Григорий Соколов занимает совершенно особое место в современном пианизме.
В музыкальном мире, полностью подчинённом законам шоубизнеса, он возвращает все понятия к своему первоисточнику, соблюдает те законы, которые существовали в музыкальном мире раньше, во времена «искусства ради искусства».
Прежде всего, слушая Соколова в зале, осознаёшь, что из себя на самом деле представляет профессия пианиста-солиста. Нам всем уже так заморочили голову конкурсами, гонками лауреатов и конкуренцией, что мы уже начинаем забывать о том, что
пианист — это не скаковая лошадь, которая бегает и прыгает быстрее, стучит копытами громче конкурентов;
что смысл не в том, чтобы угнаться за всеми заказами и каждый день, прыгая из самолёта в самолёт, играть новую программу и срывать себе нервную и имунную системы, а совсем в другом.
В отличие от всех других инструменталистов, которым на сцене нужен аккомпаниатор, и в отличие от дирижёра, которому, чтобы добиться от оркестрантов хотя-бы приблизительной реализации своего замысла, требуется и дирижёрский жест, и способность влиять на людей всеми способами, пианист на сцене самодостаточен наедине со своим инструментом. С инструментом, который по диапозону перекрывает оркестр, а по мощности и богатству звучания может с ним соперничать. Пианист может этот инструмент полностью подчинить своим ушам и пальцам, и его музыкантский замысел не засоряется посторонним человеческим фактором.
Композитор, замысел, рояль, пианист и священнодействие.
Наедине с Богом. И полное единовластие над публикой. Вот в чём суть пианизма.
В калейдоскопе концертной жизни мировых столиц Соколов готовит одну программу за сезон, ни на что другое не отвлекаясь. И играет её когда захочет и где захочет. В результате билеты на его концерты полностью раскупаются в день объявления грядущего концертного сезона, а за пианистом следом ездит большая группа фанатов, готовых слушать одну и ту же программу бесконечное количество раз. Таким образом пример Соколова показывает, что система совсем не обязательно подминает под себя артиста. Артист вполне может подмять под себя систему, и все будут только счастливы.
Каждый выход Соколова на сцену это откровение: колоссальная концентрация гипнотической энергии и полное переосмысление музыки композитора.
Увидев в программе произведения Шопена, я очень удивилась: как это? Соколов и Шопен? Очень трудно себе такое представить. И, как говорится «предчувствия его не обманули».
В звучании Третьей сонаты и мазурок Шопена не было ничего из тех качеств, которыми пианисты привычно наделяют Шопена: ни чувственности, ни нервности, ни романтизма, ни женственности, ни манерности. Это вообще был не привычный нашему уху Шопен, а Тень Отца Гамлета, пришедшая Оттуда и вещающая о вечном.
Тут придётся коснуться очень деликатной темы. Осенью Соколов отменил концерты в связи с кончиной супруги, с которой он прожил всю жизнь. Я на собственном трагическом опыте знаю, что провожая самого близкого человека до последнего его вздоха и очутившись перед лицом смерти, ты полностью смещаешься в другую систему координат. Жизнь уже не кажется радостной, беспечной и бесконечной, а воспринимается как период, предшествующий вечности. И к прежнему невинному мировосприятию вернуться уже невозможно. Собственно, египетские фараоны, начинавшие с первого же дня своего правления строить себе гробницу, так к жизни и относились. Когда в твою жизнь проникает это измерение, меняется всё и особенно это слышно у музыкантов. И у композиторов, и у гениальных исполнителей.
Я никогда не забуду, как вскоре после того, как один знакомый солнечный виртуоз, обычно игравший Вторую Сонату Рахманинова быстрее всех на свете (не теряя при этом филигранной отделанности деталей), потеряв самого близкого человека, интерпретировал Гольдберг-вариации Баха. Это была полная трансформация сознания и мгновенное взросление. Это было одно из самых сильных потрясений в моей жизни. Вряд ли будет корректно в данном контексте раскрывать имя этого пианиста, но я думаю, что вчерашний концерт Соколова был явлением такого же порядка.
Как сказал после концерта Спиваков,
«Соколову дана власть полностью трансформировать реальность, создавать свою собственную, параллельную».
Это не была другая интерпретация. Это был другой композитор. Это был его Дух, сошедший Оттуда с Тем опытом. Это было потусторонее, леденящее кровь и переворачивающее душу исполнение. Никогда никто не открывал в музыке Шопена таких философских глубин. Непривычна до полной неузнаваемости была фразировка, непостижима драматургия, треть и четверть педали создавали совершенно дивную дымку, а темпы то неумолимо раскручивались, как маховик, то тормозились, но градации были столь тончайшими, что осознать происходящее было очень сложно.
Бисов было семь: практически третье отделение, из прошлогодней программы Шуберта, и вдруг, в завершение концерта прозвучал вальс… Грибоедова.
Никогда ещё я не сталкивалась с такой властью исполнителя над музыкой композитора. Это не было похоже ни на что ранее услышанное. Как будто Шопен вообще прозвучал в первый раз.
Придя домой, я начала лихорадочно искать, на каких ещё фестивалях Соколов будет играть в ближайшее время, поскольку от первого прослушивания у всех осталось общее ощущение оглушённости, потрясения и постгипнотического дурмана. Для того, чтобы понять подробности и детали исполнения, это нужно переслушивать многократно. Так вот, в чём секрет следования за Соколовым свиты слушателей: в той тайне, которая остаётся после концерта и которую всё-таки очень хочется в конце концов хотя бы частично разгадать.
Алёна Ганчикова, Париж — Кольмар
