В год 100-летия со дня рождения Дмитрия Шостаковича Мариинский балет решил не отставать от Большого, собравшего на своей сцене трилогию его ранних балетов. В пику сопернику он предложил свой «Золотой век» с новым либретто К.Учителя и, сравнения ради, напечатал в буклете к спектаклю и старое, А.Ивановского, здорово раскритикованное еще в дни первой постановки (1930). При сопоставлении выяснилось — новое либретто, конечно, поновее, но внятностью также не блещет. Суть его такова.
...В наши дни в некоем западном городе встречаются прибывший туда ветеран Второй мировой войны Александр и пожилая тамошняя учительница София. В ней, приглядевшись, ветеран узнает девушку, с которой имел роман в начале 1930-х годов, когда в составе футбольной команды побывал в этой стране. Юная тогда парочка увековечила себя на фотографии, при помощи которой и происходит взаимное опознавание. А потом, в течение трех мучительно длинных актов, зрителей кормят легкими перипетиями отношений советского парня и интеллектуальной барышни из высокопоставленной семьи, у которой, конечно же, уже есть жених Генрих — лощеный гад и фашист в душе (почему, ясности ради, не назвать бы его Фрицем?). Все это мелодраматичное варево слегка приправлено политикой, спортивными играми на стадионе, развлечениями на вечеринке, вялыми номерами кабаре во главе с кинодивой Ольгой. Имеются, непременно, и эпизоды войны. В третьем акте София вместе с другими порядочными гражданами и детьми попала в лагерь, устроенный на арене стадиона. Генрих хочет ее увести, но она соглашается уйти только вместе с малышами, на что фашист, понятно, никак не соглашается. В плену и Александр. Расстреливают две шеренги его товарищей, на его руках погибает раненый друг. Потом появляются некие «жрицы тьмы», желающие прибрать и Александра, но он выживает...
Эти кадры-воспоминания то сосуществуют, то переплетаются с современностью. Молодых героев, естественно, пляшут молодые, пожилых персонажей изображают ветераны Мариинской сцены. Встреча и воспоминания так расстроили хрупкое здоровье старой Софии (Г.Комлева), что она попадает в реанимацию, где лежит на каталке под капельницей. А Александр в старости (С.Бережной) бережно держит ее за руки, чем и завершается почти трехчасовое сценическое действо, идущее в сопровождении озорной, ироничной, чувственной музыки молодого Шостаковича (лучшие ее фрагменты давно стали шлягерами) при минимуме танцев, лексической и композиционной бедности которых мог бы позавидовать любой американский минималист славных 1960-х годов.
«Золотой век» так и не настал ни в жизни героев, ни на сцене Мариинского театра. В нем эгоистично самостоятельны музыка и танец — никакой «золотой середины» хоть относительного их совпадения. В первом действии в правом верхнем углу сцены сбились в кучку ветераны (среди них немало знакомых и уважаемых лиц) и не знают, что делать, в то время как в нижнем левом, лежа на полу, загорают себе под лучами софитов барышни, вокруг которых вьются молодые парни. И так в течение десяти минут под самую динамичную музыку Шостаковича.
Подобных «немых сцен» в «Золотом веке» хоть пруд пруди. Скажите на милость, к какому жанру его отнести? Балетом никак не назовешь. А на ревю он по форме не тянет — имеются потуги на психологизм. Не соответствует сие представление ни аскетичным нормам минималистских перформансов (сижу себе полчаса на сцене и провокативно просто жую апельсин под музыку Дж.Кейджа или без оной), ни баушианским тягостно-репетитивным выплескам подсознания немецкого «танцтеатра», не говоря уже про сверхплотные по лексике и сверхскоростные по темпу опусы У.Форсайта, танцовщиком и ассистентом которого был балетмейстер «Золотого века» американец Ноа Д.Гелбер. Кажется, что он так объелся всеми этими современными западными выкрутасами, что от этого и стал правоверным поклонником советского драмбалета 1940 — 1950-х годов. О том свидетельствовала уже его «Шинель» по Гоголю«, поставленная в этом сезоне на сцене Мариинского театра на музыку Д.Шостаковича к кинофильмам. И спектакль, по мнению многих, получился. Но там постановщика выручали малая форма одноактного балета, возможность подобрать и смонтировать по своему усмотрению любой музыкальный материал, сама повесть Гоголя, актерски одаренные исполнители театра во главе с А.Ивановым (Акакий Акакиевич), И.Баймурадовым (Портной) и др.
С «Золотым веком» все обстояло иначе. На постановщика одновременно свалился неподъемный груз — громадная и стильная партитура-ревю, которую пришлось и собирать, и слегка перекраивать; большая трехактная хореографическая форма, которой, особенно на Западе, избегает каждый, кто может; необходимость иметь хоть какие-то исторические познания о жизни советских людей в далекие 1930-е годы. И еще сверхсжатые сроки постановки, за которые столь объемную форму мог сочинить разве что Петипа!
Груз художественных задач придавил бедолагу хореографа. Но американец он всегда американец, с оптимистичным «все о’кей!» на устах. Не мудрствуя лукаво, Ноа Д.Гелбер сделал что смог. Выкроил он кое-какие танцы и подтанцовки по нашим наихудшим лекалам — три арабеска, три пируэта, одна верхняя поддержка, пара партерных обводок и непременно несколько больших прыжков. За отсутствием информации, отмел он какой-либо историзм: что прошлое, что настоящее — для Ноа Д.Гелбера все стерильно едино. Ему — иностранцу — не объяснишь, что в сталинские времена ну не шлялись по кабаре и барам наши доблестные спортсмены за рубежом, не удирали на глазах пораженного общества с чужеземкой в ночную тьму, чтобы сплясать невинное лирическое адажио! Что за беглецами бы непременно увязался «хвост», превративший композицию дуэта в зловеще-кошмарное для парня трио. Но бог с ними — с историзмом да приметами эпохи. Чего нет, того и ждать глупо. Поразительнее другое — почему постановщик, воспитанный на западной культуре, так и не смог придумать ни одного захватывающего эпизода спортивных состязаний или шикарного номера для кабаре, имея в своем распоряжении любимую им музыку Шостаковича? Волей-неволей приходится задуматься о степени его одаренности, отметить, что нет у него чувства стиля и юмора, и музыкальности тоже.
Зритель, добитый монотонными перемещениями по сцене, уже в середине первого акта справедливо закричал «Браво оркестру!» (действительно «браво!», и дирижеру премьеры Т.Сохиеву тоже, они — герои вечера). А в антракте старые, видавшие виды мариинские балетоманы утверждали, что даже в пресловутых «Родных полях» было «больше симфонизма»!
«Золотой век» не могли спасти ни декорации З.Марголина (на белом заднике демонстрируются старинные и современные фотографии, по сцене, кряхтя, огромный фотоаппарат «лейку» туда-сюда возят бравые рабочие — линза его объектива используется то в качестве направленного в зал прожектора, то экрана для исторической кинохроники), ни геометричные по орнаментам костюмы Т.Ногиновой, ни световая партитура Г.Фильштинского. Бессильной оказалась даже всесильная балетная труппа Мариинки, ее красавицы И.Голуб (София) и Е.Кондаурова (кинозвезда Ольга), ибо нечего танцевать. Все лишь слоняются по сцене, изображая себя, любимых. Незавидное положение!
Подсчитано, что первый «Золотой век» выдержал 18 представлений. Вряд ли нынешний дотянет до такого рекорда. Можно ли как-то спасти юбилейную премьеру? Можно. Закрыть занавес (можно и не закрывать, а демонстрировать на заднике исторические кино- и фотокадры), поднять оркестр и просто в концертном варианте исполнить балет Шостаковича, дав при том балету выходные. Есть и другой — не спеша начать все сначала. Полумерами до «Золотого века» не добраться.
Виолетта Майниеце
