Об одном представлении «Тангейзера» в МАМТ
Можно сколько угодно повторять бестолковый постулат о том, что о вкусах не спорят, но забывать, что это клише — прибежище людей, начисто лишенных вкуса, — наверное, не стоит. Любая глупость имеет право на существование лишь в обрамлении иронии. Поскольку Искусство как один из четырех способов отношения человека с миром и собой использует в качестве основного проводника знаний наши эмоции, оно, в отличие от Науки, Философии и Религии, в наибольшей степени страдает от засилья вкусовщины, самым главным и самым непробиваемым аргументом которой было, есть и будет чудовищное «А мне — нравится». Отвратить человечество от этой чумы — невозможно. Но и мириться с ней, сдаваться на милость безмозглого отношения к Музыке, Живописи, Театру, Скульптуре, Архитектуре — недопустимо.
Отсутствие Вкуса раздражает именно потому, что нет более лёгкого пути к самосовершенствованию и саморазвитию, чем воспитание в себе навыка разбираться в том, что хорошо, а что плохо. Почему большинство пренебрегает этим простым и очевидным навыком, — вопрос к специалистам по массовым помешательствам. Для меня в этой связи аксиоматичным остаётся лишь то, что есть вещи, явления, события и поступки, отношения к которым дают абсолютно точное представление о нашей человеческой состоятельности, о нашем жизненном опыте и внутренней культуре.
Одним из таких «лакмусовых» абсолютов является музыка вагнеровского «Тангейзера».
Как однажды заметила А. А. Ахматова, если нужно что-то объяснять, то объяснять, скорее всего, ничего не нужно. По этому же поводу великий Аркадий Райкин высказался ещё более доступно: «Есть вещи, которые человеку нельзя объяснить: он их либо понимает, либо не понимает». Красота, интеллектуальная мощь и грандиозный энергетический потенциал этой оперы не нуждается в объяснении, ибо беспределен. Нет более простого способа опознать гениальность артефакта, как способность давать нам всё новые и новые знания об окружающем нас мире и о нас самих. Это единственный критерий не сиюминутной актуальности или «модности», а подлинной, вневременной ценности произведения.
Не могу сказать, что мои отношения с «Тангейзером» просты и безоблачны, но в настоящих отношениях не так важен комфорт, как та роль, которую они играют в нашем приближении к Мудрости — вершине человеческого опыта. Тут можно было бы поразмышлять о том, насколько живое восприятие такой синтетической формы театра, как опера, эффективнее прослушивания и просматривания записей, но мудрствовать об очевидном — лишь щекотать собственную эрудицию.
Живое и только живое исполнение может заставить нас вдумываться и вникать.
В определенном состоянии, наверное, вообще имеет смысл слушать только одно-два произведения на протяжении одного-двух месяцев, чтобы закрыть для себя какой-то вопрос или ситуацию, чтобы разобраться в том, что мешает идти дальше или разглядеть то, что имеет для нас именно сейчас первостепенное значение. Если мы не ставим перед собой именно таких задач перед посещением театра, — в театре нам, поверьте, делать просто нечего.
То, что большинство театралов даже не догадываются, зачем они идут на тот или иной спектакль, — проблема не только критики, которую, по большому счёту, мало кто читает. Это проблема общего развития. Проблема недоразвитости навыка впитывания, способности и к познанию, и к самопознанию. В конечном счёте, это проблема неспособности учиться. Сегодня невозможно перед спектаклем продать лишний билет не потому, что в кассах полно билетов. А потому что у человека отключен механизм спонтанного реагирования на собственное настроение.
Для современного человека Театр — не школа, не способ разобраться в сложных ситуациях, а развлечение.
Поэтому и общий уровень культуры нашей аудитории сложно назвать чем-то из ряда вон неожиданным: если ходить в колледж как на дискотеку, результат таких посещений, разумеется, получится весьма убогим.
За год после премьеры я в трёх разных настроениях трижды посмотрел спектакль А. Жагарса в МАМТ. Не могу сказать, что режиссура меня, в конце концов, убедила, но мешать определенно перестала. Лично мне всё ещё режет слух французский вариант либретто в «венерических» сценах и всё ещё страшно жалко хореографической инсталляции Раду Поклитару, купированной, если не ошибаюсь, уже во второй серии постпремьерных показов. Спектакль, который я услышал 21 ноября, лишний раз доказал, что в освоении такого сложного материала, каким является вагнеровское наследие, только вдумчивая практика — путь к желаемому результату. Просто «справиться» с партитурой и тесситурами для серьёзного коллектива — не сверхзадача.
А вот заставить материал проникать в умы и души — то, чего ждут от интерпретатора все и всегда.
Представление, о котором идёт речь, поразило собранностью, сыгранностью, удивительным коллективным взаимопониманием и оркестра, и артистов. И если не упоминать о тубе, которая пыталась забить всех и вся, и абсолютную вокальную неликвидность исполнителя титульной партии (впервые, кажется, на поклонах по адресу главного тенора в зале прозвучали отчётливо недовольные «Бу!»), то в целом — это было настоящее откровение.
Яркий, сочный, лучезарно-огненно-солнечный тембр Натальи Мурадымовой в партии Елизаветы не только виртуозно передавал эмоциональное половодье переживаний главной героини, но и окутывал бескрайней красотой, вдохновлял, как весеннее небо, — свежее и бездонное, окрыляющее и очищающее.
Певица настолько тонко чувствует природу вокального артистизма, что внешние поведенческие эффекты для передачи внутренней сути образа ей не нужны.
Достаточно слышать звучание, тонкую звукоподачу и умную фразировку, чтобы в сознании сами собой запускались механизмы переосмысления не самого простого сюжета этой оперы.
Казалось бы, чем может быть оскорблена любящая женщина? Тем, что любимый мужчина захотел её как мужчина? Ну, так и на здоровье! Сам момент оскорбления Елизаветы публичным выступлением Тангейзера всегда казался мне несколько вымученным. И вот в последнем спектакле, в котором голос блестящего артиста Валерия Микицкого показался мне высушенным, как изюм, но, в отличие от изюма, абсолютно несладким, только хрустальная чистота и пронзительная лучезарность вокала Мурадымовой вдруг высветила самый главный, самый важный смысл слов Тангейзера: «Я Ангела Небесного в тебе не распознал!»
О том, что, часто плутая в потёмках собственных мутных желаний, мы не можем разглядеть путь к своему подлинному призванию, рассмотреть свою роль в жизни других людей, осознать истинность явлений и поступков, писал ещё Н. В. Гоголь. Переводя ситуацию на современный язык, Тангейзер зашёл к Елизавете в надежде на быструю интрижку (очевидно, желание продемонстрировать приобретенные в гроте Венеры навыки совсем отключило сознание эстрадного певца), но когда он осознал, что Елизавета любит его не за вокально-сексуальную виртуозность, а — просто Любит, просто верит в него как в Человека...
Вот здесь картина мира главного героя начинает трещать по швам, раздавливая под своими мощными обломками своего носителя...
И тут уместно вспомнить о том, какую роль играет Любовь в нашей жизни, о том, почему она не может быть несчастной, хоть и приносит, порой, много боли и страданий.
Любовь — это единственный ненасильственный способ влиять на человека. Учить его чему-то, передавать знания и опыт, изменять его. Никакой другой функции у Любви нет! Для размножения достаточно обычной сексуальной симпатии к лицу, плечам, рукам, ногам и прочим комплектующим. Любовь — это призвание, это способность ненасильственно улучшать мир и окружающих людей. Любовь и только любовь в состоянии нас изменить всерьёз и надолго. Нет более прочного союза, чем союз, основанный на любви. Настоящая любовь не проходит никогда, если объектно-субъектные связи внутри любовного союза гармоничны, а оба члена любовной пары постоянно (постоянно — важное слово) и терпеливо (терпеливо — ещё более важное слово) Верят друг в друга.
Елизавета три года не видела Тангейзера. Она толком не знает его, как человека. Что, если не Вера в его, возможно, не существующие человеческие качества, которые очень редко идут в комплекте с подлинным художественным талантом, заставляет Елизавету защищать своего недалёкого во всех смыслах избранника!
Любовь — это единственный смысл религиозного взаимодействия людей друг с другом.
Не доверие, которого порой желательно остерегаться, а именно Вера делает нас абсолютно счастливыми с кем-то рядом. Многочисленные психологические эксперименты и эзотерические практики показали, что настоящая вера способна преобразовывать не только духовный мир, систему ценностей и поведенческую парадигму человека, но и влиять на его физическое состояние. Вспомним о психосоматике и эффекте Плацебо. Мы забыли о том, что религия — один из наиважнейший способов достижения счастья. Причем, не индивидуального счастья в медитативной бесполезности, а счастья коллективного, счастья сотрудничества. Сотрудничества, которое продемонстрировала 21 ноября труппа Музыкального театра Станиславского и Немировича-Данченко во время представления «Тангейзера».
Хор и оркестр под управлением Фабриса Боллона звучали, как один общий инструмент, словно дышали одновременно в одном такте. Динамические крещендо были настолько грамотно и культурно обыграны, что вызывали непроизвольную улыбку радости от того, что слышишь.
Также очень хочется отметить блестящую работу Дмитрия Ульянова в партии Германа — ландграфа Тюрингии:
красота тембра, плотные низы, отменная фразировка, драматически самодостаточные оттенки вокальных красок — от тёплых и нежных в диалоге с Елизаветой до величественно жёстких в сцене изгнания Тангейзера, — всё было превосходно. И даже к некоторым шорохам на переходах и на старте фраз можно придираться лишь с точки зрения некоего эталонного вокала, которого и в природе-то не встретишь.
Необыкновенно качественной, волшебной филировкой звука покорил меня Антон Зараев в партии Вольфрама фон Эшенбаха. Стоит ли говорить, с какой изысканной теплотой и красотой был исполнен романс про Вечернюю Звезду в третьем акте?.. Религиозный смысл этого романса в исполнении Зараева обретает свое неотвратимо убедительное звучание. Почему-то сразу чувствуешь, что та путеводная звезда, за которой Тангейзер отправился к папскому престолу в Рим, осталась сиять здесь, рядом с Вольфрамом: эта путеводная звезда — любовь Елизаветы, растворенная в молитве о спасении Тангейзера.
Когда любимого человека нет рядом, только молитва о его благополучии, о его здоровье, о его радости способна передать ему наши чувства.
В этом смысл молитвы как религиозной практики. И неважно, к кому обращена молитва (обратим внимание, что романс Вольфрама — и есть молитва: молитва, обращенная к Звезде): важно кого мы оберегаем своей верой, ибо нельзя любить и не верить. Так же, как нельзя молиться за того, кого не любишь.
Динамической мощью, внятностью акцентов и обертоновой яркостью порадовал Феликс Кудрявцев в партии Битерольфа.
И невозможно не упомянуть о восхитительной Ларисе Андреевой, экспрессивно сыгравшей и великолепно исполнившей роль Венеры. В этой партии не так много эмоциональных переходов, но они густо сконцентрированы в небольшом количестве фраз. Певице не просто удаётся передать живописность этих перепадов настроений «богини любви и секса», но убедительно показать, что
Венера лишь играет с Тангейзером как с очередным пленником: она не любит его по-настоящему, но наслаждается им, использует его!
Именно поэтому Тангейзер уходит от Венеры, именно поэтому, не сумев разглядеть путь к спасению в любви Елизаветы, пытается снова вернуться в мир безмятежного самообмана.
Антиклерикальную подоплёку этой оперы я тоже разглядывал долго. Сначала меня терзала ханжеская несправедливость изгнания Тангейзера, потом мучила непонятностью странная смерть Елизаветы, я никак не мог понять роль феноменального по своей красоте хора пилигримов. И только жизненный опыт, только многократные обращения к этому произведению
помогли мне вдруг увидеть всю простую, доступную и логически стройную мозаику этого вагнеровского шедевра.
Мозаику отношений, в которой легко можно перепутать любовь с сексуальным влечением, благородное поклонение с дружеской привязанностью, искреннюю увлеченность с чувственной игрой в кошки-мышки, в которой священники — всего лишь люди, возомнившие себя посредниками Бога на земле: простые, порой безжалостные и часто совершенно недалёкие люди...
Но в последнем представлении «Тангейзера» в МАМТ наиболее мощно, на мой взгляд, прозвучала мысль о том, что можно умереть, растворив свою жизнь в одной бесконечной молитве за любимого человека. В молитве за то, чтобы он научился отличать Добро от Зла, Свет от Тьмы, Любовь от Ненависти. Можно умереть за то, чтобы другой человек, наконец, обрёл самого себя...
