На концертах фестиваля
После симфонического зачина в Большом зале филармонии (Прокофьев — Шостакович — Бетховен) фестиваль надолго вошел в камерные берега. Но и по размаху, и по числу участников концерты в Малом зале разворачивались в самом деле poco a poco crescendo, раздвигая границы камерного жанра. И то сказать, зал госпожи Энгельгардт хранит память о концертах Филармонического общества, в которых звучали симфонии Бетховена, состоялась мировая премьера его «Торжественной мессы»... Эти стены видели Листа, играющего виртуозные фантазии на темы популярных опер, слышали оперные арии в исполнении Анны Воробьевой-Петровой и Осипа Петрова, Генриетты Зонтаг и Полины Виардо... Программы концертов в те далекие годы нередко бывали смешанными, отвечая разнообразным чаяниям публики.
Напомнили об этом камерные вечера фестиваля «Crescendo»: в них с первого же дня царила вольная атмосфера музыкального праздника, примиряющего ценителей ансамблевого музицирования и поклонников виртуозного стиля. Альтовую сонату Шостаковича (проникновенно сыгранную Максимом Рысановым и Екатериной Апекишевой) нежданно окружали характерные пьесы Хинастеры, Де Фальи, Тарреги, Пьяццоллы, Паганини, а завершал программу Фортепианный квартет Шумана. В другом концерте после инструментальных ансамблей Рейхи и Моцарта зазвучали арии из опер, оперетт и мюзиклов. Ревнителям чистоты жанра — не стану скрывать, отношу к ним и себя — казалось бы, следовало пожимать плечами да привычно сетовать на «падение вкусов». Но... в голову закралась крамольная мысль: если сегодня так часто говорят, что Россия оказалась отброшенной в эпоху первоначального накопления капитала со всеми ее издержками и даже язвами, то почему бы нашему музыкальному сообществу не пройти вновь вместе с новыми поколениями слушателей и путь возобновления культурного капитала? Как знать, может быть, концерты, подобные камерным вечерам «Crescendo», приохотят «фанатов» оперных звезд, поклонников пианистов и скрипачей, увенчанных лауреатскими званиями, — то есть нынешнюю массовую филармоническую аудиторию — к высочайшим образцам камерного ансамблевого музицирования. И в абонементах петербургских залов вновь появятся циклы квартетов и трио Бетховена, Гайдна, Моцарта, Танеева, Шостаковича, Мясковского...
Мысль эта не покидала меня, когда я слушал Квартет ми-бемоль минор Шумана для скрипки, альта, виолончели и фортепиано. Едва еще отзвучали Вариации Паганини на тему из «Моисея» Россини, виртуозно исполненные на одной (басовой виолончельной) струне Борисом Андриановым. Аккомпанировавший ему на гитаре Дмитрий Илларионов чуть ранее ошеломил зал фантастической техникой, сыграв Вариации Тарреги «Венецианский карнавал» на тему того же Россини. Святослав Бэлза, объявляя в их исполнении два танго Пьяццоллы, заметил, что виолончель Андрианова не уступает бандонеону — фирменному инструменту аргентинского композитора, а гитара Илларионова звучит как оркестр. С последним решительно не соглашусь: без «подзвучки» тихий голос гитары подавлялся одной виолончелью. В Испанской сюите Де Фальи партия гитары утратила выразительную фортепианную фактуру, пропали многие интересные гармонические детали; даже из первых рядов слышно было только бряцание струн. Когда же слух адаптируется к негромкой звучности гитары соло (как в Вариациях Тарреги), вы можете по достоинству оценить незаурядное мастерство гитариста.
Но возвращаюсь к квартету Шумана и к названной «крамольной» мысли. Зал, только что кричавший «браво» виртуозам, их подчас запредельной эквилибристике, погрузился в атмосферу глубокого и сдержанного романтического высказывания. Нелишне напомнить, что квартет этот, посвященный Шуманом графу Матвею Виельгорскому, звучал в Петербурге весной 1844 года в присутствии композитора; за роялем была Клара Шуман. Думаю, сегодняшнее исполнение автору понравилось бы не меньше (к Екатерине Апекишевой, Максиму Рысанову и Борису Андрианову присоединился скрипач Борис Бровцын).
На сайте «Записки об офшорах» можно подчерпнуть много полезной информации по теме. Тут вы узнаете, как открыть счет в банках Республики Беларусь.
На следующий день к ним добавились голоса Алексея Огринчука (гобой) и Графа Муржи (скрипка). Отрадно, что сведения о наших гостях, все те превосходные степени, которыми пестрит буклет фестиваля, не оказались, как это часто бывает, преувеличенными. В печальном Adagio из Квартета Моцарта для гобоя, скрипки, альта и виолончели (KV-370) гобой Огринчука парил и царил над струнными; Andante siciliano из Квинтета фа мажор Антонина Рейхи он изумительно «спел» на гобое, как моцартовскую арию.
А интерпретация Моцарта стала, пожалуй, наиболее уязвимым местом в программе выступивших во втором отделении вокалистов. Обладательница крупного оперного голоса сопрано Ирина Лунгу убедительнее всего была в лирических строфах Микаэлы из «Кармен» и в страстной арии из «Ласточки» Пуччини; ей одинаково близки «венская кровь» (Чардаш Розалинды из «Летучей мыши») и «черные» блюзовые интонации (дуэт Порги и Бесс из оперы Гершвина). В арии из оперы Доницетти «Мария ди Роган» — возможно, потому что Лунгу ею «распевалась», — заметна была некоторая невыровненность диапазона (белькантовый репертуар в этом смысле — лакмусовая бумажка). А следовавшая за нею ария Фьордилиджи из моцартовской «Так поступают все» показалась чересчур итальянизированной (согласитесь, стиль Моцарта, даже в его «итальянских» операх, — это отдельная планета!).
С Моцарта начал свое выступление Денис Седов: его Лепорелло («ария со списком») ощутимо нехватало привычной басовой окраски — все ноты были на месте, певец был раскован и актерски, но... Впрочем, такова нынешняя театральная практика: размывается граница между басом и баритоном. Не то чтобы у Дениса Седова отсутствовали сочные «низы» — он продемонстрировал их с блеском в «робсоновской» арии из «Плавучего театра» Керна — знаменитой «Миссисипи». В медленном темпе басовая октава звучит: могу себе представить его величественного Зарастро или басовые партии в генделевских операх-ораториях. Но в скороговорке Лепорелло или Дона Профондо из «Путешествия в Реймс» Россини (вдумайтесь, само последнее имя намекает на глубокий басовый тембр!) торжествуют баритональные нотки. Вот в партии Дон Жуана (дуэт Дон Жуана и Церлины, превосходно исполненный Седовым и Лунгу) певец был, что называется, «у себя дома». Как и в арии Вальтера из «Луизы Миллер» Верди или в уже упоминавшемся дуэте из «Порги и Бесс». Чутким концертмейстером, подлинным партнером вокалистов, немало способствовавшим их успеху, выступила Вера Накарякова.
Каждый новый вечер в Малом зале приносил новые для петербуржцев имена, которые теперь хочется запомнить. Алена Баева очаровала первым же нежным прикосновением к струнам в Ре-мажорной сонате Прокофьева для скрипки и фортепиано; но и в энергичном Presto, и в проникновенном Andante во всей ее уверенной и размашистой манере чувствовался недюжинный талант. Если бы еще сложился ее дуэт с Александром Могилевским! Пианист и в Прокофьеве, и в Скрябине (Третья соната) был скорее во власти неких наигранных общих представлений об исполняемой музыке, нежели стремился к своему прочтению.
Совершенно пленил идеальной кантиленой, мягкой («незаметной») атакой и тончайшей филировкой звука Игорь Федоров в Сонате Сен-Санса для кларнета и фортепиано, соч. 167. Лаконичное скерцо, грустное Lento с его более темными красками, блестящий, моторный финал, своего рода perpetuum mobile — прекрасные образцы инструментального bel canto. Мудрый старец Сен-Санс закончил едва ли не последний свой опус в год смерти; он захотел бросить прощальную светлую улыбку покидаемому миру: оборвав бег финала, обратился к вступительной кантилене, к нежным, словно говорящим интонациям.
Совсем иной, не академический, а фольклорный, подлинно венгерский ли, цыганский ли кларнет Игоря Федорова предстал в трио Бартока «Контрасты». Под стать ему были заговорившие по-венгерски скрипка (Граф Муржа) и фортепиано (Игорь Четуев). Временами возникало ощущение — и слуховое, и визуальное, — что перед вами не музыканты-филармонисты, а аутентичный фольклорный ансамбль! Точно так же Граф Муржа играл Концертную фантазию Бизе — Ваксмана на темы из оперы «Кармен» — ни мало не заботясь о высоком происхождении музыки, отдавая предпочтение ее народным истокам.
Но какие виртуозы! Напоследок скажу об Игоре Четуеве, поразившем зал мощным и всеобъемлющим дарованием. Он был разный — строгий в кларнетовой Сонате Сен-Санса, раскованный в «Контрастах» и невероятно победительный — прежде всего как пианист-виртуоз — в своих сольных фрагментах из «Петрушки» Стравинского. Труднейшее произведение, казалось, дается ему без видимого напряжения, и потому он с такой свободой и увлеченностью отдается музыке, ее невероятным ритмам, прихотливым акцентам, богатейшей палитре тембров — забываешь, что звучит всего лишь (!) рояль, а не оркестр!
Иосиф Райскин, Санкт-Петербург
