Можете ли вы представить себе, что этот веселый, игривый, «костюмный», как мы теперь говорим, сюжет в 1886 году считался прямо-таки революционным, подстрекательским, подрывающим сами основы священных устоев общества? И однако же, это именно так. История о том, как ловкий и смешливый слуга Фигаро сумел перехитрить своего хозяина — заносчивого графа Альмавиву и тем самым защитить свою невесту от посягательств властелина — история эта, рассказанная в лицах французским драматургом Бомарше, вызвала бурное негодование сильных мира сего по всей Европе и была категорически запрещена!
Австрийский император Иосиф II метал громы и молнии: «Ввиду того, что эта пьеса содержит в себе много предосудительного, я хочу быть уверенным, что цензор или совсем ее запретит, или же заставит внести в нее такие изменения, что сможет поручиться за впечатление, которое представление сей пьесы произведет».
Другой властелин, француз Людовик XVI высказался еще более решительно: «Это отвратительно, этого никогда не будут играть! Нужно разрушить Бастилию, иначе представление этой опасной пьесы будет опасной непоследовательностью. Этот человек смеется над всем, что должно почитаться священным в государстве». Монарх словно предчувствовал удары судьбы, понял, что в этой пьесе заключен бунтарский дух предреволюционной поры.
Впрочем, и Наполеон, позднее, резюмировал свое мнение так: «Это — революция в действии»; но то было уже «при Наполеоне». Да что там Наполеон — в иных губернских центрах России еще в начале 20-го столетия (и тоже, вероятно, руководствуясь верными импульсами!) власти иной раз запрещали комедию Бомарше и оперу Моцарта как бунтарские, развращающие.
И вот именно в ту пору, когда до французской революции оставалось всего несколько лет, когда тень ее все сильнее заслоняла сиятельные дворы европейских монархов, Моцарт решился писать оперу на этот крамольный сюжет. Замысел его был рискованным — тем более рискованным, что врагов и соперников у молодого музыканта при венском дворе было куда больше, чем доброжелателей. И к числу его недругов принадлежал сам интендант Придворной оперы всесильный граф Розенберг.
Поначалу дело казалось безнадежным. Но неожиданно у Моцарта нашелся умный и влиятельный союзник, ставший его соавтором — итальянский поэт и драматург аббат Лоренцо да Понте. Правда, он был в ту пору моден, знаменит и по горло загружен работой. Но проницательный итальянец, в отличие от многих, отдавал себе отчет в том, что по масштабу таланта Моцарт на голову выше всех его заказчиков. Понимал он и другое: «Несмотря на то, что Моцарт обладал величайшим талантом по сравнению с каким-либо другим композитором прошлого, настоящего и будущего, ему из-за происков врагов не удавалось полностью проявить в Вене свой божественный гений: он оставался в тени, неизвестным, подобно драгоценному камню, погребенному в недрах земли». И потому да Понте не только охотно согласился переделать в оперное либретто комедию Бомарше, но вызвался также добиться разрешения на постановку.
В начале октября 1785 года единомышленники-соавторы приступили к работе. По предложению да Понте они писали текст и музыку тайком — так, чтобы никто не догадался об этом раньше времени и не перебежал им дорогу. «Мы работали рука об руку, — вспоминал аббат. — Как только я сочинял кое-что из текста, он тут же писал музыку». Спустя месяц работа зашла уже так далеко, что композитор вынужден был перенести свои частные уроки — единственный источник средств к существованию — на послеобеденные часы: все утро, на свежую голову, он сочинял музыку. Совсем забросить уроки он не мог — семья и так жила впроголодь.
Премьера одноактной комической оперы «Директор театра», состоявшаяся в феврале, не принесла ему ни гроша. И все же опера была окончена в считанные месяцы, и тогда да Понте, никого не предупредив, отправился к императору. Сначала тот и слышать не хотел о новом произведении, напомнив, что совсем недавно запретил немецкой драматической труппе играть «Свадьбу Фигаро».
«Мне это известно, — отвечал хитрый литератор. — Но я написал оперу, а не комедию, и потому многие сцены пришлось совсем выбросить, а многие другие сократить. Таким образом я выбросил все, что направлено против пристойности и морали, все, что могло бы выглядеть предосудительным в театре, посещаемом вашим императорским величеством. Что же касается музыки, она, как мне кажется и насколько я могу судить, совершенно изумительной красоты». Эти доводы сломили упрямство монарха: «Хорошо! Коли дело обстоит так, я относительно музыки полагаюсь на ваш хороший вкус, что же касается пристойности — на ваш ум. Сейчас же отдайте партитуру переписчику».
Известие о предстоящей постановке «Свадьбы Фигаро» было встречено в штыки соперниками композитора, поддерживаемыми графом Розенбергом. Одновременно репетировались еще новые оперы Винченцо Ригини и Антонио Сальери; придворный мир и придворный театр раскололись на три партии — у каждого автора были свои покровители. Один из друзей Моцарта певец Михаэль О’Келли вспоминал: «Моцарт был вспыльчив, как порох, и клялся бросить партитуру своей оперы в огонь, если ее не поставят первой. С другой стороны, стараясь опередить его, как крот во тьме, трудился Ригини. Третий конкурент был придворным капельмейстером — ловкий, хитрый человек, преисполненный того, что Бэкон называет „мудростью окольных путей“. Его притязания поддерживали три главных исполнителя, козням которых трудно было противостоять».
Наветы и интриги следовали друг за другом, но мудрому да Понте удавалось парировать все удары. В конце концов была назначена дата премьеры, начались репетиции с оркестром. Во время первой из них певцы и музыканты поняли, какой шедевр перед ними, и после каждой арии, сцены, после каждого акта не могли удержаться от оваций в адрес автора, находившегося здесь же, на сцене, в малиновом плаще и расшитой золотым галуном высокой шляпе. То и дело раздавались крики: «Браво, браво, маэстро! Да здравствует великий Моцарт!»
За день до премьеры композитор сочинил увертюру. А наутро хозяин квартиры выбросил автора «Свадьбы Фигаро» на улицу за неуплату долга вместе с больной женой, которая так плохо себя чувствовала, что вовсе не могла передвигаться. Ирония судьбы: именно в эти дни композитор писал: «В каком аду я живу. У меня нет сил продолжать работу».
Венская придворная публика восприняла «Свадьбу Фигаро» с благожелательной сдержанностью. Успех премьеры помог композитору несколько поправить свои дела, но произведение продержалось в репертуаре недолго. Зато в Праге (где Моцарт всегда пользовался особенной любовью) «Свадьба Фигаро», поставленная в январе следующего года, имела настоящий триумф. Мелодии оперы были у всех на устах, их распевали на улицах и в кабачках, под них танцевали на балах. И именно с Праги началось триумфальное шествие «Свадьбы Фигаро» по миру.
С тех пор опера эта идет на сценах всех стран, неизменно покоряя сердца. Секрет вечной молодости ее арий, дуэтов, ансамблей — в пленительной красоте мелодий, в редкой правдивости и естественности характеров, в изумительной одухотворенности музыки. И невольно сегодня, думая о неувядаемой жизненности «Свадьбы Фигаро», вспоминаешь слова Ромена Роллана: «Но сердце у Моцарта остается всегда — почти всегда — простодушным; его поэзия преображает все, к чему он прикоснется; мы с трудом узнаем в музыке „Свадьбы Фигаро“ блестящих, но сухих и испорченных персонажей французской пьесы. Дух Моцарта — это радость от сознания возможности действовать, быть в движении, говорить и делать безумства, наслаждаться миром, жизнью; он пронизан любовью».
Л. Григорьев, Я. Платек
Источник: «В мире музыки», 1986 г.
Иллюстрация: Жан Оноре Фрагонар. «Поцелуй украдкой»
