен выразил это в замечательных словах: «Когда слышишь, как она поет, становишься порядочным человеком».
Через много лет, после ее ухода со сцены, английская подруга Линд спросила ее, почему она так легко оставила театр. Женни, сидя на песке и держа в руках Библию, сдокойно ответила: «Потому что театр не давал мне каждый день думать ни об этом, — она положила руку на Библию, — ни о том», — она показала на заходящее солнце, символ божественного всемогущества. Ее набожность, коренящаяся в строгом протестантизме, благодаря безотказности и христианской доброте в жизни, вознеслась высоко над пуританским пиетизмом ее второй родины — Англии.
Удивительная примадонна! Про нее нельзя рассказать ни одной скандальной истории, хоть ей и пришлось судиться с лондонским импресарио Банном, и уж тем более никаких пикантных подробностей ее амурных историй. Она дважды была обручена и оба раза расторгала обручение, правда происходило это полюбовно. Как друга восприняла она своего поклонника Ганса Христиана Андерсена. Романтическая любовь датского сказочника и «шведского соловья» сама по себе похожа на сказку. Судя по дневнику, которому писатель доверил свои чувства, он боготворил своего идола и даже сделал Линд робкое предложение. Тем не менее Женни, которая любила Андерсена так же, как и его сказки, смогла ответить ему только сестринскими чувствами. В Берлине они вместе чинно, в присутствии пожилой дамы, справили Рождество, а в 1845 году Андерсен разочарованно записал в дневнике: «Она пила со мной на брудершафт... Женни, будь здорова». Он остался старым холостяком. А Женни Линд вместе с пианистом Отто Гольдшмидтом, сопровождавшим ее в большом турне по Америке, выбрала простое, совсем не романтическое счастье семейного очага, которое, впрочем, всегда оставалось заветной мечтой примадонны, вопреки ее воле и желаниям.
Как удавалось ей сводить с ума европейскую столичную публику, ей, которой и человеческие страсти, и сам воздух театра были одинаково ненавистны? Женни Линд пела те же партии, которые исполняли до нее корифеи театральной сцены, но ей недоставало величавости Патти, неподражаемого артистизма Шрёдер-Девриент, живости Малибран и кокетливого изящества Зонтаг. Тщеславие было ей чуждо, она любила даже подсмеиваться над своим «уродством», хотя у нее была хорошая фигура, а лицо, грубые черты которого определенно не отвечали представлениям о классической красоте, излучало обезоруживающую кротость. Вероятно, роль Нормы Беллини, как никакая другая, дает ключ к пониманию неповторимой манеры Женни Линд, именно исполнение этой партии в 1843 году в Берлине открыла ей путь к мировой славе.
Норма осталась одной из любимых ее ролей, хотя, казалось, она совсем ей не подходила. Как сдержанная робкая северянка могла сыграть грешную кельтскую жрицу, которая из-за отвергнутой любви в порыве ревности превращается в фурию? Это был конек Пасты, а в наши дни роль Нормы не случайно стала коронной для взрывной Каллас. Женни Линд не пыталась пре взойти Пасту, она создала совершенно иной образ. В лапидарной партитуре Беллини певица увидела не дикую варварку, не страстную героиню, а величественную женщину, которая даже в своих заблуждениях остается жрицей, и не клятва мести отчаявшейся любовницы, но смиренная молитва божеству стала центральной темой, нашедшей выражение в знаменитой каватине, чьи душевные муки вырвала из пут выхолощенных фиоритур именно Линд:
Casta Diva, che inargenti
queste sacre antiche piante,
a noi volgi il bel sembiante,
senza nubi, senza vel.
Целомудренная богиня,
ты серебришь древние священные деревья,
склони и к нам свое прекрасное лицо,
не скрытое ни облаками, ни дымкой (итал.).
Окутанная зыбким лунным светом романтизма, воплощение невинности, юная богиня, непорочная и неприступная, не напоминала ли сама певица целомудренную богиню вокала? Уже тогда, во время первого международного дебюта Женни Линд, зрители почувствовали, что ее феномен не исчерпывается обычными слагаемыми певческого мастерства и традиционного артистизма. Актрисой Женни Линд назвать было трудно. Чуждые ее природе характеры она как бы заново кроила, к чему критика не оставалась равнодушной. Так, кроме Нормы, певица перестроила под себя патетическую партию весталки в опере Спонтини, Лючию де Ламмермур Доницетти и Донну Анну Моцарта. Но этих драматических персонажей было меньше, чем нежных и душевных лирических героинь: она пела Амину (эту партию сомнамбулы Линд исполняла чаще всего) и Агату, Памину и Сусанну, Розину и Марию из «Дочери полка» Доницетти.
Как и Генриетта Зонтаг, она всегда играла саму себя. Критики, превознося ее изобразительный талант, имели в виду магическое очарование, исходившее от нее: удивительное сочетание голоса, экспрессии и поведения. Со страниц газет того времени не сходили такие определения, как «истинный», «неподдельный», «задушевный», «чистый», «проникновенный», «душевный». Вместе с ней в искуственный закулисный мир словно проник кусочек природы, что-то очень драгоценное, что придавало особый смысл обыкновенному прозвищу «шведский соловей» (ведь соловьем можно окрестить любую чирикающую пташку) — божественный дар в высочайшей виртуозности исполнения не потерять живую естественность, которая равнялась для Женни Линд гармонии мира Божьего.
Великолепное бельканто этого северного уникума легко выдерживало сравнение с голосами корифеев итальянской оперы. Даже когда она выступала в Париже, Милане или Неаполе, она чувствовала себя целиком связанной с германо-англосаксонской культурой. От природы ее голос был создан скорее для драматического, чем для колоратурного пения. Тем большее очарование он приобрел, когда она усвоила изящество искрящегося стаккато и простейшую колоратуру — о ее трелях заговорили как о непревзойденных, а выдержанные пограничные звуки обрели силу. Диапазон ее звонкого, как серебро, сопрано простирался от си бемоль малой октавы до соль мажор третьей октавы. После долгих упражнений она избавилась от хрипотцы, поначалу проявлявшейся в средней позиции. Стремясь к техническому совершенству, Женни Линд не жалела себя: чтобы научиться легко и чисто брать верхнее ре на гласную «и», для женского голоса особенно сложную, она по нескольку часов повторяла одно единственное слово из партии Нормы «zersplittere». Даже в пору творческой зрелости Линд регулярно пела упражнения по утрам перед каждым выступлением.
В колоратурных партиях ее богатого репертуара — за свою короткую сценическую карьеру она исполнила 30 ролей — она щедро пользовалась привилегиями примадонн того времени, внося изменения по своему вкусу. Сохранились записи каденций и фиоритур самых знаменитых ее арий, которые свидетельствуют о вкусе и безукоризненном владении голосом. Зато в операх Моцарта Линд педантично верна оригиналу. В арии Донны Анны из «Дон Жуана» по ее настоянию большую часть проговариваемых диалогов заменил первоначальный речитатив, а финальная сцена, которую, следуя принципам псевдоромантизма, обыкновенно убирали, исполнялась с точностью до ноты. В ораториях Генделя и Мендельсона или в песнях ей даже в голову не приходило произвольно изменить хотя бы ноту.
Благоговение перед музыкантами проистекало из глубокой веры в то, что искусство свято. Какой маленькой, какой презренной чувствовала себя эта прославленная певица перед нарисованным в ее воображении идеалом! Чем больше она умела и знала, тем большую неуверенность чувствовала перед выходом к новой публике, и не раз верные друзья вынуждены были прибегать к всевозможным уловкам, чтобы убедить ее выйти на сцену.
Жизненный путь самой состоятельной после Патти певицы XIX века начинался в крайней нищете. Она родилась 6 октября 1820 года в Стокгольме. Отец ее, мелкий бухгалтер, зарабатывавший недостаточно денег, чтобы прокормить семью, и мать, рано узнавшая тягость невзгод, не ладили друг с другом — они отдали ребенка родственникам. Кто-то услышал пение девятилетней малышки и обратил на нее внимание придворного секретаря и учителя пения Королевского театра. Так Женни получила государственную стипендию и начала учиться. Но прежде пришлось еще преодолеть со противление матери, недалекой женщины, от которой Женни и унаследовала отвращение к театру.
После обычных детский ролей в семнадцать лет она спела Агату в «Вольном стрелке» Вебера. Этот вечер стал днем рождения новой актрисы. Любопытно, с какой религиозной серьезностью в течение всей жизни вспоминала она свой первый успех: каждый год, 7 марта, она просила близких молиться за нее. Вскоре она превратилась в любимицу Стокгольма, в последующие три года — всей Скандинавии. К себе юная Линд относилась достаточно самокритично и не придавала успеху особого значения — ведь образцов для сравнения у местной публики было не много. Она пела даже итальянские партии, не имея никакого представления об итальянской технике пения. Преисполненная неистребимой жаждой знаний, она собрала сбережения и отправилась в Париж: к Мануэлю Гарсиа-младшему, самому знаменитому мастеру итальянской школы. По рекомендации шведской королевы Дезире, ей было разрешено показать свое умение. Приговор маэстро бы столь же краток, сколь безнадежен: «Мадемуазель, у Вас совсем нет голоса».
Можно представить, что означал этот вердикт для робкой, неуверенной в себе девушки. Однако упрямство Женни оказалось сильнее отчаяния. Целый год она как одержимая училась у Гарсиа, слушала пение примадонн Итальянской оперы, и, уходя от строгого учителя, вынесла одно сокровище, которое честно заработала собственным трудом: новый, еще более прекрасный голос, безупречную технику и в придачу — дружбу всемогущего властелина оперы Джакомо Мейербера. Вскоре он вызвал ее из Стокгольма в Берлин, где занимал должность главного директора придворного музыкального театра. К новому открытию сгоревшей Королевской оперы Унтер-ден-Линден Мейербер создал патриотический «Военный лагерь в Силезии», где главная партия была словно специально написана для Женни Линд и ее голоса. Однако первой исполнительницей стала другая певица, заявившая о своем праве, а через несколько недель в декабре 1844 года Женни Линд дебютировала в роли «Нормы», которая мгновенно возвела шведскую провинциальную звездочку в ранг европейской знаменитости.
Три года Берлин с восторгом, напоминавшим ажиотаж вокруг Зонтаг, чествовал восходящую звезду севера. Сама Зонтаг, к тому времени уже графиня Росси, сидела в ложе и, возможно, с тихой грустью, но без зависти смотрела на ту сцену, где четырнадцать лет назад ее встречали такими же овациями: очарование юной наследницы ее славы приводило успокоившуюся певицу в такое же восхищение, как и берлинцев, как и королевский двор, благосклонно приглашавший Женни Линд на свои домашние вечера, как и Феликса Мендельсон-Бартольди, с которым в будущем Дженни связывала самая сердечная дружба.
Это был союз двух animae candidae (чистых душ - лат.). Мендельсон вынашивал многочисленные творческие замыслы, на которые его вдохновляло искусство Линд. В конце концов планы его расстроились. Композитор не нашел для своей «Лорелеи» подходящего либретто, не удовлетворили его и сентиментальные наброски усердного драматурга Шарлотты Бирш-Пфейфер, старшей подруги Женни. Все же он написал партию сопрано в оратории «Илия» специально для Линд. Певица часто исполняла ее, из всех современных композиторов сладостная музыка бидермейера была ей ближе всего. Когда через несколько лет в самом расцвете творчества Мендельсон умер, не дожив даже до тридцати девяти лет, это так потрясло Женни Линд, что она долгое время не исполняла произведения своего покойного друга. Более долговечным оказался другой творческий союз: с Робертом и Кларой Шуман.
Кажется, что у доброй девушки, которая и в славе осталась непритязательной и скромной, не могло быть врагов. Все же в Вене некоторые коллеги недолюбливали ее. В 1846 году три певицы из придворной оперы затеяли против приглашенной звезды войну. Масло в огонь подлила сама дирекция, установив — к большому возмущению Женни Линд! — бессовестно высокие цены на билеты: за ложу — 40 гульденов вместо обычных пяти, 8 — за абонированное место, раньше стоившее только 48 крейцеров. Но Женни Линд, которая поначалу вообще отказалась петь, все-таки вышла на сцену и победила; сомнамбулическая Амина, Агата, Валентина из «Гугенотов» Мейербера (религиозное содержание которых пытались скрыть за названием «Гиббелины Пизы») покорили публику. Грильпарцер высмеял тщетные козни примадонн-конкуренток в эпиграмме:
Пес лает на луну, а что луна?
Висит над миром как всегда,
Бросая луч на землю и на пса.
Она садится колесом,
А пес все остается псом.
Писатель, обожающий музыку, заканчивает свою хвалебную песнь словами:
Нет, то не тело, то не голос:
Я слышу, как твоя душа поет.
После последнего благотворительного концерта, которым завершались венские гастроли Женни Линд, поклонники оперы до двух часов ночи ждали у выхода, чтобы с триумфом проводить карету своей любимицы до дома. Восторженные слушатели так настойчиво наседали на экипаж, что кучер был сброшен со своего места и получил серьезные увечья!
Еще больший ажиотаж вызвал дебют Женни Линд в следующем году в Лондоне. Чтобы достать билет, толпа часами осаждала двери театра. «Дикие сцены толчеи и давки, разорванные платья, лишенные чувств дамы и даже господа, которых без сознания выносили на свежий воздух» — после Зонтаг-горячки все это представляет новый вариант оперного помешательства, известного как «смута вокруг Женни Линд». Она одержала полную победу: над публикой, над критиками — один из них описал феноменальность этого явления в таких словах: «Мы переживаем переломный момент в жизни театра. Нам вдруг открылось новое восприятие музыкального искусства... Все традиционное теперь выброшено за борт... Цель искусства, которому служит Линд, — облагораживать природу, не забывая о ней ни на мгновенье». Звезда высшего общества юная королева Виктория бросила ей из ложи букет. Всю свою жизнь она оставалась искренней почитательницей таланта Женни Линд.
Английская аристократия соревновалась с королевой, приглашая певицу на домашние вечера. Бедная «комедиантка» разрушила все границы британских предрассудков. Но не нужно думать, что все было так просто. В те времена артистов, даже если перед их искусством преклонялись, относили к цыганскому племени, исключая из порядочного общества. Совсем другое Женни Линд. Ее нравственная чистота, ее набожность и пожертвования обезоруживали черствых пуритан. Почитание певицы приобрело такой размах, что во время концертного турне по английской провинции Женни Линд встречали звоном колоколов, а епископ англиканской церкви приветствовал ее в проповеди как «спасителя в женском обличий» или как «госпожу избавительницу», которая «сошла с небес, чтобы избавить своим пением наши души от греха, в то время как другие певички суть дьяволицы, которые завлекают нас своими трелями в пасть сатаны».
Стоит ли буквально понимать эти слова, вышедшие из под журналистского пера Генриха Гейне? Во всяком случае они объясняют, за что ее полюбили англичане. Если Германию Линд ласково называла второй родиной, то Англия стала третьей и последней. До нее никто не получал таких гонораров: 120000 франков от г-на Ламли, директора королевской оперы, только за четыре месяца! Тем не менее именно Линд спасла театр от разорения. Всегда и везде, где бы ни выступала, она была обласкана и воспета: в роли Амины, дочери полка Марии или Лючии, Алисы или Сусанны, в «Илии» Мендельсона, «Мессии» Генделя или «Сотворении мира» Гайдна. С передовым для своего времени оперным искусством она соприкоснулась лишь однажды, когда впервые исполняла Амалию в «Разбойниках» Верди, неудачной опере по мотивам шиллеровской драмы. По заказу Ламли маэстро написал свое произведение специально для нее и сам дирижировал премьерой.
Познала ли Женни Линд счастье на освещенной лучами солнца вершине славы? На концертной эстраде — вне сомнения, особенно в ораториях, которые были сродни богослужению. Неприязнь к фальшивому театральному миру нарастала все больше, доходя до невыносимого отвращения. В 1849 году она публично заявила о своем решении оставить сцену. Мольбы друзей и отчаявшегося Ламли оказались тщетными, спустя почти два года после лондонского дебюта Женни Линд прощалась со сценой и в последний раз пела партию Алисы из «Роберта-дьявола», в которой когда-то покорила эту столицу мира. Королева и ее супруг с восторгом внимали ей в первом ряду утопающего в роскоши партера. Не было ни заключительного, ни предпоследнего, ни самого последнего прощально-го представления. «Min sista Ореrа-Representation» (Мое последнее выступление в опере - швед.), — сухо записала Женни Линд в блокноте. Так и получилось.
Редкое пересечение двух судеб выдающихся людей: место, которое по собственной воле оставила 29-летняя, но теперь богатая и своенравная Линд, в том же году заняла пожилая Генриетта Зонтаг, призванная Ламли спасти театр и самое себя от разорения.
Теперь, когда Женни была свободна, другой предприниматель начал прощупывать почву, дабы заполучить ее для своего проекта, казавшегося заманчивым по тем временам. Директор американского цирка Финиэс Барнум сделал ей в Любеке невероятное предложение — отправиться с гастролями в Америку и за одно турне дать 150 концертов. Ей посулили баснословный гонорар: гарантируя 1000 долларов за каждое выступление (уже по тому времени это составляло свыше 4200 марок золотом), после половины концертов Линд получала пятую часть выручки. Денежное содержание пианиста и второго певца, участвовавшего в программе, а также всего гастролирующего персонала организатор брал на себя. После некоторых колебаний Дженни Линд подписала договор.
Неужели ее соблазнили неслыханные богатства? Разумеется, нет, ведь она жила очень скромно. Возможно, ее привлекло путешествие на пароходе через океан, но наиболее заманчивым в этом предложении было то, что оно открывало дорогу к благотворительности. Еще в Германии и Англии она отдавала сотни тысяч в различные фонды, целиком жертвовала свои гонорары. В Лейпцигской консерватории Линд учредила фонд Мендельсона, в Англии только за полгода завещала свыше 10000 фунтов стерлингов больницам и домам милосердия, в Стокгольме благодаря пожертвованным ею стипендиям бедные молодые художники получили возможность учиться. После завершения турне по Новому Свету щедрость Женни Линд приняла поистине американский размах.
По окончании последних концертов в Германии, Швеции и Англии в августе 1850 года в Ливерпуле состоялось прощание, которого обыкновенно удостаиваются коронованные особы: «Атлантик» под канонаду медленно выходил в открытое море, проплывая мимо многих людей, выстроившихся стеной по обоим берегам бухты в несколько километров. В Нью-Йорке Линд проехала через триумфальную арку в окруженный толпой отель, а сразу после этого директор цирка показал, на что способны современные предприниматели. Ночью в день приезда, 200 певцов и 20000 любопытных жителей Нью-Йорка собрались перед отелем, чтобы спеть серенаду европейской гостье.
Барнум знал свое дело. Огромные суммы, вложенные в рекламу, окупили себя. На каждый нью-йоркский концерт приходило 10000 слушателей, все билеты распродавались, цены на них поднялись до 625 долларов. Ловкий предприниматель не забывал публично повторять, что выручка с двух премьер пошла на благотворительность. Женни Линд была просто ошарашена, она прямо-таки утопала в изъявлениях дружбы и восторга, министры и епископы наносили ей визиты. Американцы почти ничего не знали о тонкостях колоратурного пения, о романсах — она представлялась им диковинным зверем, которого непременно нужно посмотреть и послушать. Каждый концерт приносил от 12000 до 16000 долларов дохода — небывалые суммы. «Возможность зарабатывать так много денег и помогать своим ближним в действительности есть не что иное, как очень щедрый и утешительный дар Божий», — писала Женни из Бостона. Она исполняла арии из опер в сопровождении фортепиано (!), романсы и отдельные особо ей дорогие шведские народные песни, которые пользовались особым успехом. От Новой Англии к устью Миссисипи и до Гаваны пролегал маршрут гигантского турне.
Даже десятилетия спустя американцы сохранили живое воспоминание о ней, и в 1920 году немку Фриду Хемпель на торжествах по случаю 100-летия со дня рождения Женни Линд ждал грандиозный триумф: она проехала по следам шведки с ее программой и костюмами. Все было как в «оригинале»: от кринолина с бархатными и тафтяными ленточками и прически до шведской песни-эхо, когда после последнего звука певица, как и ее предшественница, подходила к фортепиано и брала на нем последнюю ноту, чтобы доказать, что во время пассажей без музыкального сопровождения в точности сохранила тональность.
Финиэса Барнума, чье имя носит сегодня один всемирно известный цирк, прозвали «королем мистификации». Он не брезговал никакими средствами, чтобы создать сенсацию и выудить из кошельков деньги. Однажды он умудрился показать изумленным американцам якобы 160-летнюю кормилицу Джоржа Вашингтона. Во всяком случае турне Женни Линд осталась его самым благородным шоу: дав более 90 концертов, певица воспользовалась правом расторгнуть договор, Барнум заработал 535000 долларов, Линд — 208000.
После возвращения из Америки Женни Линд выступала еще 30 лет. Вторую половину своей плодотворной творческой жизни певица целиком посвятила ораториям и песням. Подробно проследить отдельные пункты ее долгого пути означало бы погрешить против избранного способа разговора, когда мы сообщаем лишь основное о великих примадоннах. Между тем в зрелые годы Линд была в наименьшей степени примадонной, чем когда-либо. Выйдя замуж за дирижера и композитора Отто Гольдшмидта, Женни Линд поселилась в Англии. Германия, Голландия, Скандинавия, Австрия и Венгрия еще долго наслаждались ее образцовым исполнением ораторий Генделя, песен Мендельсона и Шумана. Ее голос, которым она владела в совершенстве, увял только в старости. Еще в 1883 году, в возрасте 63 лет, Женни Линд выступала перед публикой. Примечательно, что последний ее концерт был благотворительным. Когда голос одряхлел, она пела в баховском хоре, которым дирижировал ее муж, не считая, что это ниже ее достоинства. Под конец жизни добродушная пожилая дама в черном шелковом платье и чепце стала преподавать искусство пения в мастерклассе Королевского музыкального колледжа в Лондоне.
Скромно, благочестиво и спокойно, как и всю жизнь, провела она последние дни в своем поместье под Лондоном. В погожий осенний день ее дочь открыла окна спальни, чтобы впустить солнце, как вдруг услышала нежный, тонкий голос старухи, напевавшей: «О, солнца свет, о, солнца свет ...». Много, много лет прошло с тех пор, как Шуман написал для нее эту песню в знак начала их искренней дружбы. Люди видели в простоте ее искусства нечто неповторимое и самобытное. Теперь с улыбкой на губах она прощалась с таинствами природы, в согласии с Богом и людьми. 2 ноября 1887 года Женни Линд скончалась.
К. Хонолка (перевод - Р. Солодовник, А. Кацура)
