Скучная «Богема»

«Богема» в Михайловском театре

С тех пор как Владимир Кехман стал руководить Михайловским театром в Петербурге, многое изменилось в этом оперном доме. Одно из видимых изменений — это активность театра по самым различным направлениям, которая возросла многократно. Резко усилился пиар, Михайловский теперь рекламирует себя весьма агрессивно и повсеместно, что в эпоху упадка интереса к классическому искусству вовсе и незазорно. Усилились международные и внутрироссийские контакты театра — к работе в нем активно привлекаются постановщики и артисты со всех концов мира, что также нельзя не приветствовать. Наконец, увеличилась и гастрольная активность коллектива. В особенности это коснулось Москвы — за последние годы труппу Михайловского театра здесь видели неоднократно.

В частности опера Михайловского привозила в Первопрестольную такие спектакли как «Любовный напиток» и «Сельская честь» в рамках своих самостоятельных гастролей, а в прошлом году после долгого перерыва Михайловский участвовал в «Золотой маске», показав в столице свою нашумевшую работу «Иудейку» («Жидовку») Галеви. Как бы ни относиться к этому спектаклю, прежде всего к его режиссуре (а эта работа получила очень разные, порой, прямо полярные отклики), нельзя и недооценивать этого шага театра как такового – шедевр Галеви был очень основательно забыт на российских просторах, и Михайловский театр сделал хорошее дело, по сути, возродив замечательную оперу из небытия.

В этом году Михайловский вновь участвует в «Маске», правда привёз он репертуар куда более традиционный, привычный: «Богема» Пуччини, безусловный шедевр, не то что не относится к раритетам, а напротив, что в России, что в мире, является оперой наипопулярнейшей. Воплотить её на сцене оперного театра «номер два» северной столицы был призван тот же постановщик, что выпускал и «Иудейку» — француз Арно Бернар, на этот раз, выступивший и в роли сценографа, и художника по свету. Лишь на «кройку и шитьё», то бишь на придумывание костюмов он позвал себе на помощь Карлу Рикотти.

Когда открывается занавес, то картинка впечатляет и вдохновляет – туманное утро где-то на парижских крышах явно удалось Бернару: сине-сизый тон, доминирующий на сцене, скупость реквизита, мягкий, обволакивающий, совсем неяркий свет настраивают на романтическую историю и говорит о стильности в реализации задуманного. К сожалению этот первый эффект визуального порядка остаётся единственным ярким впечатлением для глаз: все прочие картины оперы решены совершенно также – на сцене темно, чуть светлее, чем в зрительном зале, дымно в силу постоянно нагнетаемого туда театрального дыма-пара, и сине-серо-сизо всю дорогу. Стильность куда-то уходит – остаётся невыносимое утомление от всех этих сумерек, в которых, словно в наркотическом дурмане, барахтаются герои оперы.

Сцена обжита очень скупо – и мансарда в первом и четвертом действии, и Латинский квартал во втором, и застава в третьем зияют пустотой. Само по себе это и неплохо – загромождать сцену бессмысленным декором совершенно не нужно. Но в сочетании с унылым светом-цветом серо-сине-сизая пустыня навевает откровенную скуку. Люк в полу в мансарде, через который появляются на сцене все герои, и вагончик гастарбайтеров в третьем акте, в котором расположился, судя по всему некий притон (среди его обитателей – Рудольф и Марсель с Мюзеттой), — вот немногое разнообразие, которое позволяет на сцене Бернар.

Даже шумная сцена в Латинском квартале решена как-то неинтересно: кроме топота массовки, которая сопровождает всю картину (режиссёр сознательно усиливает этот эффект, ибо именно с буйства толпы акт начинается и им же заканчивается – дирижёр и оркестр уже покидают яму, а массовка всё неистовствует), всё достаточно традиционно и скучно, Мюзетта как и всегда залезает на нагромождение чего-то и яростно визжит, а группка друзей Рудольфа ютится за столиком на авансцене. У Михайловского театра сегодня нет особых проблем в реализации самых смелых и самых затратных замыслов – отчего же так невыразительно на сцене? Уж конечно не от недостатка средств. Вспоминается «Богема» десятилетней давности, привозившаяся на «Маску» другим питерским театром – «Зазеркальем» в постановке Александра Петрова. Ничего сверхнового и необычного в ней не было, оформление сцены было даже бедновато, но почему-то та постановка запомнилась надолго, была она какой-то живой и проникновенной. Конечно, в момент смерти Мими бьющие наотмашь аккорды пуччиниевской партитуры и рыдания Рудольфа вышибают у вас слезу как всегда – но заслуга ли это постановщиков спектакля?

Музыкальная сторона спектакля намного более интересна, чем его постановка. Оркестр под управлением Петера Феранца звучит добротно, местами даже красиво и проникновенно. Иногда партитура чуть-чуть подается вяло, иногда немного как бы разваливается, на грани утраты единства. Но нет, потом дирижёр все собирает вновь в ту удивительную звуковую мозаику, которая в итоге по большей части нравится. Баланс между сценой и ямой показался неидеальным, но, возможно, это издержки гастрольного спектакля на чужой сцене – частенько оркестр был громковат, и певцам приходилось покрикивать и форсировать.

Секстет главных молодых героев отличается молодостью и свежестью голосов, но почти к каждому из них есть претензии. Фёдор Атаскевич (Рудольф), бывшая звезда Челябинской Оперы, ныне прочно обосновавшийся на берегах Невы, обладает звучным тенором не самого красивого тембра, с явным призвуком характерности – само по себе это не страшно, но на партию Рудольфа всё же хочется более красивого, итальянского звука, кроме того, физическая форма артиста едва ли позволяет заподозрить его героя в прозябании и недоедании в трущобах Парижа. Ольга Толкмит (Мими) демонстрировала глубокое лирико-спинто красивого тембра, но интонационно не всегда была безупречна и стилистически не всегда достоверна, частенько, особенно в средних актах, в её пении было чересчур много жёсткого звука. Сопрано Светланы Москаленко слишком резко, слишком крикливо – когда в финале ее Мюзетта молилась, пропевая фразы мягким и тихим звуком – было намного лучше, можно было почувствовать наличие тембральной красоты в голосе певицы. Гораздо лучше прозвучали низкие голоса – и Дмитрий Даров (Шонар), и Юрий Мончак (Коллен) были очень хороши, но в особенности понравился звучный и насыщенный баритон Бориса Пинхасовича (Марсель).

Во многом энтузиазм певцов и музыкантов, музыкальное наполнение несколько спасло спектакль, который претендовал на стильность и изысканность, а в итоге получилась скучная претенциозность. И если «Иудейка» Бернара вызывала вопросы и рождала сомнения, то его «Богема» не рождает даже этих чувств.

Фото: пресс-служба Михайловского театра / Николай Круссер

реклама

Ссылки по теме