О чём необходимо спорить и за что можно умирать

Об одном представлении «Тангейзера» в МАМТ

«Тангейзера» в Театре Станиславского

Можно сколько угодно повторять бестолковый постулат о том, что о вкусах не спорят, но забывать, что это клише — прибежище людей, начисто лишенных вкуса, — наверное, не стоит. Любая глупость имеет право на существование лишь в обрамлении иронии. Поскольку Искусство как один из четырех способов отношения человека с миром и собой использует в качестве основного проводника знаний наши эмоции, оно, в отличие от Науки, Философии и Религии, в наибольшей степени страдает от засилья вкусовщины, самым главным и самым непробиваемым аргументом которой было, есть и будет чудовищное «А мне — нравится». Отвратить человечество от этой чумы — невозможно. Но и мириться с ней, сдаваться на милость безмозглого отношения к Музыке, Живописи, Театру, Скульптуре, Архитектуре — недопустимо.

Отсутствие Вкуса раздражает именно потому, что нет более лёгкого пути к самосовершенствованию и саморазвитию, чем воспитание в себе навыка разбираться в том, что хорошо, а что плохо. Почему большинство пренебрегает этим простым и очевидным навыком, — вопрос к специалистам по массовым помешательствам. Для меня в этой связи аксиоматичным остаётся лишь то, что есть вещи, явления, события и поступки, отношения к которым дают абсолютно точное представление о нашей человеческой состоятельности, о нашем жизненном опыте и внутренней культуре.

Одним из таких «лакмусовых» абсолютов является музыка вагнеровского «Тангейзера».

Как однажды заметила А. А. Ахматова, если нужно что-то объяснять, то объяснять, скорее всего, ничего не нужно. По этому же поводу великий Аркадий Райкин высказался ещё более доступно: «Есть вещи, которые человеку нельзя объяснить: он их либо понимает, либо не понимает». Красота, интеллектуальная мощь и грандиозный энергетический потенциал этой оперы не нуждается в объяснении, ибо беспределен. Нет более простого способа опознать гениальность артефакта, как способность давать нам всё новые и новые знания об окружающем нас мире и о нас самих. Это единственный критерий не сиюминутной актуальности или «модности», а подлинной, вневременной ценности произведения.

Не могу сказать, что мои отношения с «Тангейзером» просты и безоблачны, но в настоящих отношениях не так важен комфорт, как та роль, которую они играют в нашем приближении к Мудрости — вершине человеческого опыта. Тут можно было бы поразмышлять о том, насколько живое восприятие такой синтетической формы театра, как опера, эффективнее прослушивания и просматривания записей, но мудрствовать об очевидном — лишь щекотать собственную эрудицию.

Живое и только живое исполнение может заставить нас вдумываться и вникать.

В определенном состоянии, наверное, вообще имеет смысл слушать только одно-два произведения на протяжении одного-двух месяцев, чтобы закрыть для себя какой-то вопрос или ситуацию, чтобы разобраться в том, что мешает идти дальше или разглядеть то, что имеет для нас именно сейчас первостепенное значение. Если мы не ставим перед собой именно таких задач перед посещением театра, — в театре нам, поверьте, делать просто нечего.

То, что большинство театралов даже не догадываются, зачем они идут на тот или иной спектакль, — проблема не только критики, которую, по большому счёту, мало кто читает. Это проблема общего развития. Проблема недоразвитости навыка впитывания, способности и к познанию, и к самопознанию. В конечном счёте, это проблема неспособности учиться. Сегодня невозможно перед спектаклем продать лишний билет не потому, что в кассах полно билетов. А потому что у человека отключен механизм спонтанного реагирования на собственное настроение.

Для современного человека Театр — не школа, не способ разобраться в сложных ситуациях, а развлечение.

Поэтому и общий уровень культуры нашей аудитории сложно назвать чем-то из ряда вон неожиданным: если ходить в колледж как на дискотеку, результат таких посещений, разумеется, получится весьма убогим.

За год после премьеры я в трёх разных настроениях трижды посмотрел спектакль А. Жагарса в МАМТ. Не могу сказать, что режиссура меня, в конце концов, убедила, но мешать определенно перестала. Лично мне всё ещё режет слух французский вариант либретто в «венерических» сценах и всё ещё страшно жалко хореографической инсталляции Раду Поклитару, купированной, если не ошибаюсь, уже во второй серии постпремьерных показов. Спектакль, который я услышал 21 ноября, лишний раз доказал, что в освоении такого сложного материала, каким является вагнеровское наследие, только вдумчивая практика — путь к желаемому результату. Просто «справиться» с партитурой и тесситурами для серьёзного коллектива — не сверхзадача.

А вот заставить материал проникать в умы и души — то, чего ждут от интерпретатора все и всегда.

Представление, о котором идёт речь, поразило собранностью, сыгранностью, удивительным коллективным взаимопониманием и оркестра, и артистов. И если не упоминать о тубе, которая пыталась забить всех и вся, и абсолютную вокальную неликвидность исполнителя титульной партии (впервые, кажется, на поклонах по адресу главного тенора в зале прозвучали отчётливо недовольные «Бу!»), то в целом — это было настоящее откровение.

Яркий, сочный, лучезарно-огненно-солнечный тембр Натальи Мурадымовой в партии Елизаветы не только виртуозно передавал эмоциональное половодье переживаний главной героини, но и окутывал бескрайней красотой, вдохновлял, как весеннее небо, — свежее и бездонное, окрыляющее и очищающее.

Певица настолько тонко чувствует природу вокального артистизма, что внешние поведенческие эффекты для передачи внутренней сути образа ей не нужны.

Достаточно слышать звучание, тонкую звукоподачу и умную фразировку, чтобы в сознании сами собой запускались механизмы переосмысления не самого простого сюжета этой оперы.

Казалось бы, чем может быть оскорблена любящая женщина? Тем, что любимый мужчина захотел её как мужчина? Ну, так и на здоровье! Сам момент оскорбления Елизаветы публичным выступлением Тангейзера всегда казался мне несколько вымученным. И вот в последнем спектакле, в котором голос блестящего артиста Валерия Микицкого показался мне высушенным, как изюм, но, в отличие от изюма, абсолютно несладким, только хрустальная чистота и пронзительная лучезарность вокала Мурадымовой вдруг высветила самый главный, самый важный смысл слов Тангейзера: «Я Ангела Небесного в тебе не распознал!»

О том, что, часто плутая в потёмках собственных мутных желаний, мы не можем разглядеть путь к своему подлинному призванию, рассмотреть свою роль в жизни других людей, осознать истинность явлений и поступков, писал ещё Н. В. Гоголь. Переводя ситуацию на современный язык, Тангейзер зашёл к Елизавете в надежде на быструю интрижку (очевидно, желание продемонстрировать приобретенные в гроте Венеры навыки совсем отключило сознание эстрадного певца), но когда он осознал, что Елизавета любит его не за вокально-сексуальную виртуозность, а — просто Любит, просто верит в него как в Человека...

Вот здесь картина мира главного героя начинает трещать по швам, раздавливая под своими мощными обломками своего носителя...

И тут уместно вспомнить о том, какую роль играет Любовь в нашей жизни, о том, почему она не может быть несчастной, хоть и приносит, порой, много боли и страданий.

Любовь — это единственный ненасильственный способ влиять на человека. Учить его чему-то, передавать знания и опыт, изменять его. Никакой другой функции у Любви нет! Для размножения достаточно обычной сексуальной симпатии к лицу, плечам, рукам, ногам и прочим комплектующим. Любовь — это призвание, это способность ненасильственно улучшать мир и окружающих людей. Любовь и только любовь в состоянии нас изменить всерьёз и надолго. Нет более прочного союза, чем союз, основанный на любви. Настоящая любовь не проходит никогда, если объектно-субъектные связи внутри любовного союза гармоничны, а оба члена любовной пары постоянно (постоянно — важное слово) и терпеливо (терпеливо — ещё более важное слово) Верят друг в друга.

Елизавета три года не видела Тангейзера. Она толком не знает его, как человека. Что, если не Вера в его, возможно, не существующие человеческие качества, которые очень редко идут в комплекте с подлинным художественным талантом, заставляет Елизавету защищать своего недалёкого во всех смыслах избранника!

Любовь — это единственный смысл религиозного взаимодействия людей друг с другом.

Не доверие, которого порой желательно остерегаться, а именно Вера делает нас абсолютно счастливыми с кем-то рядом. Многочисленные психологические эксперименты и эзотерические практики показали, что настоящая вера способна преобразовывать не только духовный мир, систему ценностей и поведенческую парадигму человека, но и влиять на его физическое состояние. Вспомним о психосоматике и эффекте Плацебо. Мы забыли о том, что религия — один из наиважнейший способов достижения счастья. Причем, не индивидуального счастья в медитативной бесполезности, а счастья коллективного, счастья сотрудничества. Сотрудничества, которое продемонстрировала 21 ноября труппа Музыкального театра Станиславского и Немировича-Данченко во время представления «Тангейзера».

Хор и оркестр под управлением Фабриса Боллона звучали, как один общий инструмент, словно дышали одновременно в одном такте. Динамические крещендо были настолько грамотно и культурно обыграны, что вызывали непроизвольную улыбку радости от того, что слышишь.

Также очень хочется отметить блестящую работу Дмитрия Ульянова в партии Германа — ландграфа Тюрингии:

красота тембра, плотные низы, отменная фразировка, драматически самодостаточные оттенки вокальных красок — от тёплых и нежных в диалоге с Елизаветой до величественно жёстких в сцене изгнания Тангейзера, — всё было превосходно. И даже к некоторым шорохам на переходах и на старте фраз можно придираться лишь с точки зрения некоего эталонного вокала, которого и в природе-то не встретишь.

Необыкновенно качественной, волшебной филировкой звука покорил меня Антон Зараев в партии Вольфрама фон Эшенбаха. Стоит ли говорить, с какой изысканной теплотой и красотой был исполнен романс про Вечернюю Звезду в третьем акте?.. Религиозный смысл этого романса в исполнении Зараева обретает свое неотвратимо убедительное звучание. Почему-то сразу чувствуешь, что та путеводная звезда, за которой Тангейзер отправился к папскому престолу в Рим, осталась сиять здесь, рядом с Вольфрамом: эта путеводная звезда — любовь Елизаветы, растворенная в молитве о спасении Тангейзера.

Когда любимого человека нет рядом, только молитва о его благополучии, о его здоровье, о его радости способна передать ему наши чувства.

В этом смысл молитвы как религиозной практики. И неважно, к кому обращена молитва (обратим внимание, что романс Вольфрама — и есть молитва: молитва, обращенная к Звезде): важно кого мы оберегаем своей верой, ибо нельзя любить и не верить. Так же, как нельзя молиться за того, кого не любишь.

Динамической мощью, внятностью акцентов и обертоновой яркостью порадовал Феликс Кудрявцев в партии Битерольфа.

И невозможно не упомянуть о восхитительной Ларисе Андреевой, экспрессивно сыгравшей и великолепно исполнившей роль Венеры. В этой партии не так много эмоциональных переходов, но они густо сконцентрированы в небольшом количестве фраз. Певице не просто удаётся передать живописность этих перепадов настроений «богини любви и секса», но убедительно показать, что

Венера лишь играет с Тангейзером как с очередным пленником: она не любит его по-настоящему, но наслаждается им, использует его!

Именно поэтому Тангейзер уходит от Венеры, именно поэтому, не сумев разглядеть путь к спасению в любви Елизаветы, пытается снова вернуться в мир безмятежного самообмана.

Антиклерикальную подоплёку этой оперы я тоже разглядывал долго. Сначала меня терзала ханжеская несправедливость изгнания Тангейзера, потом мучила непонятностью странная смерть Елизаветы, я никак не мог понять роль феноменального по своей красоте хора пилигримов. И только жизненный опыт, только многократные обращения к этому произведению

помогли мне вдруг увидеть всю простую, доступную и логически стройную мозаику этого вагнеровского шедевра.

Мозаику отношений, в которой легко можно перепутать любовь с сексуальным влечением, благородное поклонение с дружеской привязанностью, искреннюю увлеченность с чувственной игрой в кошки-мышки, в которой священники — всего лишь люди, возомнившие себя посредниками Бога на земле: простые, порой безжалостные и часто совершенно недалёкие люди...

Но в последнем представлении «Тангейзера» в МАМТ наиболее мощно, на мой взгляд, прозвучала мысль о том, что можно умереть, растворив свою жизнь в одной бесконечной молитве за любимого человека. В молитве за то, чтобы он научился отличать Добро от Зла, Свет от Тьмы, Любовь от Ненависти. Можно умереть за то, чтобы другой человек, наконец, обрёл самого себя...

реклама

вам может быть интересно

Поэма без божественного Классическая музыка