Олег Виноградов: «Мы уехали победителями»

Сцена из балета «Ярославна». Фото из архива Ю. Василькова

1 августа известному балетмейстеру Олегу Виноградову, два десятилетия возглавлявшему балет Кировского-Мариинского театра, а ныне живущему в США, исполнилось 70 лет. Издательство «АСТ-Пресс» готовит к публикации книгу его воспоминаний «Исповедь балетмейстера: жизнь, балет, любовь», которая появится в ближайшее время. Мы публикуем фрагмент главы этих воспоминаний, в которой рассказывается о создании одного из лучших балетов Олега Виноградова — «Ярославна» с музыкой Бориса Тищенко, который был поставлен в содружестве с Юрием Любимовым в 1974 году в Ленинградском Малом театре оперы и балета.

Страсти по «Ярославне»

Самой важной для меня работой в Ленинградском Малом театре стал балет «Ярославна», который занимает в моей жизни особое место: он стал кульминацией моего творчества.

< ... > Я стал восполнять недостаток балетных впечатлений спектаклями драматических театров: лучшими для меня были, разумеется, Московский театр на Таганке Юрия Любимова и Ленинградский Большой драматический театр имени М. Горького под руководством Георгия Товстоногова. При совершенной непохожести друг на друга Товстоногова и Любимова их объединяла (помимо прочих достоинств каждого) пластическая выразительность спектаклей, особенно — у Любимова. Каждый спектакль «Таганки» меня просто потрясал! И его «Пугачев», и «А зори здесь тихие...», и «Деревянные кони», и «Пушкин», и «Гамлет», и «10 дней, которые потрясли мир», и «Добрый человек из Сезуана» — стали для меня балетами с большой буквы! Любая пьеса, какой бы гениальной она ни была, — еще не спектакль. А сколько выразительной пластики в каждом спектакле Юрия Любимова: какое разнообразие ритмов, как точны движения — и общие, и индивидуальные! Вот он, мой идеал балетмейстера! Хореографию-то я сочинять умею, мне бы вот такой режиссуре научиться! И я начал учиться профессии хореографа у Юрия Петровича Любимова, забыв о гитисовском дипломе режиссера-хореографа. Какой-то не той режиссуре учили там хореографов! И ведь так же учат там по сей день...

Я давно думал о создании русского спектакля: не просто на русскую тему, а подлинно русского по духу и образности. В разработке у меня имелась тема князя Игоря как балетный аналог оперы Александра Бородина «Князь Игорь».

< ... > Я прекрасно понимал, что берусь за гигантскую тему и мне нужна помощь: не в плане лексики, конечно (хореографию-то я сочиню, только дайте начать!), но в новом построении сценического действия. Абсолютно нового! Спектакли Любимова не выходили у меня из головы, и я набрался смелости... Приехав в Москву и добившись с ним встречи, я только потом понял, насколько занят этот выдающийся человек! И вот я уже сижу перед Юрием Петровичем в знаменитом театральном кабинете и чувствую на себе его лучистый взгляд. Когда я сообщил Любимову, что именно он должен спасти советскую хореографию, подобное заявление очень рассмешило Юрия Петровича. Мой рассказ о замысле «Ярославны» постоянно прерывался попытками других людей войти в кабинет, но Любимов не останавливал поток моего красноречия, делая какие-то заметки на бумаге. Когда я замолчал, Юрий Петрович сказал, что предложение для него необычное, поскольку в балете он никогда не работал, но тема интересная. На его вопрос, сколько дней я пробуду в Москве, я ответил: «Пока не получу вашего согласия!» И Юрий Петрович опять засмеялся. Мы договорились, что я позвоню ему через день.

На следующий день я уже в третий раз смотрел его «Деревянных коней» по Федору Абрамову, и опять у меня оставалось ощущение, что вижу этот спектакль впервые. И снова, в третий раз, во время сцены, когда герои, доведенные произволом властей до отчаяния, преодолев то, что хочется сказать, а говорить нельзя (посадят!), начинают танцем выражать свою боль (!), - у меня по спине побежали мурашки. И танец-то какой?! Подлинно русский, деревенский, с дикими дробушками, «стенка на стенку»! Никакими словами не передать эти эмоции! Слезы на глазах у мужиков, их окаменелые лица, когда они, со стиснутыми челюстями, словно вбивали в землю свою ненависть к власти, и только ноги «кричали» о несправедливости! И кажется, что это не актеры, это — подлинные деревенские герои, которых я видел во время войны в эвакуации... Песни — как крик или стон, а в танцах — все: и боль, и крик, и смех, и ругань! И — «стенка на стенку», одна на другую, отступая и наступая, пряча в себе все эмоции и неистово дробя ногами отскобленный специально для этого вечера пол, сбрызнутый водой от пыли! И вот все это я вспомнил, смотря спектакль Любимова спустя 30 лет! Не только я, многие зрители утирали слезы каждый раз во время этой жуткой сцены. Вот она — подлинная Русь всех времен!

Еще через два дня после моего приезда в Москву Юрий Петрович назначил мне встречу у него в доме на Садовом кольце, напротив американского посольства. Квартира была небольшая, но уютно обставленная. Впервые я увидел «живьем» советскую кинозвезду Людмилу Целиковскую — жену Юрия Петровича, — которую знал и любил весь Советский Союз, фотографии которой стояли у мамы на туалетном столике в нашей коммунальной квартире. В большой гостиной собрались гости, Любимов представил им меня. (Позже я понял, что это — его «мозговой центр», интеллектуальная элита Москвы.) Мне принесли чай, и Юрий Петрович попросил еще раз рассказать о замысле «Ярославны». Мой монолог все слушали очень внимательно и делали какие-то заметки. Когда я закончил рассказ, гости стали высказываться.

Юрий Петрович отметил необычность моего замысла и объяснил, почему ему это интересно. (Я затрепетал от счастья.) «Во-первых, я очень люблю балет», — начал он. «И особенно балерин», — иронично добавила Целиковская. Любимов опустил свои лучистые глаза, не отрицая подобного факта, и продолжал: «Во-вторых, никогда не работал в балете, и мне интересно увидеть его изнутри. В-третьих, тема весьма кстати: китайцы наглеют». (Совсем недавние инциденты на Даманском острове и напряженность в наших отношениях с Китаем уже витали в воздухе. Но я подумал: «При чем здесь Китай?!»)

Все выступавшие однозначно оценили концепцию оперы Бородина как славянофильскую и неприемлемую для замысла нового балета. Мое же видение «Ярославны» как антибалета, как большой монументальной фрески, похожей на пластическую ораторию, — все одобрили. Юрий Петрович сказал, что уже позвонил в Ленинград и договорился о встрече с самым большим знатоком истории именно этого периода — академиком Дмитрием Сергеевичем Лихачевым. Присутствовавший в доме Юрия Петровича художник Давид Боровский сказал, что идея постановки «Ярославны» — отличная и, если бы не его занятость, он с удовольствием бы оформил мой спектакль, тем более что никогда не работал с балетом. Один из гостей, которого все называли Федором Александровичем, отличался «окающим» говорком, из чего я сделал вывод, что это и есть Федор Александрович Абрамов — один из лучших современных писателей России. Обсуждение закончилось к полуночи, и, проводив гостей, Юрий Петрович сказал мне, что доволен встречей, и мы договорились о будущей работе. Я понял, что он согласился!

Вернувшись в Ленинград, я через несколько дней встретился с Дмитрием Сергеевичем Лихачевым, и его рассказ окончательно убедил меня в нашей правоте. Оказывается, Игорь дружил с ханом Кончаком, и они вместе ходили на соседние княжества. Однажды они даже спасались от преследователей в одной лодке. Но Игорь несколько раз обманывал своего «подельника по грабежам», особенно — в том злополучном походе. Не дождавшись объединенного похода русских князей против половцев, назначенного на позднюю весну (когда высохнут дороги), Игорь собственными силами решил напасть на Кончака. Ждать не захотел, чтобы ни с кем не делить добычу и славу: пошел в поход по непролазной грязи, не имея карт, не зная точного расположения противника, и заблудился. А его малочисленная дружина была уничтожена Кончаком. Живя в плену вольно и в роскоши, женив своего сына на ханской дочери, Игорь все же бежал, не задумываясь о судьбе сына. Но суть заключалась не в пленении, а в его поступках. Ведь он на своем примере показал неспособность русских князей к объединению против опасности, идущей от внешнего врага. А татаро-монголы почти беспрепятственно дошли до Венгрии!

Я предложил Дмитрию Сергеевичу стать нашим официальным консультантом, на что он дал согласие, не подозревая, чем для него (как и для меня) это обернется!

< ... > Каждую неделю я ездил в Москву на отчет к Юрию Петровичу, рассказывал, что придумал, показывал рисунки. Меня тревожило отсутствие художника в «Ярославне», но Юрий Петрович, посмотрев мои рисунки, неожиданно спросил: «А почему бы тебе самому не оформить спектакль? Кто лучше тебя знает твой замысел?!» Вот как! Гениальный режиссер, работавший с лучшими театральными художниками, признает, что я могу создать сценическое оформление нашего совместного (!) спектакля. Я и не мечтал никогда, что буду делать спектакль с Любимовым как художник! Я начал что-то лепетать, говоря «не получится», «не знаю...», но Юрий Петрович прервал меня:

— Давай попробуем! Не сможешь — так не сможешь. Ну какими ты видишь декорации?

— Пока никакими, — признался я.

— Что самое главное в твоей затее?

— Мысли, философия, сюжет, — с трудом напрягая свой мозг, отвечал я.

— Разумеется, но через что все это было выражено?

— Через «Слово».

— А само «Слово» через что?- улыбался он.

— Через текст, через буквы, слова, — робко промямлил я.

— Ну конечно! Молодец! Конечно, письменность! Именно это и есть основное богатство любой нации. Без письменности — нет культуры, а без культуры — нет нации! Так что же главное в твоем балете?

— Тексты «Слова»... — соображал я.

— Конечно, — продолжал Юрий Петрович, — не Игорь, не Ярославна, не Кончак! Все они — внутри «Слова», выражают слова и понятия автора, который написал эту хронику. Так каким должно быть оформление?

«Боже мой! — подумал я. — Как просто и как точно!»

— Текстами старинных хроник и летописей, — уже не сдерживая себя, пропел я.

— Ну вот, а ты говорил, не сможешь! Ты видел старинные книги, — какие они красивые?!

Я не только видел, у меня они были. Опять же неслучайно! Во время новосибирских вылазок «в народ» (вместе с Юрием Григоровичем) мне удалось, помимо икон, купить несколько древних Библий (изумительной красоты!) и два Евангелия в кожаных истлевших переплетах, еле державших пожелтевшие от времени страницы с рукописными пометками на полях! Каждая страница являлась чудом книжной графики, а время и обстоятельства хранения превратили их в произведения искусства! Капли воска, затертости от частого перелистывания, какие-то разводы и само несовершенство бумаги создавали удивительный колорит. Несколько самых «живописных» страниц я окантовал под стекло, и они висели у меня дома. Висели и ждали своего часа! Сами же книги в раскрытом виде стояли у меня за стеклом, восхищая всех, кто их видел...

В следующий свой приезд я привез эти страницы Юрию Петровичу и уже вчерне смонтировал из них сценическую коробку. Получилось необычно. «Лучше этого и придумать нечего! — с восторгом сказал он. — А какова высота колосников в театре? На две длины хватит?»

Я понял его мысль о подъеме занавеса двойного размера и, хорошо зная сцену Ленинградского Малого театра, ответил, что на две длины не хватит, только на полторы, но если он имеет в виду сжигание текста...

— Молодец! Именно это я имел в виду, — прервал меня Юрий Петрович. — Мы будем сжигать тексты: вернее — не мы, конечно, а орда, «китайцы»! Тексты «Слова» горели! И это — самая большая трагедия! Варвары уничтожили культуру нации! Представляешь, вот в эти твои странички подлинных текстов «Слова» мы будем (вернее, «китайцы») стрелять из лука! Из зала, из центрального прохода и со сцены реальными стрелами — прямо в слова, в тексты! И они потекут кровью, а потом загорятся!

— Для сгорания их лучше опускать. Бумага, когда горит, скукоживается и осыпается, превращаясь в пепел, — фантазировал я.

— Можно повесить задник в две длины, он поместится, а при сжигании его надо медленно опускать с проекцией пламени и дыма, — согласился Юрий Петрович.

< ... > Приблизительно в середине работы над балетом, зимой, в Ленинград приехал Юрий Петрович Любимов. В нашем театре его встретили как триумфатора! Он подписал контракт на постановку. Какие-то жалкие деньги (театр-то — бедный!) и то долго отказывался принимать: еле уговорили! Мы чувствовали себя неудобно: Любимов — такой мастер! Не только ему самому, да каждому его слову — цены нет, а мы... копейки предлагаем! Но он-то все понимал и ничего не требовал. На встрече с труппой, конечно, Юрий Петрович всех очаровал, и артисты смотрели на него, как на божество! Любимов необыкновенно интересно рассказал о своем отношении к нашему спектаклю, к моему замыслу и вообще к балету. А еще, помимо всего, — каким же поразительным артистизмом он обладал!

На следующий день я увез Юрия Петровича и его спутницу к себе на дачу в Васкелово, где мы провели два дня, продолжая работать над спектаклем. Морозы стояли ниже минус 20 градусов. Мы в валенках гуляли по заснеженному лесу, и Юрий Петрович не просто фантазировал или делился своим богатейшим опытом: он был для меня подлинным учителем, не декларировавшим, а чрезвычайно деликатно, не обижая, подводящим меня к тому видению спектакля, которое, очевидно, уже имел сам. И когда я постепенно додумывался до его решения, Любимов искренне радовался. Я представлял, с каким трудом Юрий Петрович вырвался из Москвы на эти три дня, да и пока мы гуляли, его спутница оставалась одна в жарко натопленном доме, а он не жалел для меня времени! Возможно, все было не так, как мне казалось, и у Любимова существовали какие-то другие причины уехать из столицы: быть может, он просто хотел побыть один (вернее — со своей спутницей), отдохнуть от привычной обстановки, а я не понимал этого... Но я испытывал такую бесконечную благодарность к Юрию Петровичу, так ловил каждое его слово! Он ведь учил меня очень важному — доброте: учил делиться с другими своими знаниями и богатством опыта. Потом, в своей дальнейшей жизни, я, вспоминая уроки Юрия Петровича, никогда не отказывал тем, кто обращался ко мне за советом...

< ... > По идеологическим соображениям нашу «Ярославну» долго не выпускали, несмотря на самый восторженный прием общественности и зрителей на генеральной репетиции. Меня заставляли все переделать (чтобы было как в опере!), но, подбадриваемый бескомпромиссным Юрием Петровичем, я не шел ни на какие уступки. Выпуску «Ярославны» необыкновенно помог Кирилл Юрьевич Лавров — и не только спектаклю, но и мне. Первый секретарь Ленинградского обкома партии Григорий Васильевич Романов «Ярославну» не видел, а его идеологическое окружение, испугавшись, объявило спектакль антипартийным, антинародным и т.д. Главным обвинением прозвучал тезис «унижение русского народа», после чего при обсуждении на бюро обкома партии наступила тишина. Романов спросил: «Есть ли другие мнения?» И тогда встал Кирилл Юрьевич Лавров. Он сказал, что спектакль Виноградова — новое слово в советской хореографии, а сам балетмейстер — талантливый человек. Абсолютно ясно: если бы Лавров тогда не выступил, неизвестно, работал бы я дальше. Кирилл Юрьевич Лавров — известнейший актер театра и кино, народный артист СССР — вообще оказался единственным на этом сборище, кто посмел так высказаться! Остальные — боялись...

На базе Ленинградского обкома КПСС тогда проходил Всесоюзный идеологический семинар, и наша «Ярославна» стала примером идеологического несоответствия официальным установкам. Меня как постановщика и художника и Дмитрия Сергеевича Лихачева как консультанта вызвали на это судилище, где присутствовало более ста человек. Никогда не забуду, как перед этой толпой мало в чем разбирающихся членов партии — крупнейший ученый, один из умнейших людей ХХ века, академик, лауреат Государственных премий СССР, вынужден был оправдываться, как юнец! Я видел, как этому интеллигентнейшему человеку неудобно за сидящих в зале людей, делающих вид, будто они большие патриоты, чем он, знающий правду истории.

«Неужели могло быть такое?» — спрашивал председатель комиссии, обращаясь к Дмитрию Сергеевичу после сделанного мной доклада. «Не только могло, — ответил он, — но и было! Было даже хуже. Игорь — один из виновников монгольского нашествия. Но дело не в этом. Спектакль — не история, а эмоционально-философское размышление о судьбе Родины, и его создатели — подлинные патриоты!» При гробовом молчании Дмитрий Сергеевич Лихачев сел на свое место.

Я ликовал! Вот он, миг блаженства! Мизансцена, как у Гоголя — немая сцена! Попробуй-ка после этого приклей клеймо «оскорбления русской нации» и «надругательства над русским народом», в чем меня обвиняли на худсовете и писали в анонимках мои недоброжелатели. Заседание комиссии закончилось ничем. Председатель, сказав, что художники (слово «художники» он произнес с подчеркнутой иронией) имеют право на собственное видение, но несут персональную ответственность, объявил закрытым этот постыдный фарс.

После первоначального запрета спектакль все-таки разрешили. На «Ярославну» буквально ломилась публика, уже прослышав об идеологическом «криминале»: мы даже давали дополнительные спектакли...

30 июня 1974 года состоялась премьера «Ярославны», которая прошла триумфально! А буквально через несколько дней мы уже повезли этот спектакль в Москву, включив его в программу июльских гастролей балета Ленинградского Малого театра на сцене Кремлевского Дворца съездов (КДС). Разумеется, слух о «Ярославне» уже дошел до столицы, и все билеты на спектакль сразу распродали.

Я боялся огромной и неудобной сцены КДС, тем более что «Ярославна» была рассчитана на уютный и скромный Малый театр оперы и балета. Наша труппа состояла всего из 80 человек и на этой гигантской сцене могла просто потеряться...

К 12 часам дня заранее прибывшая техническая группа уже закончила монтаж декораций. Я с техниками быстро поставил свет, хотя по световому решению (а в данной области Юрий Петрович научил меня многому!) «Ярославна», пожалуй, стала самым трудным из всех моих спектаклей.

И вот в Кремлевском Дворце съездов мы готовимся к оркестровому прогону, который должен начаться ровно в 13 часов. Артисты занимаются ежедневным экзерсисом, техники ушли на перерыв. Вдруг прибегает директор нашего театра Знаменский и говорит: «Звонили из Министерства культуры СССР и предупредили, что на репетицию придут работники аппарата ЦК партии и министерства. Просили без них не начинать!» Мы поняли, что нам грозит, и решили хитростью спасти ситуацию. Репетицию назначили на 15 часов. Я предупредил техников, чтобы они опустили вниз все декорации и не поднимали их, даже если я буду очень кричать и сильно ругаться.

В 15 часов артисты в костюмах выходят на сцену, оркестр — в яме, дирижер — за пультом, представители ЦК и Министерства культуры — в зале. Я в микрофон объявляю готовность к открытию занавеса, а мне со сцены сообщают: «Не готово!» Я прошу прощения у гостей, бегу на сцену и начинаю выяснять, в чем дело. Мне сообщают, что заело штанкет. Все терпеливо ждут... Затем сообщают, что заело еще два штанкета! «В гневе» я требую открыть занавес, и мы видим на сцене непонятную свалку декораций. Соблюдая «условия игры», техники затевают ругань, обвиняя в неполадках друг друга. Чиновники нервничают, бегают звонить своим начальникам, говорят, что им приказано не разрешать показ спектакля без их просмотра. «Интересно, — думаю я, — что будет сегодня и завтра вечером с шестью тысячами зрителей, которые придут на спектакль?! Объявлять об отмене уже поздно... Вот мизансценка-то получится! Юрий Петрович будет в восторге!» Я позвонил Любимову, и он велел тянуть время. Прошел час. Ситуация на сцене не изменилась. Я во всю ругаю «нерадивых» техников, стыжу их присутствием важных гостей. Проходит еще час... Ровно в 17 часов, соответственно установленному порядку, появляются спецслужбы, обследующие зал с миноискателями в целях безопасности: зал-то ведь правительственный, особый! Затем приходят уборщицы, готовящие зал к приходу зрителей. Зрителей впускают в 18.00. Начало спектакля в 19 часов, но зрители приходили в театр к 18.00. Публика особенно любила Кремлевский Дворец съездов за великолепный буфет на самом верхнем этаже, где можно было попробовать деликатесы, которых нигде больше не сыщешь, да еще и с собой прихватить дефицитные яства. И вот, когда уже репетировать было поздно (как и отменять спектакль), директор Кремлевского Дворца съездов потребовал немедленного решения создавшейся ситуации. После телефонных переговоров с начальством раздраженным чиновникам пришлось разрешить к показу так и не увиденный (и не проверенный!) ими спектакль. После ухода представителей ЦК и Министерства культуры декорации встали на свои места за пять минут, мы вчерне проверили звучание оркестра и разметили расположение основных хореографических построений на сцене.

Мы готовились к очередному сражению, и мы его выиграли! Москвичи устроили нам — и особенно Юрию Петровичу Любимову, над которым сгущались тучи, — бесконечную овацию после спектакля. Занавес открывался много раз, благодарные зрители заполнили все околосценическое пространство, приветствуя участников «Ярославны» восторженными криками и аплодисментами. Правительственная и директорская ложи, заполненные до отказа, после окончания каждого действия моментально пустели, — очевидно, потому, что присутствующие там боялись хоть как-то проявить свое отношение к спектаклю...

Мы уехали победителями, но у нашего руководства возникли неприятности, о которых, правда, оно не сожалело, прекрасно понимая, чего стоила для всех нас эта победа! Театр еще раз доказал, что имеет свое лицо!

Публикацию подготовила редактор книги Екатерина Белова

реклама

вам может быть интересно

Звездопад Классическая музыка

рекомендуем

смотрите также

Реклама