Балет «Братья Карамазовы» в Минске

Балет Бориса Эйфмана «Братья Карамазовы»

16 и 17 апреля на сцене Большого театра оперы и балета Белоруссии состоялись премьерные показы балета Бориса Эйфмана «Братья Карамазовы». Не без робости приближаюсь к сфере сакрального, приступая к написанию рецензии на этот замечательный спектакль («девьего сочинения» о Достоевском и Эйфмане). К сожалению, я не видела предыдущей версии балета и не могу проследить, как развивалась мысль хореографа-постановщика. Вначале сделаю несколько отрывочных комментариев.

Действие разворачивается на фоне трёхэтажного прозрачного металлического сооружения, которое становится то храмом, то тюрьмой.

В центр этого строения помещена винтовая лестница, по которой время от времени спускаются и поднимаются персонажи. Очевидно, что лестница, это, традиционно — ось, которая связывает небо, землю и преисподнюю. Преодолевая ступени, с трудом поднимаешься вверх, к Богу; гораздо легче спуститься вниз, в ад.

Иногда Эйфман использует, фактически, кинематографические приёмы:

например, строгая аскетичная сцена в монастыре резко сменяется танцем разгульных женщин. В буквальном смысле слова ужас вызывает финал первого действия — Дмитрия обуздывают как дикого зверя, буквально распинают его на верёвках.

Балет Бориса Эйфмана «Братья Карамазовы»

«Легенда о Великом Инквизиторе» — история о воле к власти и бегстве от свободы, которую называют «душой» «Братьев Карамазовых» — воплощается на сцене под увертюру из «Тангейзера». Использование музыки Вагнера своеобразным образом напоминает о связи между поисками Достоевского и философией Фридриха Ницше.

Грушенька, сталкивающая лбами Фёдора и Дмитрия Карамазовых, конечно же, необходима для поддержания интриги; она проходит в ломаном танце свой путь духовного развития: от цыганских к вагнеровским мелодиям, от красного платья через чёрное к белому платью. Но смотрится она как второстепенный персонаж. Катерина Ивановна вообще оказывается ненужной.

На первом плане в этом балете мужчины: отношения мужчин с Богом, друг с другом и с собой.

И наиболее сильное впечатление производят сцены, в которых участвуют двое, трое, четверо мужчин, что так нечасто бывает в балете. У каждого из них своя мучительная драма.

Балет Бориса Эйфмана «Братья Карамазовы»

Эйфман открыто не выводит на сцену четвёртого брата — убийцу Смердякова. В этом можно увидеть вольную или невольную перекличку с интерпретаций Чеслава Милоша.

Милош отождествляет ключевых персонажей романа с четырьмя мифологическими фигурами Блейка, олицетворяющими разные аспекты человеческой натуры: отец Фёдор — это Тармас, «тяжесть телесности»; Дмитрий — Лува, «слепая сила страсти, любви или ненависти»; Иван — Уризен, «люцеферический, больной разум»; Алёша — Уртона, творческая сила, воображение, открытое Святому Духу.

Смердяков у Милоша — это тень, приведение Ивана, «воплощённое отрицание».

И именно в таком виде Смердяков приходит к Ивану у Эйфмана в знаменитой сцене с «посетителем»: как тень, двойник в сером пальто, который предлагает Ивану пистолет, чтобы застрелиться. Пока Иван отбрасывает этот пистолет.

Балет Бориса Эйфмана «Братья Карамазовы»

Однако, вопрос самоубийства остаётся открытым, как пишет на эту тему Розанов, тоже помогая нам осмыслить трактовку Эйфмана: «И как в Алёше выделилась в очищенном виде мощь утверждения и жизни, так и в Иване в очищенном же виде сосредоточилась мощь отрицания и смерти, мощь зла. … он долго и сильно будет бороться со смертью, этим естественным выводом из отрицания; и все-таки вечные законы природы преодолеют его мощь, силы его утомятся, и он умрет так же, как умер Смердяков».

Наиболее явно отходит от буквального прочтения текста романа Эйфман в своей интерпретации образа Алёши.

Работая над «Братьями Карамазовыми», Достоевский, как известно, предпринял попытку создания положительного героя, но не идиота: верующего, умного, сильного духом. На счёт того, насколько удачной оказалась эта попытка, есть разные мнения.

Балет Бориса Эйфмана «Братья Карамазовы»

Например, Лев Шестов полагает, что «Достоевский понимал и умел рисовать лишь мятежную, борющуюся, ищущую душу», и называет Алёшу «младенцем», который в состоянии лишь «назойливо и однообразно сюсюкать». Аналогичной точки зрения придерживается и Набоков, который считает, что Алёша — «этот мистический Иванушка-дурачок — несчастная любовь автора» — мёртвый с художественной точки зрения персонаж.

Иную позицию занимает Василий Розанов:

«Князь Мышкин, так же как и Алёша, чистый и безупречный, чужд внутреннего движения, он лишен страстей вследствие своей болезненной природы, ни к чему не стремится, ничего не ищет осуществить; он только наблюдает жизнь, но не участвует в ней. … напротив, натура Алеши прежде всего деятельна и одновременно с этим она также ясна и спокойна. Сомнения, даже чувственные страсти и способность к гневу — все есть в этом полном человеческом образе, и с тем вместе есть в нём какое-то глубокое понимание разностороннего в человеческой природе. … Но, вникая в чужую внутреннюю жизнь, он внутри себя всегда остается тверд и самостоятелен. В нем есть неразрушимое ядро, от которого идут всепроницающие нити, способные завязаться, бороться и побеждать внутреннее содержание других людей».

Балет Бориса Эйфмана «Братья Карамазовы»

Так или иначе, очевидно, что, создавая положительный образ, автор сталкивается с определёнными сложностями.

Будет ли интересен безупречный, положительный герой читателю, зрителю?

Ведь и актёры часто говорят в интервью о том, что им нравится играть сложных, неоднозначных персонажей, о которых нельзя сказать определённо, хорошие они или плохие.

Внутренний конфликт, противоречие запускают произведение, придают ему ускорение. И поэтому в балете Алёшу разрывают страсти, что он буквально и показывает, неоднократно пытаясь разодрать у себя на груди рясу. Эйфман стремится дать и Алёше эти знаменитые достоевские угрызения совести без вины.

В конце второго действия Алёша у Эйфмана делает поступок, который, как мне кажется, вряд ли сделал бы Алёша из романа,

поскольку он там всё же, мыслит трезво. Опишем этот поступок словами из программки:

Балет Бориса Эйфмана «Братья Карамазовы»

«Алексей не в силах видеть человеческие страдания, и, ведомый любовью к людям, выпускает узников «мёртвого дома» на свободу. Опьянённая ощущением вседозволенности, толпа яростно сокрушает всё на своём пути». Кто-то из «опьяненной» толпы сбрасывает сверху крест. Алексей поднимает его, взваливает на себя и начинает свой крестный путь вверх по лестнице.

Балет заканчивается тогда, когда он ещё на середине пути. Бесноватая толпа возвращается в клетки.

В этом поступке Алёши и его последствиях можно увидеть много смысловых пластов: и необходимость реформы пеницитарной системы, и попытку освобождения людей, энергия которых (якобы) скована культурными репрессивными механизмами, и необходимость возвращения креста на его место, и страшные последствия действий «благодетелей человечества», и проч.

В трактовке Эйфмана, «жизнь Алексея — воплощение истории России: от верующей к сокрушающей все вокруг — и снова возвращающейся к Богу».

У Достоевского Алёша пока ничего не сокрушает и от Бога не отходит. Можно предположить, что Эйфман сочинил в некотором роде продолжение романа, он предлагает нам вариацию на тему того, какой непростой путь ещё предстоит Алёше (и России). Но, как написал Шестов, «в ужасах жизни — залог будущего».

В завершение, хотелось бы поблагодарить Бориса Эйфмана за уважение к зрителю, с которым он не боится говорить на сложном, метафорически насыщенном языке. Надеюсь, что после просмотра «Братьев Карамазовых» некоторым нашим хореографам-постановщикам станет хоть немного стыдно за те балеты, которые они в последние годы нам предлагают.

Фото с сайта eifmanballet.ru

реклама

Ссылки по теме