Русская примадонна остаётся в центре внимания Зальцбурга
Сколько волка не корми, всё равно в лес смотрит. Какие бы интересные спектакли ни предлагал Зальцбургский фестиваль, а только на операх типа «Трубадура» иже с ними, с патентованными звёздами в заглавных партиях, зал ревёт, стучит ногами, даже встаёт в финале, какой бы странной постановка ни была.
...Служительница музейной охраны влюбилась в старинный портрет трубадура с лютней.
До того влюбилась, что иденцифицировала себя с дамой на другом портрете, возлюбленной трубадура. Молодой служитель, в скором будущем граф Ди Луна, тоже бродит по музейным залам, с откровенным вожделением разглядывая нарисованную даму. А вояка Феррандо, он же экскурсовод, весьма эмоционально рассказывает трагическую историю семьи графов Ди Луна, указуя на живописные изображения. И Азучена является на сцену пухлой восторженной экскурсоводшей.
У всех у них воображение вздыблено, как норовистый конь, а потому внимать им сначала очень даже интересно.
Постепенно все, в том числе и посетители музея (они же — великолепно звучащий хор) переодеваются в тёмно-красные костюмы, стилизующие одежду эпохи Возрождения; подобную той, что изображена на окружающих картинах. По ходу спектакля картины эти — портреты, Мадонны, Венеры, религиозные, древнемифологические сюжеты и сцены средневековых турниров — беспрестанно двигаются, изменяя тематику в соответствии, а иногда без соответствия событиям и моделируя конфигурацию пространства.
Это интригует, создает определённую динамику, в общем-то, не противореча музыкальному ряду. Но постановочный приём (режиссёр и сценограф — Алвис Херманис) довольно скоро становится навязчивым, не слишком развиваясь действенно. Скорее — минимально:
три акта происходит чередование практически одних и тех же или очень сходных картин с назойливым преобладанием Мадонн.
Хочется сказать: ну ладно, уже поняли намёк! Только в последнем четвёртом акте происходит сдвиг — демонтаж экспозиции. Полотна составляют в кучу, и выяснение отношений Ди Луны с Леонорой происходит на фоне общего хаоса. Намёк тоже понят.
В финальной картине глухая стена вовсе отделяет всех от музейного и живого мира. Герои гибнут в окружении массы тел, которые в какой-то момент оживают, тянутся руками вверх по поверхности вертикали, вызывая неожиданную аналогию со Стеной Плача.
В целом спектакль можно считать стилистически выдержанным, да и по содержанию концы с концами худо-бедно сведены.
Но если внимательно следить за ротацией картин и ловить их тайные смыслы, Верди и певцы останутся приятным шумовым фоном, не более.
Кроме того, в едином красно-буром цветовом потоке, которым окрашен весь спектакль, в нескончаемом передвижении полотен присутствуют утомляющее однообразие и умозрительность. Партитура, бурлящая страстями, контрастами, неудержимым порывом к свободе духа, совмещена с каким-то душным, даже эмоционально давящим видеорядом. Да и дирижёр Даниэле Гатти педалирует, правда, весьма эффектно, именно тёмный музыкальный колер.
Не скажу, что исполнителям контекст спектакля придаёт особое вдохновение. Они, на самом деле, как только влезают в исторические костюмы, оказываются в условия самого что ни на есть традиционно-штампованного сценического существования. Но поют, как практически всегда в Зальцбурге, добротно.
Из-за болезни нынче переключившегося на баритоновое амплуа Пласидо Доминго, графом Ди Луна был поляк Артур Русинский, и он совершенно не разочаровал публику. Красивый голос, великолепная кантилена, молодость и явная влюблённость в Леонору снискали ему успех. Манрико — Франческо Мели как персонаж был достаточно безлик, но своим крепким спинтовым тенором доставил меломанам немало удовольствия. Драматичная Азучена — Мари-Николь Лемье, выразительная актёрски, не слишком радовала избытком вибрато своего крупного голоса.
Ну и, наконец, о нашей примадонне, любимице зальцбургской публики:
Анна Нетребко, непреклонно переходящая на крепкие партии, звучала почти идеально.
Почти — потому что кое-где, особенно в последнем акте, присутствовало напряжение на верхах. Но её теперешний бархатистый тембр в соединении со звонкостью и чувственным piano в партии Леоноры очень хорош. Особенно ей удалась большая — похоже, с раскрытыми купюрами — сольная сцена седьмой картины перед дуэтом с графом. А присущий Анне артистизм помогал преодолевать довольно неловкие мизансцены и бороться с неудобными костюмами: одновременно перелезать из тесного форменного пиджака в тяжёлое бархатное платье, страдать на нежнейшем пьяно и тут же взлетать на вершины фиоритур — дело неблагодарное. В целом, она победила, и зал рукоплескал.
Вопрос в том, стоило ли затевать всю эту историю с музейными работниками, тем более, что приём помещения музыкального спектакля в стены музея с оживлением экспонатов уже достаточно затёрт? И что это дало? На мой взгляд — очень немного и ненадолго.
В таком решении — скорее видимость новаторского подхода к материалу, чем новаторство.
Эдакая половинчатость — и нашим, и вашим. Херманис замечательно сработал в Зальцбурге, когда имел дело с хорошим драматургическим материалом ХХ века — оперой Циммермана «Солдаты». Там ему не нужен был компромисс. Но романтическая классика, вероятно, требует решать определённее, на каком поле ты играешь.
Впрочем, как это ни банально, в театре возможно всё. Лишь бы убедило. А вот убедило ли?...
Фото: Salzburger Festspiele / Forster
