Миссия невыполнима

Джаз и классика в творчестве Ури Кейна

Ури Кейн

Транскрипция — короткий путь к известности и тернистый к полноценному соавторству — всегда была и объектом нападок со стороны снобов — защитников «поруганного» оригинала, и предметом восторга массового слушателя, падкого на эффекты. Конгениальных «улучшителей чужого» в истории музыки не так много, и они широко известны — как в академической среде, так и в джазе, по-прежнему кормящемся прежде сочиненным. (Разумеется, это не значит, что стандарты превалируют в рационе всех джазменов или что интерпретация стандартов не требует таланта.) Своей дискредитацией жанр транскрипции обязан, как известно, пустоватым виртуозам. Но среди авторов переложений есть оригиналы, пытающиеся компенсировать отсутствие виртуозности претенциозностью.

Американский пианист Ури Кейн привлек к себе внимание тоже не собственными сочинениями, хотя поначалу, как «правильный», поигрывал стандарты и пописывал свое. Но, как иные джазовые пианисты, «подпорченные» академическим образованием, он естественным образом решил использовать классиков для достижения успеха и добился своего. Его постмодернистские аранжировки музыки Малера, записанные с ансамблем в 1996 году, были отмечены наградой Всемирного Малеровского общества. Но в Москву 48-летний Кейн привез иное.

В первом отделении вечера, прошедшего в Зале имени Чайковского, он представил одну из самых крупных своих аранжировок — «Вариации на вальс А.Диабелли» Бетховена с никчемным, по сути, сопровождением оркестра (отдувался ГАКО России под управлением безотказного Константина Орбеляна). Во втором отделении звучали сольные импровизации на темы Малера, Шумана, Баха и прочих великих, ничем особенным не поразившие. И прием, оказанный гостю, свидетельствовал, что тут гений Кейна рискует остаться непризнанным. В середине первого отделения на выход потянулись первые дезертиры, второе сопровождалось массовым исходом.

Но не стоит спешить обвинять публику в близорукости и невежестве. Вряд ли зал был наполнен пуристами от классики, готовыми брюзжать на очередное «поругание», или апологетами джазового мейнстрима, готовыми, как 50 лет назад, спорить, что же главнее — импровизация или композиция («Настоящий джаз создается за счет импровизации, а не аранжировки», — настаивал, например, Ленни Тристано). Просто Ури Кейн начал не с самой выигрышной работы, хотя и не с такой дерзкой, как малеровская. Но та могла бы скорее шокировать, нежели навевать скуку.

Достаточно обруганные предтечи Кейна (от Стэна Кентона до Жака Лусье) проводили опыты по смешению классики и джаза на протяжении десятилетий и более-менее удачно. И вот появляются «Диабелли-вариации», из материала которых у Кейна родились без всякого на то основания однообразные кляксы-кластеры, угловатые короткие фразы (четкая мелкая техника и эстетика звукоизвлечения не в числе добродетелей этого пианиста), надоедливые последовательности острых малых секунд, постукивания по рояльной деке, вскрики, посвисты, реминисценции прочих бетховенских тем, траурного марша Шопена, Dies irae, «Тристан-аккорда» etc, не приносящие радости узнавания, — и, собственно, все. Выполнение бетховенской миссии (игра в старые стили по новым правилам) оказалось Кейну явно не по плечу.

Отдушиной послужила композиция, открывшая второе отделение, — первая песня из цикла «Любовь поэта» Шумана. Солировал соул-вокалист Марк Ледфорд: его голос, приправленный сэмплами, звучал в записи, но в живом сопровождении Кейна. Оставалось сожалеть, что скоропостижная смерть Ледфорда за несколько дней до концерта не позволила нам услышать живьем проект (весь шумановский цикл в трактовке дуэта), судя по фрагменту, гораздо более привлекательный.

Татьяна Давыдова

реклама

вам может быть интересно

«Канторай» из Гельвеции Классическая музыка