Когда сезон подходит к пику

Классическая музыка в Нью-Йорке после 11 сентября

Перенесенный из-за трагических событий 11 сентября с начала сезона на январь фестиваль Линкольн-центра «Rachmaninoff Revisited» (что по-русски может звучать как «Рахманинов — заново» или «Возвращение к Рахманинову») жертвой терроризма все же не стал.

Да, в нем не участвовал, как было запланировано ранее, Михаил Плетнев (официально сообщили, что из-за травмы), и вместо его сольного концерта в календаре зияла дыра, а в Третьем концерте Рахманинова пришлось слушать не Плетнева, а Гаррика Олсона, что, согласитесь, совсем не то же самое. Да, из-за смены дат фестиваль в Линкольн-центре не смог опередить в своей симфонической части аналогичный в Карнеги-холле, и Валерий Гергиев с оркестром Мариинского исполнили всего тремя неделями раньше тот же «Остров мертвых», Четвертый концерт и Рапсодию на тему Паганини, что потом звучали в Эвери Фишер-холле. Но главные участники фестиваля в Линкольн-центре — лондонская «Филармония» и дирижировавший ею Владимир Ашкенази — сделали все возможное, чтобы музыка Рахманинова звучала актуально, а сходство программ только привлекло слушателей: сравнивать всегда интересно.

У «Филармонии» явно свой тембр, прозрачный и ясный, выпуклы все голоса, все детали. В рахманиновской фактуре, которая у мариинцев, например, была насыщенной, «полновесной», моментами даже тяжеловатой, открылись новые красоты и смыслы. Рекордсмен по числу сделанных им записей, лондонский оркестр очень мобилен и отличается особой раскрепощенностью. К тому же в нем много молодежи. Молодость не мешает участникам мастерски играть и заметно добавляет энтузиазма. Впрочем, энтузиазм исходил в большой мере и от дирижера с его нервной, темпераментной пластикой. «Остров мертвых», оркестровая поэма по картине Беклина, в их интерпретации понравился больше, чем Третья симфония, думаю, еще и потому, что русская эпичность созданной в 30-е годы симфонии сегодня кажется значительно более чужой, чем трагизм «Острова мертвых».

Другой повод для сравнений — партитура Четвертого концерта. В своем первоначальном варианте он исполнялся самим автором и Филадельфийским симфоническим оркестром под управлением Л. Стоковского. Однако композитор чувствовал, что для слушательского восприятия концерт слишком длинен (хотя длится даже в первом варианте меньше, чем популярнейшие Второй или Третий), и сделал ряд сокращений, создав вторую и, наконец, самую краткую — третью редакцию, которая и известна в мире (ее исполнял А. Слободяник-младший с оркестром Мариинского и В. Гергиевым).

В. Ашкенази нашел первую рукопись Четвертого концерта (в Библиотеке Конгресса) и вместе с молодым пианистом Александром Гиндиным сделал новую запись полной версии концерта. Эта версия и прозвучала в Эвери Фишер-холле. Приживется ли она на сцене — неизвестно: выигрывая в связности музыкального повествования, она все же кажется многословной и расплывчатой. А вот то, что благодаря ей мы услышали очень талантливого молодого пианиста, — несомненно.

У А. Гиндина — теплый, красивый звук, доскональное понимание партитуры на всех уровнях и умение услышать рахманиновские идиомы по-своему (о чем свидетельствовала и интересно трактованная знаменитая соль-минорная прелюдия, которую пианист, отвечая на овации публики, исполнил на бис — необычно сдержанно, с неожиданно горестной и в то же время философской нотой в основной теме и другими, не менее убеждающими эмоциональными новшествами). Это был его оркестровый дебют в Нью-Йорке, хотя 25-летний пианист, лауреат конкурсов им. Чайковского (1994) и им. Королевы Бельгии Елизаветы (1999), уже давно и много гастролирует в других странах мира.

Еще один солист — британец Стивен Хо, исполнявший Рапсодию на тему Паганини, — известен в Америке и в мире значительно лучше (в прошлом году он даже получил стипендию прославленного Фонда МакАртура). Но я его слышала впервые и была покорена его элегантным пианизмом, колористически богатым звуком и безупречным ощущением рахманиновского стиля. Он играет Рапсодию не столь остро, гротесково и по-сегодняшнему, как В. Фельцман (исполнявший ее с тем же оркестром Мариинского театра), в его интерпретации больше от ностальгической, сомовско-бунинской ноты, которая у Хо звучит очень убедительно.

Хуже обстояло дело с хоровыми опусами Рахманинова. В «Трех русских песнях» Петербургский камерный хор под управлением Н. Корнева то и дело «тонул» в оркестровой партии. А в «Колоколах», где к петербуржцам присоединился известный американский хор «Дессофф», слишком разными оказались солисты. Тенор Ильи Левинского звучал чисто, точно, выразительно, но ему недоставало элементарной силы. Сергей Копчак, напротив, обладая мощным и красивым по тембру басом, ухитрился не спеть почти ни одной ноты правильно, и это пение по принципу «громко и между нот» чрезвычайно раздражало. Только Марина Шагуч представила адекватное исполнение своей партии. Обидно — «Колокола» здесь почти никогда не исполняют.

Как бы то ни было, фестиваль привлек толпы слушателей и вместе с содержательным симпозиумом, подготовленным английским музыковедом Джерри МакБерни (некогда учившимся в Московской консерватории), подсказал американским слушателям, что, кроме Второго и Третьего концертов, композитор написал еще много отличной музыки и что даже такие хорошо известные опусы, как Рапсодия на тему Паганини, скрывают в себе еще нераскрытый содержательный потенциал — было бы кому его расслышать...

Последнее утверждение мы сможем проверить в марте, когда в Карнеги-холле будет выступать Государственный академический оркестр Санкт-Петербургской филармонии под управлением Юрия Темирканова; в программе — Первый, Второй и Третий концерты соответственно с Лейфом Уве Андснесом, Ефимом Бронфманом и Золтаном Кошичем в качестве солистов.

Из холодного края

Как показывает практика, чем больше музыкант исполняет современной музыки, тем, как правило, значительнее оказываются его интерпретации традиционного репертуара. Вот почему, услышав на днях Лейфа Уве Андснеса в Фортепианном концерте польского классика XX века Витольда Лютославского (1913—1994), я с особым интересом буду ждать его интерпретацию Рахманинова.

Трудное имя 30-летнего норвежца, пару лет тому назад получившего очень престижную премию Гилмора (ее присуждает жюри, члены которого анонимно посещают концерты разных пианистов и выбирают достойного), сегодня у всех на устах. Одни считают его музыкантом холодным и «отстраненным», другие — чуть ли не главной надеждой фортепианного искусства. Принадлежа поначалу к первым, я, если и не перешла окончательно в стан вторых, то все больше и больше ценю этого умного, глубокого музыканта с отчетливо распознаваемой индивидуальностью (что может быть важнее ее?). Часто исполняя музыку XX века, он считает концерт Лютославского самым значительным фортепианным концертом его второй половины. Созданный в 1987 году, концерт — образец его отточенного композиторского мастерства, благородного «классицизма», который подчинял все новейшие техники, используемые Лютославским (от сериализма до алеаторики), неумолимой логике внутреннего сюжета и продуманности формы.

Андснес с его собственным великолепным ощущением музыкальной формы, с умением воплотить даже самое «растрепанное» музыкальное произведение как единый процесс и найти смысл и образ в самых абстрактных эпизодах оказался идеальным интерпретатором протяженного концерта. Даже оркестр Нью-Йоркской филармонии, игравший в этот вечер под управлением англичанина Эндрю Дэвиса по принципу «ни шатко ни валко» и заставивший зал зевать во время «Благородных и сентиментальных вальсов» Равеля, в присутствии Андснеса оживился и подтянулся.

После детектора

Придя в Карнеги-холл на концерт Израильского филармонического оркестра, в котором Максим Венгеров должен был играть Концерт Брамса, я не увидела входа. Его закрывала гигантская толпа. В целях безопасности, о которой полиция особенно сильно в этот вечер беспокоилась (по понятным причинам), у дверей установили металлические детекторы, как в аэропортах. Процедура осмотра грозила затянуться надолго. Некоторым утешением служил тот факт, что стоять пришлось в толпе красивых нарядных людей (концерт был благотворительным, с обедом, в помощь Фонду друзей Израильского филармонического оркестра), да еще рядом с Эли Визелем.

Концерт начался на полчаса позже с гимнов США и Израиля и трогательной речи Зубина Меты, главного дирижера оркестра. Он вспомнил 20-летней давности фестиваль скрипачей, в котором с этим же оркестром выступали Исаак Стерн, Ицхак Перлман, Пинхас Цукерман и Шломо Минц. Фестиваль и положил начало вышеназванному фонду, президент которого, Герман Сандлер, погиб в катастрофе 11 сентября. Его памяти и памяти Исаака Стерна, другого верного друга оркестра, концерт и был посвящен...

То ли позднее начало, то ли долгий перелет были виноваты, но оркестр с самого начала звучал не самым лучшим образом. Резкий тембр, несовершенная интонация, какая-то общая несобранность отрицательно сказались на интерпретации концерта Брамса. М. Венгеров с его удивительным, светящимся звуком был превосходен во многих эпизодах (в частности, в своей собственной каденции первой части), хотя, признаюсь, я ожидала более драматургически цельной интерпретации и лучшего ансамбля с оркестром. Во Второй симфонии Брамса оркестр как будто «пришел в себя». Никаких особенных творческих откровений в этом исполнении не было, но Мета дирижировал (как почти всегда — наизусть) с присущей ему грацией и пластичностью, вызвав такую же пластичность и мягкость в звучании и смене эпизодов. Говорят, на следующий день оркестр играл намного лучше.

Концертный сезон в Нью-Йорке только подходит к своему пику: впереди выступления оркестров Концертгебау, Филадельфийского, Бостонского, Сан-Францисского, Де Пари, впервые приедут Мюнхенский филармонический, которым руководит Джеймс Левайн, и оркестр Радио Кельна, которым управляет Семен Бычков, сольный концерт даст замечательный тенор Бен Хепнер... И это только февраль...

Майя Прицкер

реклама