Бондарчук как Висконти наших дней
Экранизации, как известно, могут быть обращены к двум принципиально разным аудиториям — к тем, кто первоисточник читал, и тем, кто его «знает». Все три российских «Тихих Дона» были обращены именно ко второй категории зрителей.
Достаточно сказать, что первая экранизация вышла в 1931 году, тогда как публикация всего романа, как известно, была завершена лишь в 40-м. Судя по всему, режиссер третьего «Тихого Дона», то есть Сергей Бондарчук, не слишком лукавил, когда утверждал, что Шолохов не был доволен «Доном» № 2 в режиссуре Сергея Герасимова и мечтал о еще одной, «настоящей» экранизации: первый, немой «Тихий Дон» Ольги Преображенской и Ивана Правова действительно буквально цитируется в первых сериях версии Бондарчука. Можно даже предположить, что некогда Шолохов прямо указывал Бондарчуку на открытия, сделанные им в процессе написания сценария, ведь он еще и сценарий писал, а потом — новые книги романа... Очень важный момент: именно Преображенская и Правов включили в экранизацию пролог, подробно объясняющий, как сложился род Мелеховых. Бабушка Григория была пленной турчанкой, и отсюда «горбоносые, диковато-красивые Мелеховы»... Чужие. Это — история рода, завершающегося на диковатом красавце Гришке в исполнении Андрея Абрикосова, весьма похожего на британского красавца Эверетта (кстати, в 1988 году Эверетт сыграл русского пианиста в голливудском фильме русского режиссера Андрея Кончаловского «Дуэт для солистки»). Довольно забавно, что в новейшем учебнике «История отечественного кино» одним из главных достоинств немого фильма названо то обстоятельство, что режиссеры настояли на съемках в тех же местах, где спустя энное количество лет сняли герасимовский фильм... Да нет, они не на натуру удачно съездили: Преображенская и Правов воплотили на экране самого главного героя — тихий Дон. Здесь он не река-женщина, река мужского рода — кормилец, красавец и одновременно вечный противник... И Аксинью они угадали, Эмма Цесарская была и до «Дона» любимой актрисой режиссера Преображенского.
Однако для многих поколений советских зрителей именно второй «Тихий Дон» с его ритуальными повторами по телевизору на каждые так называемые ноябрьские праздники был чем-то вроде пособия о «жизни простых россиян до Революции, их освободившей». Нет ни религиозного контекста, ни проклятого национального вопроса, ни «свинцовых мерзостей». Отличный климат, относительная сытость... Красивые люди на красивой земле. Более того, фильм культивировал отношение к героям, сходное с отношением детей к родителям: старшие в семье могут быть откровенно неправы, жестоки, злы, но дети их все равно любят, потому что выбора нет... Это было не просто поразительно корректное кино. Это был какой-то триумф концепции социального детерминизма: люди-то мы хорошие, но былой строй сильно мешал нам жить... Но мы же над этим, что называется, поработали!
Впрочем, советские дети благодаря «Дону» узнавали какие-то странные вещи, и их все-таки надо было понимать — для выживания в наличном неидеальном социуме. «Вы казаки — хохлы?» И в морду, оказывается, за такие вопросы дают! Родители как-то объясняли... Церковь (или Бог?), оказывается, против разводов, как же так, а у нас? Вопросы в советское время — из разряда необсуждаемых. Дети понимали, что же именно спрашивать нельзя... Хотя если бы посмотрели тот, первый «Тихий Дон», то поняли бы весь контекст, все социальные конвенции, все «вопросы о бифштексе», скрытые за открыточными красотами советского Голливуда. То была воистину гениальная экранизация для тех, кто первоисточник не читал и читать не собирается. Ох, не зря побаивались, старательно замалчивали тот, первый «Дон» — не только потому, что амбициозный Сергей Аполлинариевич якобы все предыдущие и последующие экранизации последовательно «закрывал» (и мешал сделать новую версию Бондарчуку).
Второе главное достоинство первого «Тихого Дона» с точки зрения современной киноведческой мысли: авторы отказались показать приход главного героя в революцию, хотя критике 30-х годов это было очевидно... И ведь правы были авторы: прототип главного героя, казак Ермаков, как известно, погиб...
...Теперь, полагаю, целое поколение российских детей впервые захочет узнать значение слова «гей» после просмотра новой версии шолоховского романа. И в этом тоже есть своя правда. Увы, боюсь, что это «паблисити» не входило в намерения даже Руперта Эверетта, интеллигентного человека и тонкого артиста.
Полагаю, что Сергей Бондарчук, ученик Герасимова, вполне мог бы снять, если так можно выразиться, конгениальную экранизацию. Более того, он пошел бы дальше своего учителя. Например, собрать те самые роскошные донские массовки из «простых» все-таки легче, чем выпустить целые толпы «поручиков Ржевских» в массовых сценах «Войны и мира»... У Бондарчука вообще было особое пристрастие к эксклюзивным образцам человеческой породы. Как тут не вспомнить, что он сумел протащить на советский экран первую «девушку Бонда» (Джеймса Бонда) Урсулу Андресс («Красные колокола»)!
«Тихий Дон» № 3 надо было снимать в 60-е, 70-е, даже в 80-е годы. Зато в 90-е (при показе в уж совсем невероятные «нулевые» — первое десятилетие неведомого, третьего тысячелетия) получилось другое. Герасимов вверг героев Шолохова в архетипическую стихию, Бондарчук вернул им — психологию.
При этом, полагаю, получилось это не специально: экранизация делалась для международного проката, то есть опять-таки для тех, кто роман не читал и не жил с его экранизацией долгие годы. Я не думаю, что Сергей Федорович имел в виду то, что у него получилось, когда он отдал роли матери и жены Григория реальным родственницам (к тому же это — его собственные жена и дочь), но получилось у него именно «то самое». Из надличностной, корневой, родовой стихии вылупляется индивидуальность. И как же болят душа и тело у носителя индивидуальности... И в то же самое время как схож процесс индивидуализации, распад традиционной, архаической, «аграрной» ментальности на разных концах света. Кому бы ни принадлежало авторство «Тихого Дона», но этот автор одним из первых показал этот трудноуловимый сдвиг в душе человека и человечества.
И выяснилось, что откровенно плохие, дикие, до дрожи ненавистные «старшие» из романа (какое счастье — наконец-то признаться себе в этом!) не то чтобы сознательно сломали жизнь Григорию и Аксинье, они просто не знали, как можно жить иначе, без кнута, «давежки». Они сами были сломлены. Всех жалко и... Многое становится понятнее, если не гордиться своим национальным характером немыслимой крутизны и своеобразия, но попытаться объяснить нашу историю так, чтобы было понятно не только в своем кругу, но и Джону с Мэри, и Анри с Жоржеттой (эту формулу любил некий преуспевающий продюсер прошлого века). Другое дело, что некоторые просто выдающиеся провалы в актерских решениях и режиссерском выборе (это касается и озвучания ролей) заставляют задуматься: а может, тут и актеры книжку-то не прочитали?..
Глядя на такую (даже на такую!) поверхностную экранизацию, созданную в условиях многоуровнего кризиса (и главная загадка — почему же режиссер верил, что совладает с таким количеством препятствий), вспоминаешь, например, великий фильм «Рокко и его братья». И понимаешь, почему режиссер, снявший кино такой силы, какой обладает «Рокко...», то есть аристократ, гей и неудавшийся наездник Лукино Висконти, всерьез просил считать себя коммунистом: в годы его юности Фрейд и Маркс представлялись не только удачливыми диагностами, в их трудах и рецепт социального переустройства искали. Висконти, похоже, лучше всех понимал, что такое «Тихий Дон».
Другое дело, что, наблюдая психологическую нюансировку глобальных культурных проблем в новейшем «Тихом Доне» (конфликт поколений; выживание коллектива за счет жертвования личностью; вполне характерное для «нерасколотого» эдипова комплекса представление о «старших» и «младших» сословиях и даже нациях), поставленных еще когда Шолоховым и уже адекватно разрешенных у Висконти, мы понимаем нечто очень печальное. С 20-х годов прошлого века пресловутое сообщество «мы, русский народ» никуда, по сути, не продвинулось. То есть мы, конечно, не только по телевизионному фильму понимаем, но и по нему тоже.
Зато «мы», пафосно явленные сами себе на экране в очередные ноябрьские праздники, — это не толпа героев без тени страха и упрека, но вполне нормальные люди — неверные мужья и жены, беспомощные родители, недолюбленные дети... Теперь и мы — «итальянская семья», страдающие и страждущие на пределе своих эмоций, почти что неореалистические «люди, как все». Поразительная культурная рифма. Кем бы ни был наш, российский Лукино Висконти, но он уже явно не за горами.
Прогресс налицо.
Анастасия Машкова
