Звёзды оперы: Виктория Яровая

Виктория Яровая

«Мой Фальеро — персонаж лирико-романтический»

Свой путь на ниве оперы меццо-сопрано Виктория Яровая начинала как Виктория Зайцева. В 2009 году именно это имя я впервые прочитал в программе постановки «Путешествия в Реймс», традиционно представляемого участниками ежегодной Академии молодых певцов в рамках Rossini Opera Festival в Пезаро. В тот сезон моей сегодняшней собеседнице была доверена партия Маркизы Мелибеи, и именно с нее Виктория Яровая и началась для меня как певица – технически оснащенная, стилистически вдумчивая, музыкально выразительная. Но первая наша беседа состоялась еще через год, и тоже в Пезаро, куда исполнительница получила ангажемент уже в основной фестивальной программе. И вот – новая встреча: впервые в жизни беру интервью прямо в парке: мы сидим в прохладной тени деревьев, неподалеку журчит кристально чистая горная река Энц, а природа, за исключением отдельной южной экзотики, своим лесным зеленым ковром, в общем и целом, поразительно напоминает среднюю полосу России. Мы – в живописнейшем Курпарке Бад-Вильдбада, в заповедном местечке федеральной немецкой земли Баден-Вюртемберг, где в июле проходит фестиваль «Россини в Вильдбаде»…

– Виктория, c момента нашей беседы в Пезаро прошло пять лет. Тогда вы предстали Сивено в «Деметрио и Полибио», на сей раз – Фальеро в «Бьянке и Фальеро». Снова встреча с оперой Россини, и снова фестиваль Россини, но не в Италии, а в Германии, и здешний оперный форум часто называют филиалом Пезаро. Вам это удалось ощутить, выступив здесь?

– Безусловно! Но нельзя забывать, что каждый фестиваль уникален по-своему. Фестивальный размах Пезаро огромен: та основательность, с которой он готовится и проводится каждый год, поражает, и это действительно Мекка поклонников музыки Россини. Масштабы же фестиваля «Россини в Вильдбаде» – существенно скромнее, но, несмотря на то, что имя Россини уже присутствует в самóм названии, его репертуарный охват более широк: здесь звучит не только музыка Россини, но и музыка его малоизвестных сегодня современников XIX века, забытые раритеты прошлого. К радости меломанов всего мира, Бад-Вильдбад от сезона к сезону не устает их отыскивать и представлять публике. При этом само музыкальное качество здешних проектов и постановок, в целом, весьма высоко и фестивалю в Пезаро ничуть не уступает. Так что исключительно о здоровой творческой конкуренции между этими двумя фестивалями, конечно же, говорить можно. Я имею в виду именно основную фестивальную программу, а не проекты, целиком подготовленные по линии здешней молодежной Академии Бельканто, существующей при фестивале. Всё-таки, на мой взгляд, Accademia Rossiniana в Пезаро – институт более высокого класса, существенно более основательный и результативный.

Услышать музыку Россини и иные репертуарные диковинки бельканто в Бад-Вильдбаде – это как раз то, ради чего заранее подготовленная публика из числа меломанов, многие из которых буквально знают каждую партитуру Россини наизусть, каждый год и приезжает сюда. Вряд ли – за самими постановками, если говорить именно о театральных продукциях и их сценографии. Этот момент, конечно, весьма специфичен и обусловлен элементарной нехваткой средств. У фестиваля – крайне ограниченный бюджет, и никакой тайны из этого его интендант Йохен Шонлебер (он же и художественный руководитель) не делает, держа здесь всё в своих, надо сказать, умелых профессиональных руках.

– Вы упомянули о здешней фестивальной Академии Бельканто, а сами прошли через Россиниевскую академию в Пезаро, и это, по вашему признанию, принесло вам существенно больше дивидендов для дальнейшего развития карьеры, чем даже ангажемент в основной фестивальной программе на следующий год. А не было ли у вас возможности понаблюдать за работой Академии Бельканто в Бад-Вильдбаде со стороны?

– Нет, такой возможности не было, ведь в этом году я приглашена сюда на партию в постановке основной программы и с момента приезда была занята в репетициях по выпуску спектакля «Бьянка и Фальеро». Я могу сказать лишь о каких-то общих своих впечатлениях по результатам подготовленного силами Академии Бельканто концертного исполнения «Итальянки в Алжире» Россини. Мне показалось, что здесь – всё иначе. Если Россиниевская академия в Пезаро делает упор именно на овладении стилистикой вокала, то здесь я этого не услышала, не смогла почувствовать в певцах той проделанной в этом отношении работы, которая воспринималась бы слухом сразу – легко и безо всяких усилий. Но это мое сугубо индивидуальное мнение на основе всего лишь одного концертного исполнения, а для систематических выводов, понятно, случайной выборки недостаточно. Между тем в Академии Бельканто, художественным руководителем которой, как и фестиваля в целом, является Йохен Шонлебер, есть замечательные педагоги: аргентинец Рауль Хименес и итальянец Лоренцо Регаццо, певцы однозначно мирового ранга (первый – лирический тенор, второй – высокий подвижный бас). Имена этих мастеров, конечно же, внушают большой оптимизм и, несомненно, способны год от года привлекать в число участников Академии всё новых и новых молодых певцов.

– После посещения исполнения силами Академии Бельканто «Итальянки в Алжире» я полностью разделяю вашу точку зрения: если с низкими мужскими голосами картина была, в целом, достойная, то с тенором и женскими голосами – далеко не однозначная. Но скажите, а как вы получили приглашение на фестиваль?

– Вы знаете, всё случилось очень неожиданно, и поначалу, так как за прошедший сезон у меня было очень много работы, от приглашения я хотела отказаться, но, к счастью, этого не сделала. Уже в нынешнем году во Франции в Оперном театра Руана на постановке «Золушки» Россини, в которой я пела главную партию, судьба свела меня с итальянским дирижером Антонино Фольяни. А он, как вы знаете, и есть музыкальный руководитель фестиваля «Россини в Вильдбаде». И маэстро, сказав, что влюбился в мой голос, что ему, вообще, очень нравится всё, что и как я делаю, проявил серьезную заинтересованность в том, чтобы я непременно здесь спела, и пообещал подумать над проектами, которые можно было бы предложить мне в будущем, назвав в качестве предварительных вариантов «Танкреда» и «Зельмиру». Принципиально ответив на всё это «да», я уточнила, что для обсуждения конкретных предложений мы остаемся с ним на связи.

О 2015 годе речь поначалу даже и не шла, ведь на партию Фальеро исполнительница давно была найдена. Но в какой-то момент маэстро сообщил мне, что хочет, чтобы я спела Фальеро уже в этом году и по Интернету прислал ноты: если я соглашусь, возможность переписать контракт на эту партию он найдет. Посмотрев ноты, я поняла, что такой необычайно сложной и масштабной роли у меня просто еще не было! Я – певица молодая, и в моем репертуаре много еще чего не было. Но эта партия оказалась настолько благодатна для голоса (хотя и, несомненно, сложна), настолько притягательна с точки зрения ее драматургического наполнения, что, отметя в сторону всю свою усталость, накопившуюся за сезон, я согласилась. Такая партия просто не могла меня не заинтересовать, но в плане дальнейшего развития голоса и расширения своего творческого амплуа я четко понимала, что она для меня как бы «немного на вырост».

И всё же мне очень хотелось примерить на себя новый образ, освоить по-новому переосмысленные технические приемы, понять, как зазвучит мой голос в опере Россини, которая в музыкальном отношении, на мой взгляд, не совсем традиционно россиниевская: она, скорее, сборная. Что-то в ней напоминает «Медею» Керубини, что-то – «Норму» Беллини, партию Адальджизы, а мои сольные фрагменты с многочисленными пассажами agilità, с элементами подвижной вокальной техники и колоратуры – не иначе как Адину в «Любовном напитке» Доницетти, причем, тональность, высотность диапазона партии Фальеро – прямо, как у сопрано! Диапазон огромный: три октавы, и все эти ноты у меня есть, но ведь опера идет три с половиной часа, а партия Фальеро в ней невероятно огромна! Это опера-сериа, и в ней у меня – две огромные арии, два разноплановых по музыке дуэта с Бьянкой, много ансамблей, много речитативов, похожих один на другой (практически одинаковых), и выучить всё это с наскока не так-то просто! Музыкального материала много, а времени на его подготовку было мало, тем более, в этом сезоне, когда я постоянно где-то подолгу отсутствовала на других своих контрактах.

Ежедневно заниматься с концертмейстером в театре и по крупицам выстраивать партию, когда тот обращает внимание на нюансы твоего звучания и что-то оперативно корректирует в твоем пении, у меня просто не было возможности. Естественно, много пришлось работать самостоятельно, и я очень переживала по этому поводу, но маэстро Фольяни меня постоянно подбадривал: мол, не волнуйся, ты всё споешь. Так вот в итоге и спела, но перед тем, как дать согласие, я всё же основательно задумалась. Был ведь в этом еще и очень непростой психологический момент – решиться на такую сложную и ответственную партию при минимуме времени на ее подготовку. Но, рискнув, в итоге я победила, и критика на премьеру была просто фантастическая: я получила много лестных сравнений и с самóй Чечилией Бартоли, и даже с Мэрилин Хорн, хотя мой голос – не контральто, как у нее, а меццо-сопрано. Это, безусловно, приятно, но никаких оснований почивать на лаврах не дает: мое первое обращение к партии Фальеро – лишь отправная точка для ее дальнейшего, более скрупулезного постижения в будущем, хотя кто сейчас может сказать, где и когда доведется встретиться с ней вновь…

– А как здесь обстоит дело с организацией рабочего процесса?

– На первый взгляд, этот фестиваль в лице его интенданта и художественного руководителя Йохена Шонлебера предстает воплощением строгости и пунктуальности немецкого менталитета. Но если учесть, что музыкальный руководитель фестиваля Антонино Фольяни, занимающий свой пост с 2011 года, – итальянец, то, с точки зрения процесса музыкально-сценической «сборки» постановок основной программы, менталитет фестиваля всё же итальянский: он явно преобладает. Основной постановочный контингент, за редким исключением, – итальянцы: режиссер, который как раз и поставил «Бьянку и Фальеро», ассистенты, пианисты, сценический персонал. Мало того, даже кафе у подножия Тринкхалле, главной фестивальной площадки, и то держат итальянцы! Что же касается репетиций, то времени на раскачку здесь нет: всё происходит очень быстро, и, кажется, это единственное, что явно не по-итальянски. При минимуме музыкальных и чуть большем количестве постановочных репетиций «Бьянку и Фальеро» мы сделали за неделю-другую. Постановочные репетиции проходили с режиссером: фактически, на нем замыкалось всё, ведь на этой продукции он был также сценографом и художником по костюмам.

Ради самой музыки, ради своей вожделенной роли на «сборные» сценографию и костюмы ты просто закрываешь глаза, хотя времени на то, чтобы основательно «впеть» в себя партию, конечно же, было очень мало. Всю огромную постановку весьма «деловито» развели, в принципе, довольно быстро, и на первой же оркестровой всё сразу зазвучало и с хором, и с мизансценами!!! Правда, с оркестром у нас было четыре прогона, и этого, конечно же, было вполне достаточно, но мысль, что здесь всё не так, как в Пезаро, не оставляла ни на миг. В Пезаро всё всегда намного дольше и основательнее, размереннее и спокойнее, так что в Бад-Вильдбад певцу надо приезжать уже полностью подготовленным, хорошо знающим свою партию: времени на доучивание по ходу дела у него здесь просто не будет.

– Ни для кого не секрет, что сцена Тринкхалле – это даже и не сцена в привычном понимании, а подиум практически без кулис, без оркестровой ямы и без занавеса. Тем не менее, несмотря на всю эту театральную «импровизированность», мне как слушателю в плане акустики, для того чтобы внимать исполнению, всегда было здесь довольно комфортно. А какие ощущения от такой необычной обстановки у исполнителя, который с этого подиума должен петь?

– Когда я впервые всё это увидела и поняла, что нет не только привычной сцены с оркестровой ямой, но в архитектуре помещения также нет и никакой арочности, никакого купола, я задалась вопросом, а куда же будет лететь звук? Ответа на него я так и не нашла, но, по-видимому, звук всё-таки куда-то летит, раз вы говорите, что как слушателю вам было вполне комфортно. Если же рассуждать о том, насколько мне акустически удобно было петь в этих условиях, то я скажу исключительно о себе. Я никогда вообще не думаю об акустике: меня как-то давно и сразу к этому приучили, и я не отношусь к тем певцам, которые на этом помешаны и всегда ищут точку, куда встать, чтобы их было лучше слышно.

Так вот в Бад-Вильдбаде никакого акустического дискомфорта я не ощутила. Я просто вышла на сцену и пела, наслаждаясь музыкой и ролью. Оркестр было слышно хорошо, а со стороны зала, словно на каком-то подсознательном уровне, я очень сильно ощущала прилив явно заинтересованного внимания. Единственно, что смущало, так это отсутствие оркестровой ямы. При виде сидящих перед тобой в двух шагах музыкантов возникало странное чувство собственного присутствия внутри оркестра, но, впрочем, и к этому я быстро привыкла. И всё же для певцов фестиваль в Бад-Вильдбаде привлекателен хотя бы уже потому, что вся его оперная продукция со временем непременно выходит на CD (отдельные проекты – даже на DVD). А дискография – вещь для любого певца, безусловно, очень важная. Я ведь пока могу назвать лишь DVD «Деметрио и Полибио», записанный в Teatro Rossini в Пезаро в 2010 году. В музыкальном же отношении партия Фальеро, в которой я дебютировала в Бад-Вильдбаде, безусловно, подарила мне истинные мгновения творческой радости!

– Во время предыдущей беседы в Пезаро, когда мы говорили о вашем дебюте в партии Сивено, я помню, вы сказали, что в этой первой в вашей жизни партии-травести с точки зрения ее артистического воплощения вы ощущали себя не совсем уверенно. И добавили, что над устранением этой внутренней неуверенности в будущем вам еще предстоит поработать. И вот снова брючная роль – Фальеро. Что-то в вашем отношении к партиям-травести поменялось за прошедшие годы?

– Конечно, поменялось. Фальеро – моя вторая брючная партия Россини, а между ней и Сивено я спела еще Гензеля в опере Хумпердинка «Гензель и Гретель» на Глайндборнском фестивале. Вообще, к этой проблеме надо подходить комплексно, ведь в конкретной постановке очень многое зависит от режиссера, и если он действительно настроен на открытый диалог с исполнителем, а не занят лишь решением своих утилитарных, одному ему известных и понятных задач, то и проблем не бывает! Как раз в Глайндборне мне очень повезло: подобный диалог с потрясающим молодым постановщиком – ассистентом известного французского режиссера Лорана Пелли – состоялся тогда в полной мере. И я тоже сначала не верила, что могу быть Гензелем, так как по своей натуре, по своим естественным порывам и пластике движения во мне всегда проявлялась и проявляется явная женственность, но мою собственную предубежденность этот молодой ассистент сумел переломить также легко и естественно. Увидев себя со стороны, признаться, я и сама себя не узнала! Не только я – не узнала меня даже моя мама, когда приезжала на спектакль: что это, говорит, за мальчик в маечке и шортиках там поет? Но, безусловно, просто так ничего ведь не дается: мы много тренировались, постоянно повторяли специальные упражнения. Можно сказать, это были своего рода уроки body language, но в приложении к требуемой театрально-сценической ситуации.

После этого в моем актерском сознании действительно очень многое поменялось: именно тогда я по-новому и взглянула на брючные партии. Но когда это случилось, одна накладка с ранее подписанным мною контрактом, который отменить было уже нельзя, еще одну партию-травести так и не позволила мне включить в свой репертуар. В 2013 году в Неаполе на сцене театре «Сан-Карло» я пела партию Сивено в арендной постановке Россиниевского фестиваля, и поэтому приглашение Владимира Юровского в Глайндборн на партию Композитора в «Ариадне на Наксосе» Рихарда Штрауса принять тогда не смогла. Так очень часто бывает: подпишешь контракт задолго до самогó выступления, а в последний момент на этот же период возникает что-то еще более для тебя интересное, но отменить первый контракт ты уже не можешь. Откажешься – мгновенно испортишь себе репутацию, откажешься один раз – второй раз больше не пригласят! Сколько подобных случаев уже было в моей жизни, но я точно знаю, что для всех артистов это всегда просто какой-то извечный камень преткновения! Теперь уже сразу две партии в операх Рихарда Штрауса – Композитора в «Ариадне на Наксосе» и Октавиана в «Кавалере розы» – я могу назвать стопроцентно своими, но пока мне не остается ничего другого, как лишь надеяться, что в обеих этих партиях-травести мне всё же доведется выступить в будущем.

В нынешней фестивальной постановке «Бьянки и Фальеро» единственный в моей жизни травестийный опыт Глайндборна мне, в общем, также немало помог: в партии Фальеро я чувствовала себя уже намного увереннее, чем пять лет назад в Пезаро в партии Сивено. И всё же из партий-травести мне больше нравятся не типажи героев-рыцарей, не типажи мужей-полководцев, как венецианский генерал Фальеро, а персонажи наподобие моцартовского Керубино или рихардштраусовского Октавиана. Если уж мальчики, то мальчики в полном смысле этого слова – «резвые, кудрявые, влюбленные…» Да и совсем маленький наивный Гензель мне тоже гораздо ближе, чем мощные барчеллоновские типажи. Россиниевские Фальеро, Танкред или Арзаче – это ведь всё коронные партии знаменитой итальянки Даниэлы Барчеллоны, трактуемые ею в типично героической манере с помощью мощного выразительного пласта ее густого и темного контральто. Но моя вокальная стезя – иная. Мой Фальеро – персонаж лирико-романтический, и я стремлюсь передать движения его души за счет самого голоса, за счет игры тембральных красок, за счет динамичной подвижности звуковедения, за счет «дыхания» музыкальных фраз, в которые Россини вложил, кажется, целую вселенную смыслов, чувств и настроений.

– Вы сказали, что в завершившемся сезоне у вас было много работы. А если посмотреть назад чуть дальше и говорить не об одном, а, допустим, о двух-трех предшествующих сезонах, то пополнение вашего репертуара новыми партиями шло активно?

– Говорить именно об активном пополнении репертуара новыми партиями я не могу, да, впрочем, никогда такой цели перед собой и не ставила. Считаю для себя нормальным и на данном этапе вполне оптимальным одну-две новые партии за сезон, а вовсе не пять-шесть, как умудряются иные певцы. Но если бы я и поставила перед собой такую цель, то на данном этапе это, в принципе, даже при всем моем желании, было бы невозможно. Здесь надо четко разграничивать понятия оперного бизнеса и оперного искусства, и первое мне абсолютно чуждо. Я всегда стремилась, стремлюсь и буду стремиться к тому, чтобы петь исключительно свой репертуар, чтобы голос естественно – постоянно и поступательно – развивался в нужном и правильном направлении. И в этом сезоне именно партия Фальеро для развития моего голоса, для ощущения себя певицей на каком-то качественно новом уровне постижения и техники, и стиля, и образа дала мне невероятно много, став в процессе развития карьеры важным этапным приобретением. Я просто счастлива, что эту партию мне всё же удалось спеть. Знаете, это как подарок судьбы, и это поистине дорогого стóит!

Уже после премьеры я долго думала, анализировала свое выступление и пришла к убеждению, что шаг этот был абсолютно правильным. Эта партия дала мне и ряд интересных потенциальных зацепок в плане ангажементов на будущее со стороны интересных фестивалей и солидных агентств, но предвосхищать события не стану: пусть всё идет своим чередом. Сам голос недопустимо провоцировать на форсирование, искусственно создавая ему неудобства. Однако в мире сегодня довольно много певцов моего поколения и даже еще моложе меня, которые очень быстро делают карьеру в номинальном смысле этого слова, довольно активно включая в свой послужной список очень солидные театры и престижные фестивали, не думая о подходящем их голосу репертуаре. Но, как правило, лет через пять этого певца уже и не вспомнишь: его блиц-карьера, весьма быстро достигая апогея, на этом и заканчивается. Я же существую в выбранном мною индивидуальном ритме, и на очень даже привлекательный с точки зрения престижа ангажемент я соглашусь лишь только тогда, когда для него действительно пробьет час, когда сам процесс развития голоса подведет к этому естественным образом.

– Вы «сами себе режиссер», в смысле советчик-контролер, или в русле оптимальности выбора репертуара вас кто-то постоянно направляет?

– В данный момент такой человек – Светлана Радугина, мой большой друг и советчик, совершенно потрясающий профессионал, концертмейстер московского театра «Новая Опера», солисткой которого я являюсь. Есть, конечно, и ряд зарубежных коучей, которые меня уже хорошо знают и к которым я также могу обратиться за советом. Но все-таки сегодня мой главный вокальный поводырь – Светлана Радугина. Она знает мой голос существенно лучше других, так как работает со мной уже давно, когда-то, собственно, начав вести меня практически с нуля, постоянно наблюдая и фиксируя любые малейшие изменения и в тембре, и в объеме, и в подвижности, и во многих других вокальных параметрах. Мой концертмейстер регулярно слушает меня, всё время дает какие-то рекомендации, будучи в этом отношении человеком очень опытным. Сама же она – ученица нашего знаменитого концертмейстера Евгения Шендеровича, так что здесь четко прослеживается самая настоящая профессиональная преемственность: у нее очень хорошее ухо, которое в твоем голосе слышит буквально всё. А еще до «Новой Оперы» моим коучем-концертмейстером была Марина Кравец из Академии имени Гнесиных, еще один замечательный музыкант. Я ее очень люблю и очень благодарна ей, так как на сáмом начальном этапе она кардинально поменяла мое представление о певческом голосе, исправила многие вокальные недостатки, которые позволили уверенно двигаться дальше. К сожалению, сейчас мы общаемся крайне редко, так как просто нет времени, но о своем первом коуче я всегда вспоминаю с большой теплотой.

– Если мы вернемся к нашему условному промежутку двух-трех предшествующих сезонов, то какими новыми партиями, кроме Фальеро, пополнился ваш репертуар?

– Как раз сезоном ранее я и спела Гензеля в Глайндборне. При этом назову и, на первый взгляд, неожиданную для меня партию Сузуки в «Мадам Баттерфляй» Пуччини: на сценах Оперных театров Лиля и Люксембурга я выходила в ней, опять же, под управлением Антонино Фольяни. Понятно, что это – небольшая и далеко не главная роль, но Пуччини – это совсем иная для моего голоса музыкальная стилистика, совсем иной, более плотный оркестр, закономерно требующий и более высокой вокальной «пробиваемости». И я решила попробовать, чтобы понять, как это у меня пойдет, благо такая небольшая роль навредить мне просто не могла. А попробовав, поняла, что, в принципе, перестроиться на новые музыкальные ощущения этой партии оказалось вовсе несложно. И мой концертмейстер Светлана Радугина сразу же мне сказала, что если я начинаю потихоньку подбавлять такого вот Пуччини, который по вокальной эмиссии – примерно то же самое, что и Маддалена в «Риголетто» Верди, то, значит, голос всё же будет меняться в сторону более плотного репертуара. Если в случае довольно тяжелого пуччиниевского оркестра мне безо всякого форсирования хватает ресурсов его перекрывать (а мне действительно их хватало), значит, голос уже сейчас имеет тенденцию к укрупнению в перспективе. Не секрет ведь, что многие исполнители в наше время поют Россини, Беллини и Доницетти очень маленькими голосами так, что надо прислушиваться, и это стало едва ли не нормой! Но ведь вся проблема в том, что спеть то же самое большим голосом существенно сложнее, а если всё-таки это спеть стилистически точно и правильно, то ведь и эффект воздействия на слушателя будет несравнимо больше. Поэтому, – еще раз повторюсь, – не допуская форсирования голоса, я и стараюсь пробовать для него разные вокальные оболочки: если подходить к этому вдумчиво и серьезно, то сочетание в собственном репертуаре Россини с Рихардом Штраусом и Хумпердинка с Пуччини ни к каким вокальным проблемам привести не сможет.

– И всё же на сегодняшний день Россини – это основа вашего репертуара?

– Это, безусловно, так, но за Россини, особенно за его серьезные опусы, не каждый певец ведь еще возьмется! Я же с полной уверенностью говорю, что Россини – это стопроцентно мой композитор. Кстати, сразу после Бад-Вильдбада в Пезаро меня ждет очень интересный проект – «Messa di Gloria» Россини, вот уже двадцать лет как не звучавшая на этом фестивале. Вообще, весь репертуар Россини можно сравнить с большой музыкальной кладовой, из которой любому певцу выбирать «оперные деликатесы» следует очень расчетливо и обязательно своевременно, аккуратно и с полным представлением о них. Я уже также сказала, что на протяжении карьеры певческий голос меняется, поэтому вполне возможно, что настанет когда-нибудь и такой момент, когда от репертуара Россини придется отказаться совсем. Но это, понятно, вопрос отдаленной перспективы. Я ведь певица – еще довольно молодая, и активно пою Россини, когда-то начав с его комического репертуара, всего шестой год. И лишь только сейчас я обратилась к его «Бьянке и Фальеро» – первому для меня полновесному россиниевскому образцу оперы-сериа. Что же касается «Деметрио и Полибио» – самой первой оперы в творчестве Россини, – то по отношению к таким его «мощным» опусам, как «Бьянка и Фальеро», «Танкред» или «Семирамида», стилистически она стоит явным особняком, и ее вокальные задачи намного проще.

Так что и Россини я включаю в свой репертуар, исходя из принципа поступательности, продвигаясь от более простого к более сложному. Мой концертмейстер Светлана Радугина говорит мне всегда так: «За бельканто, в том числе за Россини, держись до последнего!» И сей тезис для меня – безусловное руководство к действию. Ведь в этой фантастической музыке твой голос буквально расцветает, и ты можешь показать всю палитру его красок и технических возможностей. Конечно, меня привлекает и французская лирическая музыка: Шарлотта в «Вертере» Массне, Далила в «Самсоне и Далиле» Сен-Санса, а также, к примеру, Сафо в одноименной опере Гуно. Пока я только просматриваю эти партии впрок, начав с изучения арий. Кто знает, возможно, когда-нибудь я и спою их, но не сегодня и, по всей видимости, не завтра. И хотя во Франции мне очень многие всегда говорят, что я – Далила, что у меня мягкий, теплый голос, тембрально соответствующий роли, всё равно переходить на этот репертуар пока не спешу.

Помимо сложно-интеллектуальной музыки Рихарда Штрауса меня привлекает также и очень «вкусная» музыка Берлиоза, но если до первого я уже созрела, то встреча со вторым пока также откладывается на неопределенный срок. Если «Вертер» и «Самсон и Далила» в наше время достаточно регулярно востребованы в мире, то где ставят сегодня «Сафо»? Да практически нигде! Зато широко востребованные на Западе россиниевские «Севильский цирюльник», «Золушка» и «Итальянка в Алжире» из моего репертуара в последние годы никогда не выпадают. «Золушек» за прошедший сезон я спела особенно много – порядка двадцати пяти, кажется. И это прекрасно, когда есть работа: певец должен постоянно выходить на сцену, а его голос должен постоянно звучать! Только так и можно развиваться, творчески расти. Только так и можно «впеть» в себя ту или иную партию до такой степени профессионального автоматизма, когда на сцене в конкретной постановке театра, в котором ты выступаешь в данный момент, больше начинаешь думать уже об актерских задачах. И меня как исполнительницу этих «абсолютно моих» партий сей факт просто не может не радовать! В этом сезоне Розину в оригинальной версии для меццо-сопрано я спела и в «Новой Опере»: с момента давней премьеры этой постановки партия главной героини была отдана на откуп сопрано, так что устои сей доморощенной традиции исполнения, слава Богу, наконец-то, пошатнулись.

– Помню, вы когда-то говорили, что в Пезаро по части итальянского языка, если что-то не так споешь или произнесешь, особенно придирчиво всегда относились именно к русским певцам. А как здесь?

– Да то же самое, потому, что, наверное, спрос с русских всегда был традиционно выше, а также еще и потому, что русские певцы сегодня прочно на разных уровнях «оккупировали» как западноевропейские, так и американские оперные театры различной категории. Сегодня русские певцы составляют серьезную конкуренцию зарубежным. Но сделать с этим ничего не могут: русские – это мейнстрим, основное направление на современном оперном рынке, ведь русские певцы давно уже овладели и языками, и стилистикой западноевропейской музыки. Посмотрите, сегодня в «Ковент-Гарден» кто поет Моцарта? Русские! Это же поразительный факт! И это просто замечательно! Всё меняется в этом мире: сегодня русские за рубежом поют и Россини, и Генделя, побеждают на конкурсах старинной музыки. Скажите, когда это было видано?! Открылись границы, постперестроечное время прошло, и с постсоветского пространства началось музыкальное «покорение Европы». И я, когда вижу успехи наших певцов за границей или читаю восторженные рецензии на их выступления, всегда искренне за них радуюсь! Но, понятно, никто ведь, кроме них самих, не знает, какой огромный творческий труд и какие непростые организационные усилия стоят за всеми этими успехами.

– Мы выяснили, что основа вашего нынешнего репертуара – Россини, а есть ли в нем опусы Беллини или Доницетти – других представителей стиля бельканто?

– Да. На сегодняшний день это две партии в операх Беллини – Адальджиза в «Норме» и Ромео в «Капулети и Монтекки», которые мною подготовлены, но на суд публики пока не вынесены. Ромео – партия, которая очень хорошо, просто идеально ложится на мой голос, а вот Адальджиза всё-таки очень сложна в плане своего драматизма, и с ней мне надо быть предельно осторожной, чтобы ни в коем случае не допустить форсирования звучания. Спеть обе эти партии я, в принципе, планирую. Доницетти пока не трогаю, хотя, конечно, петь его мне очень хочется, но надо немного подождать. Был такой случай: два года назад на конкурсе имени Франсиско Виньяса в Барселоне в финале я пела арию Леоноры из «Фаворитки» Доницетти. После этого я подошла к присутствовавшему там директору по кастингу «Ковент-Гарден» Петеру Марио Катоне – мы уже были знакомы ранее – и спросила его, что он думает о моей Леоноре. И он сказал, что стилистически всё очень хорошо, но петь Доницетти мне пока еще рановато. И я к нему прислушалась как к профессионалу, который прежде в другом репертуаре всегда мне симпатизировал. Но, правда, это было два года назад, и за это время мой голос опять успел поменяться. Конечно, Леонора в «Фаворитке», паж Орсини в «Лукреции Борджа», Джованна Сеймур в «Анне Болейн» – это всё мои потенциальные партии. Но надо подождать. Может быть, к ним прибавится даже и Мария Стюарт в одноименной опере Доницетти (не только Елизавета). Марию Стюарт часто ведь поют меццо-сопрано, так почему бы нет? Одним словом, роскошных партий у Доницетти много, и всё дело – лишь в их своевременности и ангажементах на них.

– Прошедший сезон оказался для вас чрезвычайно насыщенным и творчески интересным, и в заключение нашей беседы хочется пожелать, чтобы и впереди у вас было много хорошего и интересного. Пользуясь вашей же формулой, форсировать события не стану, но просто уверен, что у вас всё еще впереди: я имею в виду те заветные партии, которые вам бы хотелось спеть. Но как московский меломан при этом интересуюсь, есть ли вероятность в следующем сезоне услышать вас в Москве?

– Единственно, о чем я могу пока сказать, так это о том, что в рамках очередного «Крещенского фестиваля» в «Новой Опере» состоится концертное исполнение оперы Беллини «Капулети и Монтекки», но произойдет это, понятно, еще не скоро – в январе следующего года. Когда я говорила о том, что партию Ромео в этой опере, в принципе, собираюсь исполнить, то имела в виду именно это. Запланированный московский проект для меня не только чрезвычайно важен, но и вдвойне ответственен, ведь партию Ромео мне предстоит исполнить впервые.

– Так, значит, дождемся января следующего года. После того, как 1989 году в рамках гастролей «Ла Скала» Риккардо Мути привез в Москву эту оперу Беллини фактически с двумя сопрано в партиях Джульетты и Ромео (Ромео – Делорес Циглер), а также после ее концертного исполнения на открытии сезона Московской филармонии 2008 года с барочной дивой Анной Бонитатибус (Ромео), оказавшейся тогда в стихии бельканто лишь «за компанию», в партии Ромео московская публика услышит, наконец, настоящее колоратурное меццо-сопрано!

– Спасибо! До встречи в Москве в «Новой Опере»!

Беседовал Игорь Корябин

Бад-Вильдбад — Москва

реклама

рекомендуем

смотрите также

Реклама