Среди бесчисленных интерпретаций повести Томаса Манна «Смерть в Венеции» (1912) хореографическая версия Джона Ноймайера занимает особое место. Несмотря на верность оригинальной фабуле, этот балет не просто её пластическая адаптация, но философское размышление, хореографическая форма мысли, в которой пластика человеческого тела становится весомее и богаче слов, а музыка отменяет интонацию речи.
На Троицком фестивале 2025 года в Зальцбурге этот балет предстал как совершенное произведение искусства, объединяющее трагедию, красоту и размышление о природе творчества в сокровенных вопросах: почему мы начинаем сочинять стихи, снимать ролики, фильмы, ставить танцы, танцевать даже тогда, когда у нас к этому нет призвания? Что влечёт нас к самовоплощению, самопрезентации, самоумножению и, как следствие, к саморазрушению?
В спектакле Ноймайера главный герой Ашенбах снова «меняет профессию»: перед нами не писатель, как у Т. Манна, и не композитор, как у Висконти, а великий балетмейстер, которого узнают в общественных местах, над которым потешаются, которого провоцируют.
Ашенбах: художник в зеркале заката
Главную партию мастера-хореографа Ашенбаха, исполнил Эдвин Ревазов — некогда юный Тадзио в премьере 2003 года, а теперь — виртуозный и зрелый мастер сцены. В исполнении артиста перед нами предстаёт выгоревший творец, тщетно пытающийся соединить мёртвую форму хореографического искусства с живой плотью подлинного чувства. Он пытается поставить балет о Фридрихе Великом (блестящая работа Адессандро Фрола), в юности пережившему мучительную любовную страсть, из-за которой хотел бежать из дома от своего отца-солдафона Фридриха Вильгельма I.
Эта юношеская травма Фридриха Великого в отношениях с отцом находит отражение в личной травме Ашенбаха в его детских отношениях с матерью (великолепная работа Анны Лаудере). Призраки прошлого возникают в причудливых танцевальных видениях травматических фантомов. Э. Ревазов передаёт этот внутренний надлом с подкупающей сдержанностью, близкой к первоисточнику Т. Манна: его движения лишены театральной экспрессии, но наполнены тонкой психофизикой истощения, соблюдающей приличия измученности и углублённого в себя отчаяния.
Из этих танцевальных фантомов вырастают «концепции балетмейстера Ашенбаха» в исполнении Сильвии Аццони и Александра Рябко. Это воплощенные идеи, спустившиеся с чертежной доски воображения в мир реальной сцены. Они не просто герои — они голоса нейронных процессов чистого разума, пытающегося воплотить наитие. Почти бесплотный танец артистов создаёт многоуровневую метафору отношения автора со своими идеями, которые после реализации начинают жить собственной жизнью, не признавая отцовства своего создателя.
Пожалуй, главным достижением Дж. Ноймайера в этом спектакле стало гармоничное соединение пуантовой техники с почти необработанной уличной пластикой. Под музыку И. С. Баха и Р. Вагнера балетмейстер убедительно передаёт как атмосферу богатого салона, так и пляжные будни с помощью хореографических средств. Сочетание классических, неоклассических элементов и элементов авангардного танца создает впечатление психологической филиграни на фоне точных бытовых зарисовок.
Этот тонко вылепленный контрапункт благопристойно приличного, с одной стороны, и свободного до дикой непристойности, с другой, впервые на балетной сцене поднимает глубокий философский вопрос о сложном взаимодействии формы и содержания, жизни и искусства. Бывает ли в принципе правильное искусство, правильное чувство, правильная вера, правильная жизнь? Что такое сама эта «правильность», мерка, эталон, ориентир, если о них разбивается невозможность человека управлять собственными эмоциями?
Тадзио: гимн жизни
Воплощением всего настоящего, не измученного поисками художественных форм, становится польский юноша Тадзио в исполнении витально-грациозного Каспара Сасса. Он не выходит на сцену, а вырывается на неё, и его танец — танец самой жизни. Он равнодушен к тем чувствам, которые вызывает, но любопытен к окружающему, как ребёнок, и как ребёнок он не понимает ценности своей молодости — той молодости, которая навсегда оставила Ашенбаха И речь, конечно, не о молодости физической, а о молодости творческой. И здесь уместно вспомнить немецкие корни этого имени: Aschen (пепел) и Bach (ручей), то есть «ручей из пепла».
С трогательной беспощадностью Ноймайер рассказывает в своём спектакле о самом себе, о неизбежности творческого угасания и беспомощности художника перед вечностью. Та виртуозность, с которой балетмейстер раскрывает в хореографии глубокие эмоциональные смыслы «Музыкального приношения» Баха или мелодии из «Тангейзера» Вагнера, завораживает. Органичность внятно артикулированных пластических решений вызывает эффект чтения мыслей постановщика по предлагаемым им мизансценам.
Финальное па-де-де, поставленное под «Liebestod» из «Тристана и Изольды» Р. Вагнера в транскрипции Ф. Листа в блестящем исполнении пианиста Дэвида Фрэя, становится эмоциональной кульминацией спектакля. В этом завершающем па форма покоряется духу, жизнь сливается со смертью, а художник растворяется в своей мечте. Из геометрически сложных пластических решений и поддержек перед нами вырастает скульптурный образ бесстрастно скорбящей Вечности.
Музыка как структура и соблазн
Музыкальная ткань спектакля строится на контрасте математического академизма Баха и романтической эмоциональности Вагнера — том самом контрасте, который Ницше определил как противопоставление аполлонического (светлого) начала и дионисийского (мрачного). Хореография Ноймайера вырастает из этой дихотомии: точность и стройность композиций Баха сменяются вагнеровской страстностью. Именно музыка Р. Вагнера сопровождает сцены в Венеции — городе соблазна, чувственного пробуждения и разрушения.
Особенно ярко эта деструктивная палитра смыслов проявляется в сценах с «двойниками-странниками» — Луи Мусином и Матиасом Оберлином, которые сопровождают Ашенбаха в его непреднамеренном саморазрушении. Дуэт буквально плавится в жизнелюбивом дерзком пародийном танце, изображая гондольеров, парикмахеров, клоунов и фриков. Как блестящее воплощение двух весёлых служителей смерти они провоцируют, пугают, оскорбляют и в итоге убивают.
Пространство, свет, жест: театральная ткань спектакля
Сценография Петера Шмидта — визуально аскетична, но безмерно выразительна. Плавные, текучие формы, напоминающие лодку, трансформируются с помощью света и проекций «крупных планов лагуны». Пространство — как сама Венеция — постоянно ускользает, дышит и растворяется. Оно становится отражением души Ашенбаха — зыбкой, неустойчивой, уносимой течением. Костюмы — от строгих до маскарадных — передают разложение общества, упадок вкуса, контраст между напыщенностью и естественностью.
Танцоры ансамбля — юноши на пляже, светское общество, видения и тени — создают сложную, плотную, пластически дробную структуру спектакля, в которой каждый жест значим, каждая мизансцена несёт в себе ключ к пониманию общего смысла. От сцен репетиций «Фридриха Великого», где музыка Баха встречается с «неправильной» хореографией, до вакханалии и танца смерти с гитарами, масками Kiss и барочной рок-интермедией — всё в этом спектакле дышит живой жизнью во всей её невообразимо сложной, калейдоскопической полноте.
Эта жанрово-стилистическая пересортица удивительным образом выплавляется в понятный и убедительный стиль, сродни литературному натурализму: такова жизнь, таковы её формы и таковы её смыслы, выраженные в танце.
Живое искусство о смерти, о любви и о творчестве
Балет Джона Ноймайера остается живым даже через двадцать два года после премьеры. Он не превращается в музейное полотно, потому что рассказывает историю о муках художника, который мечтает в мертвой форме воплотить живую жизнь. «Смерть в Венеции» — спектакль о гибели выдуманной морали в океане неукротимой жизни и неумолимой любви.
Оглушительными овациями встретила этот философский балет и его создателя Джона Ноймайера фестивальная публика, а руководитель фестиваля Чечилия Бартоли вынесла на сцену огромный букет, вручила балетмейстеру и поклонилась.
Автор фото — Kiran West
Если вы поклонник турецких сериалов, то приглашаем вас посетить фан-сайт сериала «Зимородок» по адресу zimorodok-online.com и посмотреть его онлайн. Новый турецкий сериал, основанный на реальных событиях, уже стал приобрел большую известность.
