Состав оркестра: 2 флейты, флейта-пикколо, 2 гобоя, английский рожок, 2 кларнета, бас-кларнет, 2 фагота, контрафагот, 4 валторны, 3 трубы, 3 тромбона, туба, литавры, треугольник, бубен, малый барабан, большой барабан, тарелки, тамтам, ксилофон, челеста, 2 арфы, струнные.
История создания
К жанру симфонии Рахманинов обращается вновь только через три десятилетия. Уже 17 лет прошло с тех пор, как он покинул Россию. Он — пианист, признанный первым в мире, один из крупнейших дирижеров. Но для сочинения в его жизни остается очень мало, несправедливо мало времени. Сравнивая его с тем Рахманиновым, который создавал Вторую симфонию в спокойном Дрездене, можно сказать, что это совсем другой человек — потерявший родину, многое переживший, перестрадавший, но оставшийся глубоко русским художником.
Третья симфония — произведение удивительной силы и глубины, одна из вершин творчества композитора, один из его итогов. Симфония была начата летом 1935 года в Швейцарии, где Рахманинов любил отдыхать после напряженного концертного сезона, где он выстроил виллу «Сенар», названную так по первым слогам имен своего и жены, Натальи Александровны, и первой букве фамилии. Работу пришлось оставить, когда были готовы эскизы первой и второй частей: надо было готовиться к предстоящим концертам. График концертных выступлений музыканта, обеспечивающих материально его семью и потому необходимых, был очень жестким. 26 сентября того же года в одном из писем композитор сообщал: «Работы своей так и не кончил. Наготове только две трети. Надо бросать и садиться за рояль, которым занимался не особенно прилежно последнее время... А так как концерты продолжаются до 2 апреля, то, по-видимому, за окончание работы возьмусь не раньше будущего лета».
В начале октября Рахманиновы уехали в Америку, где состоялись первые концерты начавшегося сезона. В январе 1936 года они возвращаются в Европу, так как 5 февраля в Париже Рахманинов играет Рапсодию на тему Паганини. 21 февраля он уже в Варшаве — снова Рапсодия, а кроме того — Второй фортепианный концерт. Через три дня с огромным успехом проходит его клавирабенд. Затем идут выступления в Англии.
«Обычным острым контрастом, хорошо известным посетителям концертов, был Рахманинов, идущий к роялю, и Рахманинов за роялем, — писал лондонский рецензент. — Когда он появляется на эстраде, то кажется выше ростом, худее и утомленнее, чем обычно; он выходит на эстраду, как осужденный на эшафот. Смотрит перед собой на рояль с таким отвращением, как будто перед ним плаха. Затем, по-видимому, решив, что через это испытание надо пройти, он опускает руки на ненавистный предмет, и мы в течение следующих 30 — 40 минут слушаем такую игру, при сравнении с которой исполнение других ведущих пианистов кажется посредственным. Я не могу поверить, что когда-либо было лучшее исполнение, чем его: более идеальное сочетание тонкости, силы, созерцательности, огня. И кажется, что все это дается ему совсем легко...»
А это было вовсе не легко. У Рахманинова болели руки и сердце, надо было ехать лечиться. Но он вернулся в «Сенар» — писать финал симфонии, оркестровать написанное. Он знал, что не сможет спокойно лечиться, если не закончит начатое. И 18 июля 1936 года он сообщает в одном из писем: «...закончил писанием симфонию. Первое ее исполнение, как и обыкновенно, отдаю своему любимейшему оркестру в Филадельфии».
Премьера Третьей симфонии состоялась 6 ноября 1936 года. Филадельфийским оркестром дирижировал Л. Стоковский.
В США симфония, очень своеобразная и глубоко русская по характеру, признания не получила. «Скажу еще несколько слов про новую симфонию, — писал Рахманинов. — Играли ее в Нью-Йорке, Филадельфии, Чикаго и т.д. Играли ее замечательно... Прием и у публики, и у критики — кислый... Лично я твердо убежден, что вещь эта хорошая. Но... иногда и авторы ошибаются! Как бы то ни было, а своего мнения держусь до сих пор...»
Навеянная воспоминаниями о России и пронизанная страстной любовью к родной далекой и недостижимой земле, симфония, конечно, была чужда американским слушателям. Присущие композитору с юных лет черты — национальная по характеру мелодика, органично воспринятые традиции симфонизма Чайковского, романтический порыв теперь, в начале второй трети жестокого XX века, сочетаются с яркой экспрессией, жесткостью — иногда нарочитой — гармонического языка, сложностью ритмики.
Музыка
Первая часть открывается суровой архаичной попевкой, основанной всего на трех звуках. Эта сосредоточенная, будто из глубины веков пришедшая мелодия — своего рода эпиграф симфонии. Тихое звучание кларнетов, виолончелей и закрытой валторны прерывается резкими аккордами всего оркестра. За вихревым порывом — задушевная протяжная песня, обволакиваемая множеством подголосков — как будто взлетел занавес, и открылась до боли знакомая и близкая сердцу картина раздольной русской природы. Это главная партия. Связующая стремительна и тревожна. Ускоряется темп, подводя к побочной партии — виолончельной мелодии, широкой и благородной, напоминающей русские свадебные напевы. Начинаясь скромным камерным звучанием, она разрастается и приобретает черты быстрого марша. Резко меняется характер музыки в разработке.
Мрачнеет общий колорит, остинатный триольный ритм словно сковывает душу, зловеще звучат деревянные духовые в низком регистре. Динамическое нарастание с прерывистым дыханием оркестра, стонущими интонациями скрипок, приводит к появлению зловещего вступительного мотива, своего рода темы неизбежности, голоса рока, в повелительном звучании тромбонов и тубы. Это трагическая кульминация части. После нее реприза воспринимается по-иному — более грустно, элегично. Но побочная партия своим волевым напором меняет на строение, восстанавливая равновесие. Следует успокоение, плавный, истаивающий поток... однако в самом конце зловещее пиццикато струнных вновь интонирует мотив судьбы.
Вторая часть начинается той же темой вступления — темой судьбы, но теперь у солирующей валторны на фоне красочных аккордов арфы. Затем солирует скрипка, исполняя прекрасную, выразительную мелодию, одну из самых замечательных у Рахманинова. Прихотливая, насыщенная изысканными хроматизмами, она переходит к флейте, бас-кларнету, виолончели, фаготу, английскому рожку и постепенно разрастается в звучании всего оркестра экспрессивной кантиленой. В середине части появляется скерцозный эпизод. Мелькают причудливые, полуреальные, полуфантастические образы, напоминающие симфонические миниатюры Лядова. Острые, колючие интонации, зловещие шорохи сменяются колокольными звучаниями. Постепенно все успокаивается, наступает момент раздумья... и вновь звучит роковой мотив судьбы. Начальный раздел части повторен в сокращении, и заключает адажио все та же тема — судьбы, рока.
Финал весь выдержан в быстром движении, полон энергии. Но и в нем время от времени всплывают интонации вступления, своего рода memento mori (помни о смерти) во время праздничного гулянья во всю широту русской души. Первая тема финала — стремительный танец, вторая — лирична и пленяюща. Далее следует блестящая, мастерски разработанная фуга. В резких очертаниях ее темы — видоизмененной, заостренной темы главной партии — проглядывают и интонации лейтмотива симфонии, темы судьбы. Фуга непосредственно переходит в вальсовый эпизод.
После выразительного речитатива солирующего фагота вновь проходит мотив судьбы, заканчивающийся зловещим вскриком tutti оркестра. Появляется жесткая, угловатая мелодия, напоминающая о среднем эпизоде второй части. Исподволь в контрапунктирующих ей голосах появляется грозный Dies irae — средневековый католический заупокойный напев. Постепенно он выступает на первый план. Все яростнее его натиск. Вздымаются и опадают волны музыкального развития, достигая колоссальных кульминаций, отступая и вновь вздымаясь. Реприза наступает в своем стремительном танце, когда, кажется, исчерпаны силы. Но ее облик двойствен. И танцевальный вихрь главной партии, и нежная побочная, и даже блестящая пышная кода не могут заставить забыть о приговоре судьбы. И в ней проглядывает мотив Dies irae, слышится ритм лейтмотива — судьбы.
Воспоминание о Родине
Лето 1935 года. Сергей Васильевич Рахманинов проводит его, как обычно, на своей швейцарской «даче» — вилле «Сенар». Музыкант — на вершине своей карьеры; концерты его повсюду собирают огромную аудиторию, вновь и вновь утверждая за ним славу первого пианиста современности. Но нет покоя сердцу художника: с небывалой интенсивностью работает он над новым большим произведением. Только вот что странно: ни в одном из писем той поры — личных или деловых, ни в одном из интервью (на которые Рахманинов, правда, был скуп в годы эмиграции) не найдем мы упоминания о новом замысле. Кажется, словно обдумывая его, композитор сознательно ушел в себя, стараясь не нарушать тишины своего внутреннего мира, не спугнуть драгоценный образ Родины, оставленной почти два десятилетия назад — образ, который никогда не покидал его. Да, думы о Родине всецело владеют им — прославленным, находящимся на вершине, но вместе с тем — в конце пути. В этом не остается сомнений ни у кого из слушающих музыку, начатую в то лето в «Сенаре».
Но это — позднее. А тогда, до середины сентября — ни слова. Лишь потом, уже после завершения «отпуска», с досадой: «Работы своей так и не кончил. Наготове только две трети. Надо бросать и садиться за рояль». И еще, чуть позже: «Я окончил начисто две трети, а последнюю треть работы — вчерне. Если принять в соображение, что первые две трети взяли 70 дней напряженной работы, то для последней трети — 35 дней — времени уже нет. Начинаются разъезды и надо прибавлять игру на рояле. Таким образом работа откладывается до будущего года», — сетует артист.
Да, насыщенный концертный график, вызванный необходимостью постоянно зарабатывать на жизнь, не позволял Рахманинову на протяжении сезона посвящать сочинению музыки ни минуты. Поэтому возобновить начатое ему действительно удалось только следующим летом. Наконец, 30 июня 1936 года он пишет сестре жены С. А. Сатиной: «Все же работу свою я вчера утром кончил, о чем тебе первой сообщаю. Это симфония. Первое ее исполнение обещано Стоковскому. Кажется в ноябре. Всеми помыслами благодарю бога, что мне это удалось сделать». А в конце этого письма, словно освободившись от данного себе слова, добавляет: «Насчет Симфонии секрета делать не нужно. Можешь сказать, кому хочешь».
Так родилась Третья симфония — обжигающе ясная, неизбывно русская, полная красоты и печали. Здесь, может быть, как никогда у Рахманинова, с неприкрытой рельефностью выступают элементы национального мелоса, составляющие основу ее тематизма и не оставляющие сомнений: образ Родины словно врывается в сознание слушателя с первых же звуков, вновь и вновь утверждается ее лейттемой, появляющейся в каждой части. И если автор никогда не раскрывал программного содержания своей лебединой песни, то не может быть сомнений, что к ней в полной мере относятся слова, сказанные им на чужбине: «Музыка композитора должна выражать дух той страны, где он родился, его любовь, веру, содержание любимых книг, картин. Я русский композитор, родина определила мой темперамент и мироощущение». Именно такова Третья симфония — выдающееся создание замечательного русского композитора.
Первым исполнил новое произведение, как и предполагалось, Леопольд Стоковский в Филадельфии. Слушатели приняли его, судя по свидетельствам очевидцев, овациями. Газеты сообщали, что «искренность и оригинальность произведения, сочетание блестящей техники и мастерства оркестровки вызвали горячий восторг аудитории». Констатировали: «По окончании Симфонии публика долго не покидала зал, продолжая аплодировать, пока, наконец, Рахманинов не появился на эстраде». Симфония быстро вошла в репертуар крупнейших дирижеров, в числе которых были Ю. Орманди, А. Родзинский, Д. Митропулос, Т. Бичем, Г. Вуд.
В целом публика продолжала принимать музыку Рахманинова тепло, сочувственно, иногда даже восторженно, но среди рецензентов она вызвала разногласия. Одни находили в ней высокие достоинства, другие, напротив, считали, что автор тут не поднимается до своих прежних вершин. Примечательно высказывание критика Л. Джилмена: «Здесь все то же мрачное настроение, то смягченное нежной лирикой, то оживленное едким юмором». В самом деле: могла ли эта, столь русская и столь ностальгическая музыка найти живой, адекватный отклик в американской аудитории — пусть даже благожелательно настроенной к Рахманинову, а паче того — среди американских критиков? Конечно, нет! Вот почему с такой болью писал композитор своему другу В. Р. Вильшау: «Скажу еще несколько слов про новую Симфонию. Играли ее в Нью-Йорке, Филадельфии, Чикаго и т. д. На первых двух исполнениях был и я. Играли ее замечательно. Прием и у публики и у критиков — кислый. Запомнился больно один отзыв: во мне, т. е. в Рахманинове, Третьей симфонии больше нет. Лично я твердо убежден, что вещь эта хорошая. Но иногда и авторы ошибаются! Как бы то ни было, а своего мнения держусь до сих пор».
Нет, автор на сей раз не ошибался. Только оценить в полной мере это творение смогли лишь на его родине. Третья симфония прозвучала в Москве в 1943 году; первым ее интерпретатором был Н. С. Голованов, Рахманинов с волнением ждал этого исполнения, настаивал на посылке в СССР пленки с авторской записью Симфонии. Но не суждено ему было дожить до московской премьеры, восторженно и единодушно принятой в нашей стране и специалистами, и простыми слушателями.
Сам Голованов в статье, опубликованной по следам премьеры, подчеркивал, что «Третья симфония С. В. Рахманинова — крупнейшее произведение композитора», называл в числе ее высоких достоинств «гармоническое равновесие зрелой творческой мысли в соединении с искренним чувством, душевной теплотой и эмоциональностью. Новая гармоническая фактура, широкий русский национальный мелос, богатство полифонии, острая ритмика, изысканная инструментовка и строгая форма делают эту симфонию достойным, ценным вкладом в сокровищницу мировой музыкальной литературы». Подытоживая свои выводы, дирижер писал: «Как всякое глубокое явление в искусстве Третья симфония сразу не поражает, но ее глубокая философская сущность, романтическая прелесть мелоса, очарование национальной стихии и технически отточенное зрелое мастерство навсегда останутся в памяти слушателей, как волнующая, пленительная страница мощного гения русского художника».
Л. Григорьев, Я. Платек
Источник: «В мире музыки», 1986 г.
• Симфоническое творчество Рахманинова
Послушать:
Филадельфийский оркестр, дирижёр — Сергей Рахманинов
Запись: 11 декабря 1939 г.
• I. Lento; Allegro moderato
• II. Adagio ma non troppo
• III. Allegro
