Хотя постановка Д. Чернякова оперы «Травиата» в миланском театре «Ла Скала» обернулась мыльным пузырём и откровенным фарсом, статус мероприятия — инаугурация оперного сезона в одном из престижнейших мировых театров — таков, что к этому событию меломаны и критики по всему миру обращаются вновь и вновь. Пусть гора родила мышь, но резонанс всё равно немалый. Следуя законам распространения информации, вынуждены и мы еще раз обратиться к этой теме. Хотя у нас уже опубликована рецензия, исчерпывающе отражающая взгляд сайта на это театральное «нечто», мы сочли возможным предоставить слово молодому автору-дебютанту.
Бедный Черняков!
Соглашаться на постановку «Травиаты» было ужасной непростительной ошибкой!
Ставить оперу, которую до тебя никто не «модернизировал», где любой ход будет нестандартным и вызывающим, легко, а браться за произведение, ставшее хрестоматийным даже среди концептуалистов, виденное много раз, во многих интерпретациях, от самых консервативных до самых современных, которое сразу откроет миру все твои способности как они есть, — шаг самоубийственный! Но наш Дмитрий Черняков решил рискнуть, подписался на сей жесточайший профессиональный экзамен, и перед ним сразу встал вечный вопрос русской интеллигенции: что делать?
Главным «уникальным торговым предложением» Чернякова всегда было не смещение акцентов, выявление скрытых деталей или усиление очевидных, а изменение одной главной искомой мысли произведения. Подобной политике режиссёр остался верен и на сей раз.
Из произведения о любви, он убрал любовь.
В первой же сцене он явил нам образ главной героини, прямо противоположный задумке композитора, либреттиста и автора первоисточника. Вместо цельной, духовно чистой Виолетты, пред нами предстала скучающая стареющая «финтифлюшка Манон», бездушное создание, не способное ни на какие серьёзные чувства. Позже, ровно такими же бездушными оказались и все другие персонажи.
Обычно Черняков заменяет большие эмоции более мелкими, но в данном спектакле, он отказывается даже от них.
Полная стерилизация! Собственно, больше о спектакле писать нечего. Лишённые искомых и вообще каких бы то ни было чувств и эмоций – того, что определяет не только мелодраму, но и само искусство, – герои сразу стали неинтересными, плоскими и фанерными.
Картонные люди машинально и бесцельно ходили, стояли, сидели, пили шампанское, качались в креслах-качалках – всё в лучших традициях худших нафталиновых постановок. Что по форме, то и по содержанию – никаких конфликтов, кульминаций, добро не сталкивается со злом, горе с радостью, большие чувства с мелкими, — всё одинаково серо.
Даже музыка Верди утратила свой блеск.
Характеров у героев нет, в каждом персонаже виден только озлобленный нибелунг, отрицающий любовь, доброту и любые возвышенные чувства — автопортрет режиссёра.
Весь спектакль сбит по одной колодке: унылые герои с унылыми чувствами в унылых костюмах и декорациях.
Я очень сочувствую режиссёру, его душевным травмам, но его личное восприятие окружающего мира мне, как зрителю, глубоко безразлично. Оперная режиссура — это тоже работа, и её надо делать хорошо. А личные проблемы оставляй дома, не неси их на сцену. И дружное «бу!» на поклонах было оценкой именно плохо выполненной, некачественной режиссёрской работы.
Теперь о подневольных людях, о певцах.
Диана Дамрау — прекрасная певица, милейшая харизматичная актриса, вдруг подалась в Виолетты. Подобный шаг певицы, с годами не утратившей ни верхних нот, ни технического мастерства, не обделённой колоратурным репертуаром, стал полной неожиданностью. Некрасивый, временами пропадающий низ, бесцветная середина были явно не в пользу её Виолетты. К верхам, конечно, никаких претензий – ярко, сочно, как всегда. Небольшие помарки, типа «выскакивания» из резонатора, спокойно можно списать на премьерное волнение.
В целом Дамрау пела очень хорошо, просто Виолетта, объективно — не её партия.
Альфред – Пётр Бечала – не стал делать радость на лице и честно сказал, что концепция спектакля ему не близка и неприятна, а с режиссёром было трудно работать. Увы, певец не мог отказаться от сцены «Ла Скала» из-за какого-то там режиссёра. Пришлось смириться с суровым: «Тенор, твоё место в буфете!», катать тесто и кромсать овощи. Бечала, завсегдатай лирического итальянского репертуара, в партии Альфреда был в своей вокальной тарелке, пел хорошо, в кабалетте «O mio rimorso» пару раз перешёл на крик, за что и был награждён парой «бу!» на поклонах. А в остальном — всё в порядке.
Жорж Жермон – Желько Лучич, главный нынешний вердиевский баритон с очень красивым мягким голосом, немного нестабильный (верхи то обертонистые, то нет – раз на раз не приходится), и есть проблемы с интонированием. К сожалению, никак проявить себя не мог, поскольку в предложенной драматургии Жермон-старший был лишним элементом, мешавшем режиссёру, но убрать его совсем было, к сожалению, нельзя, поэтому Лучичу пришлось просто ходить светло-серо-синей «тенью отца Гамлета» и стараться лишний раз не привлекать к себе внимание. С этим он справился на все сто.
Как это часто бывает, контраст между тем, что пели артисты и что изображали, лишил их вокал какой-либо заинтересованности и жизни.
Спето было хорошо, но формально. Нельзя петь «про любовь», одновременно играя её отсутствие. Оркестр не был ужасен, но местами могильная скука исходила и от него…
На выходе осталось впечатление насквозь фальшивого, мертворождённого спектакля.