Крестьянин, боксёр и затем тенор
"С детства я работал по шестнадцать часов в день на поле" – "Чтобы уйти от такой неблагодарной судьбы, решил стать боксёром" – "Отцовская оплеуха положила конец моей карьере" – "Я начал заниматься музыкой после службы в армии" – "Если это твоя дорога, – сказал мне отец, – заложим коров, чтобы помочь тебе" – "Через полтора года я дебютировал в "Ла Скала"".
"Ла Скала", "Метрополитен", "Ковент Гарден" – это своего рода "недостижимая мечта" для молодых оперных певцов. Нужны годы рутинной работы в небольших театрах, чтобы попасть туда.
В истории оперного театра известно лишь несколько исключений из этого правила. Одно из них – Джанфранко Чеккеле.
Крестьянин по рождению, Чеккеле стал учиться музыке лишь после того, как прошёл службу в армии. Он начал с нуля, то есть не имел о музыке ни малейшего представления, не знал, что такое верхнее до или си бемоль.
И спустя всего полтора года дебютировал в театре "Беллини" в Катании с таким успехом, что его немедленно пригласили в парижскую "Опера", где он спел в Норме вместе с Каллас, а потом в "Метрополитен" в Нью-Йорке и в "Ковент Гарден" в Лондоне.
Менее чем за два года из крестьянина, совершенно не знавшего музыки, он превратился в великого тенора.
– Теперь, когда я познал мир оперного театра, – говорит Чеккеле, – изведал трудности обучения пению, уяснил сложные механизмы, какие регулируют жизнь больших театров, я и сам с трудом верю в собственную историю. Всё случившееся со мной кажется мне каким-то далёким сном, но тем не менее, всё, что произошло, – реальность.
Я встречаюсь с тенором на его вилле в Галлиера Венета, в родном городке певца. На днях он вернулся из Америки и через неделю снова уезжает на гастроли.
Это могучий мужчина, цветущего вида. Он поёт уже много лет, и нет такого крупного театра, где бы он не выступал.
Девять лет подряд он был ведущим солистом в "Ла Скала". Исполнял различные партии, но роль, которая, наверное, больше всего ему подходит, это Радамес, воин, влюблённый в Аиду. Он спел эту вердиевскую партию более шестисот раз.
Помимо своего блистательного голоса, небывалой славе он обязан участием в фильмах-операх, снятых Гербертом фон Караяном, в которых великий австрийский дирижёр выступил и как режиссёр. В экранизации «Сельской чести» (оперы Масканьи) и «Турандот» Пуччини Джанфранко Чеккеле исполнил роли Туридду и Калафа. Фильмы шли в кинотеатрах многих стран мира, а также по телевидению. Они принесли певцу огромную известность.
Всемирная слава, однако, не изменила его. Он остался спокойным крестьянином. Когда не перемещается по свету, интересуется кукурузой, коровами, выращиванием бычков, производством вина.
Артист женат, и у него пятеро сыновей. Он чистосердечно говорит, что у него никогда не было никаких любовных связей на стороне.
– Я не стыжусь признаться, что и сейчас влюблён в свою жену точно так же, как в первый день, когда встретил её. По нынешним временам многие сочтут, что такое постоянство ненормально, но так уж я устроен. Когда дети были маленькие, и жена не могла ездить со мной на гастроли, я тратил состояние, лишь бы приехать домой хотя бы на сутки. Однажды из Испании прикатил на такси. Потом дети выросли, и Антониетта стала всюду сопровождать меня, с тех пор мы больше не разлучаемся.
Своей могучей рукой он обнимает жену за плечи. Антониетта – красивая, хрупкая, стройная женщина – почти исчезает в его объятиях.
– Как же это так получилось, что вы решили стать певцом в таком возрасте – в двадцать пять лет? – спрашиваю я.
– По правде говоря, – он пожал плечами, – я никогда и не думал быть певцом. Я мечтал стать чемпионом по боксу, и сумел прийти к этой цели. Четыре года боксировал, побеждая на провинциальных рингах и национальных отборочных соревнованиях для молодёжи. Боксёром я слыл темпераментным, и мои тренеры считали, что я мог бы стать абсолютным чемпионом в среднем весе. Мне предстояло выступить на соревнованиях за звание чемпиона среди любителей, но я был слишком молод ещё, поэтому требовалось письменное разрешение отца.
Когда я принёс ему нужную бумагу на подпись, он дал мне хорошую оплеуху и велел отправляться в поле работать вместе с братьями. Так завершилась моя боксёрская карьера и рухнула мечта заработать кучу денег, чтобы не пахать больше землю.
Я — сын крестьянина и всегда оставался им. Это невероятно трудное ремесло. Оно, конечно, прекрасно, просто великолепно, если находишь контакт с природой. Но когда тебе приходится каждый день вставать в четыре утра и по шестнадцать часов гнуть спину под палящим солнцем, очень хочется поменять это занятие на какое-нибудь другое. Я надеялся, что смогу уйти от крестьянских забот, став чемпионом по боксу. Однако мне удалось изменить жизнь благодаря пению.
– А когда же выяснилось, что у вас красивый голос?
– Это другие заметили, вовсе не я, и уже на службе в армии. В родном селе никто и не мог обратить на это внимания, потому что там у всех прекрасные голоса. Не знаю почему, возможно, из-за климата, благодатного воздуха, из-за продуктов, которые мы все едим, не ведаю, но в моём селе блистательные голоса просто ни во что не ставят.
Мне известно по меньшей мере человек десять из моих друзей, которые, если б учились, стали бы гораздо знаменитее меня. Живёт у нас один мясник с точно таким же голосом, как у Джильи. А мастер-мебельщик берёт такие чистейшие верхние ноты, что я каждый раз изумляюсь, буквально прихожу в восторг, хотя слышал знаменитейших теноров. У маляра, который красил мой дом, такой лирический тенор, что просто мечта. Братья Конте, строительные подрядчики, это вообще два феномена. И многих других я мог бы назвать.
Но никто из них никогда и не думал о карьере оперного певца. Они поют в церкви, распевают в поле и в своих мастерских. Никто и не думает делать им комплименты. И я был такой же, как они. У меня оказался тоже красивый голос, но никто не обращал на это внимания. И только когда я уехал из родного села, его заметили.
– И как же это произошло?
– На празднике после принесения присяги, в самом начале военной службы, захотели устроить спектакль. Полковник обещал увольнительную на целый день тем, кто согласится выступить на сцене. Я уже был женат и дождаться не мог, когда снова увижу Антониетту, поэтому сразу же вышел из строя. Я заявил, что я боксёр, но бокс в программе не был предусмотрен. Тогда я сказал, что могу спеть. "Что будешь петь?" – спросили меня. «Гранаду» и «Вернись в Сорренто», – ответил я.
Один лейтенант, игравший на рояле, устроил мне нечто вроде экзамена и подтвердил, что всё в порядке. Моё выступление имело большой успех, и я получил увольнительную на целый день. И тотчас поспешил к жене.
Когда вернулся в часть, меня вызвал полковник. "Я очень люблю оперу, – сказал он, – учился музыке и разбираюсь в ней. У тебя поразительный голос". Он спросил, где я учился. Я ответил, что никогда не занимался музыкой, не посещал никой специальной школы, а эти песни выучил, слушая по радио, но больше я ничего не знаю.
"Тебе нужно учиться и тогда ты станешь знаменитым", – заявил полковник. Я рассмеялся. "Я говорю вполне серьёзно, – продолжал он. – Если обещаешь, что сходишь к какому-нибудь преподавателю музыки, чтобы тот оценил твой голос, я отпущу тебя на десять дней домой". "Отправляюсь немедленно!" – радостно воскликнул я. Полковник, кроме отпуска, пожелал дать мне ещё и пятнадцать тысяч лир.
Приехав домой, я пошёл к одной синьоре, которая прежде была певицей и преподавала пение в Падуе. Я спел ей две единственные песни, какие знал, – «Гранаду» и «Вернись в Сорренто». "Голос есть, – подтвердила она, – но кроме него больше нет ничего. Нужны многие годы занятий, чтобы дать вам приличную подготовку, без всякой, однако, уверенности в результате. Учитывая к тому же, что опера сейчас переживает кризис и сделать карьеру на сцене становится всё труднее, я бы посоветовала вам оставить эту затею". "Вы правы", – согласился я. Когда увольнение закончилось, я пошёл к полковнику и сообщил отрицательное мнение преподавательницы. "А я по-прежнему убеждён, – не согласился полковник, – если будешь заниматься, станешь великим тенором".
До конца службы в армии никаких разговоров о пении больше не было. Случай вернуться к этой теме представился мне уже после того, как я вернулся домой. Весной 1962 года во время одного праздника в моём селе я участвовал в концерте на площади и спел, как всегда, свой репертуар – песни «Гранада» и «Вернись в Сорренто».
В толпе слушателей оказался какой-то приезжий. Он подошёл ко мне и сказал, что прежде был хористом, пел во многих театрах, слышал знаменитейших теноров, но ему ещё не доводилось встретить такой красивый голос, как у меня. "Не разыгрывайте, пожалуйста, – сказал я, – меня уже слушала одна преподавательница пения и решительно заявила, что у меня нет никаких данных сделать певческую карьеру".
В тот же вечер я застал этого приезжего у нас дома. Он пришёл поговорить с моим отцом. Он записал мои песни и подарил плёнку отцу со словами: "Дайте это послушать какому-нибудь хорошему музыканту. Вы – отец великого тенора".
Отец, наверное, вспомнив мнение полковника, дал себя уговорить. Он взял плёнку и отправил её своему родственнику, доктору Франко Де Кортиво, главному врачу клиники в Монтебеллуна, страстному любителю оперы, для которого пение было хобби и ради него он даже брал уроки пения у маэстро Марчелло Дель Монако – брата великого тенора. Этот мой родственник, едва прослушав плёнку, примчался к нам.
"Тебя немедленно должен послушать Дель Монако", – сказал он. Посадив в свою машину, он отвёз меня в Тревизо. Маэстро Дель Монако я тоже спел «Гранаду» и «Вернись в Сорренто». Потом он велел мне пропеть ноты, которые брал на рояле. Наконец, он сказал: "Вы понимаете, что вы взяли ре бемоль?" "А что такое ре бемоль?" – спросил я. Маэстро опустил голову. Потом он долго говорил о чём-то с доктором Де Кортиво. Наконец, обратился ко мне: "Голос есть и красивый. Нужно, однако, провести большую подготовительную работу. Если хотите учиться, я займусь вами".
В тот вечер у нас дома долго совещался семейный совет. Отправить меня учиться означало вкладывать в это деньги. Я человек женатый, у меня уже были дети. Моя семья – крестьяне. Никаких банковских сбережений у нас не было и в помине. Отец мой сказал: "Если хочешь учиться, залезем в долги, заложим коров, даже землю, но поможем тебе. Но именно ты должен принять окончательное решение. И ты знаешь, что у нас нет даже одного чентезимо, который мы могли бы выбросить на ветер".
Я пребывал в растерянности. Встреча с Марчелло Дель Монако вселила в меня веру. У меня вдруг возникло огромное желание выпустить на свободу мой голос, надежда, которую прежде я всегда подавлял в себе. "Хочу попробовать", – твёрдо сказал я и на другой же день, 25 июня 1962 года, отправился на первое занятие.
У маэстро Марчелло Дель Монако я должен был заниматься по часу ежедневно. На самом деле я проводил у него всё время с утра до вечера. Когда заканчивался мой урок, я оставался послушать, как он занимается с другими учениками. В то время разные тенора занимались у Марчелло Дель Монако, готовя свои оперные партии: Гастоне Лимарилли, Пьер Миранда Ферраро, Анджело Мори, Амедео Дзамбон и сам Марио Дель Монако. Я жадно слушал всех, пытаясь выведать секреты каждого певца. А дома я пел и пел, подражая и приспосабливая то, чему научился, к своим вокальным данным. Я занимался денно и нощно. Я выпевал вокализы в хлеву, на поле – везде, даже на бегу, чтобы укрепить дыхание.
Достижения оказались внушительными. Маэстро не переставал хвалить меня, он даже представить себе не мог, что в столь короткий срок можно добиться подобных результатов. Я, однако, не очень-то верил ему, полагая, что он говорит такое, только чтобы ободрить меня, заставить заниматься дальше и не потерять ученика.
Через полгода занятий я заявил ему, что хотел бы сравнить себя с другими тенорами, надо же понять, на что я на самом деле способен. В Милане проходил знаменитый конкурс оперных певцов, организованный театром "Нуово". По условиям соревнований каждый участник мог исполнить только три арии. Программа оказалась несложной, и я решил попробовать свои силы. Я подготовил Celeste Aida, Nessun dorma и Ma s'è forza perderti: три очень трудные арии, но доступные моему голосу.
Я участвовал не ради победы, а только хотел услышать мнение новых людей, а не тех, кто постоянно слушал меня. Поэтому, представ перед комиссией, я нисколько не робел. Я исполнил три арии уверенно, видимо, произведя впечатление на жюри. Оно присудило мне первое место и стипендию в полмиллиона лир. Я вернулся домой победителем, и мне ещё больше захотелось продолжать.
За полтора года я проделал то, на что обычно уходит пять лет. Начал я заниматься с Марчелло Дель Монако 25 июня 1962 года, а 3 марта 1964 дебютировал в театре "Беллини" в Катании – с ошеломительным успехом. "Родился новый Марио Дель Монако", – писали газеты. Спустя несколько месяцев я уже пел в "Ла Скала" в «Риенци» Вагнера, потом в парижской "Опера" в «Норме» с Каллас, а далее в "Метрополитен" и "Ковент Гарден". И больше уже не останавливался.
Нужно иметь в виду, – добавил Чеккеле после короткой паузы, – что я был невеждой не только в музыке, но и во всём остальном. До двадцати пяти лет не прочитал ни одной книжки, посвящённой литературе либо искусству. У меня не было возможностей обрести культурные навыки. Но чтобы исполнять оперу, особенно в наши дни, недостаточно знать только музыку, необходимо войти в образ, уметь непринуждённо держаться на сцене, в соответствии с характером роли.
За полтора года мне пришлось научиться и этому: представляете, как мне понадобилось изменить себя, и как я рисковал в начале карьеры. После дебюта в Катании мне предложили спеть три спектакля «Аиды» в термах Каракаллы. Я приехал в Рим за две недели до выступления посмотреть другие представления оперы и запомнить, как двигается Радамес по сцене. Я никогда прежде вообще не видел ни одного оперного спектакля, а молодым певцам обычно не дают всё хорошо отрепетировать.
После первого акта меня позвали к директору театра, и он отрезал в моём присутствии: "Тенор почти не слышен. Надо его заменить". Я был тогда настолько наивен, что даже не подумал сказать, что ведь я ни разу в жизни не видел именно этот спектакль и не знал, как вести себя. И охотно согласился заменить тенора.
К счастью, среди исполнителей оказалась совершенно необыкновенная женщина – меццо-сопрано Фьоренца Коссотто, певшая партию Амнерис. Она сразу же поняла ситуацию и вызвалась помочь мне. И на сцене, и стоя в кулисах, она подсказывала, что я должен делать. И хоть двигался я, словно марионетка, мой успех оказался огромным и вместо трёх спектаклей «Аиды» я выступил в одиннадцати.
– И ни разу при таком риске опера не завершилась провалом?
– Ни разу. Мне всегда везло. Однако я допускал ошибки иного рода. Я не имел ни консультантов, ни друзей. Люди, окружавшие меня, делали всё ради собственной выгоды. Я получал предложения петь из театров почти всего мира и ни отчего не отказывался. Как-то я пел в «Норме», а на другой день в какой-то современной опере, подвергая свои связки чудовищной нагрузке.
Спустя пять лет я стал ощущать некоторые неприятности в горле: покраснение, ларингит, внезапную утрату голоса. Верхние ноты звучали уже не так чисто и уверенно, как прежде. Я начал пускать петуха. "Что со мной происходит?"– удивлялся я. Положение ухудшалось и, наконец, стало просто невыносимым.
Некоторые мои коллеги даже дали мне обидное прозвище, называя меня ни Чеккеле, а Стеккеле (В этом имени звучит прозрачный намёк на то, что по-русски называется "пускать петуха".), и я закипал от гнева и возмущения. Однажды я сказал жене: "Хватит. Я возвращаюсь на землю и опять буду трудиться крестьянином. Я заработал достаточно, чтобы приобрести хороший дом, и этого нам вполне хватит. Не хочу, чтобы меня приглашали только из-за известного имени. И возвращусь на сцену лишь тогда, когда голос зазвучит, как прежде".
И действительно, я прервал свою карьеру. Все вокруг говорили, что я сумасшедший. "В оперный мир, уйдя из него, невозможно потом вернуться", – убеждали меня певцы и дирижёры. "Выйдешь из круга, считай – ты кончен". Но меня их предупреждения нисколько не волновали. Мне хотелось только одного – вернуть свой прежний голос.
Первым делом я пошёл на операцию – вырезал гланды. Потом долго отдыхал, совершенно, не интересуясь пением. Наконец начал осторожно пробовать голос. Вернулся к занятиям с Марчелло Дель Монако. Хирургическая операция, однако, изменила тембр моего голоса. Даже новый цикл упражнений не помог улучшить его, и потому, спустя несколько месяцев, я прекратил занятия с маэстро.
Я стал заниматься самостоятельно. Каждый день повторял те очень трудные упражнения, каким Дель Монако научил меня, когда я пришёл к нему в первый раз. Внешне они тоже не давали никакого результата, но я упрямо продолжал.
Спустя долгие месяцы занятий, однажды утром я наконец обнаружил, что хорошо держу ноты и ясно слышу их внутри себя. "Антониетта, всё в порядке", – сказал я жене. И действительно, путь мой оказался правильным. Продолжая делать эти упражнения, я вновь обрёл прежний голос и уверенность и, почувствовав, что целиком подготовлен, решил возобновить свою карьеру.
Но это оказалось весьма нелёгким делом. Уже распространился слух, будто я кончился, испортил голос всего за несколько лет, и никакой театр не хотел больше и слышать обо мне. К счастью, в годы славы я заключил несколько долгосрочных контрактов. Они-то и спасли меня. Театры, с которыми я подписал такие контракты, не могли отказать мне.
Возвращение стало триумфальным. На "премьере" все приготовились ругать меня почём зря. Но пришлось признать, что голос мой звучал так же великолепно, как и в 1964 году. Я вновь целиком погрузился в свою работу и больше не останавливался.
– Когда не поёте, что делаете?
– Отдыхаю в кругу семьи, играю с моими пятью сыновьями, наблюдаю, как трудятся в поле друзья и родственники. Сельское хозяйство – по-прежнему моя страсть. В сущности, я остаюсь крестьянином, который почему-то работает тенором.
– А бокс?
– С ним я покончил окончательно ещё много лет назад. Но не забыл уроки, полученные в гимнастическом зале. Помню, пел в одном городе за границей, не хочу называть его, и после спектакля мы с другом-итальянцем отправились поужинать. Услышав, что мы говорим по-итальянски, какие-то двое парней стали поносить Италию. Я скроен на старинный лад: люблю свою родину.
Некоторое время я притворялся, будто не слышу, потом поднялся и попросил парней прекратить оскорбления. Они только этого и ждали. Они набросились на меня, а я начал в ответ осыпать их ударами. Завязалась жуткая драка. Хозяин заведения вызвал полицию. Хотели арестовать меня, даже не выслушав никаких объяснений. Для них уже сам факт, что я итальянец, означал, что не прав я.
Однако один полицейский узнал меня. "Вы – Радамес", – произнёс он, с симпатией глядя на меня. "Да, я именно и есть Радамес", – подтвердил я. Он принёс мне извинения, попросил автограф и увёл тех двоих, которым от меня досталось.
Перевод с итальянского Ирины Константиновой
Отрывок из книги Ренцо Аллегри «Звезды мировой оперной сцены рассказывают» любезно предоставлен нам её переводчицей
