13-й Пасхальный: день первый

13-й Пасхальный фестиваль

В день официального открытия Пасхального фестиваля в Москве прошли два концерта оркестра Мариинского театра.

Но это — официально. А в действительности в этом году Пасхальный стартовал на неделю раньше — 15 апреля концертами в Калининграде. Вообще, активность Гергиева и его коллектива хорошо описывается известным казусом с темпами классика — «Быстро — быстрее — еще быстрее — быстро, как только возможно — еще быстрее». Кажется, маэстро каждый год решает задачу по преодолению предыдущих показателей в плане охвата зрительской аудитории.

При этом творческий уровень, как минимум, не снижается.

В этом можно убедиться, посмотрев программу первого дня фестиваля в Москве: Мессиан — Рахманинов — Бетховен — Скрябин — Мусоргский — Стравинский. И это только в одном зале и в течение восьми (считая и время репетиций) часов. Честно говоря, я шел на дневной концерт в БЗК, имея тайное желание убедиться в некоем «поверхностном» отношении к материалу, мягко говоря, игре «не в полную» силу, если не сказать больше. Но меня ждало глубокое разочарование...

Однако обо всём — по порядку.

Начинался дневной концерт «Забытыми приношениями» Мессиана.

Это и неудивительно для сочинения, несущего мощный религиозный посыл, тем более в день, когда католическая и православная пасхи совпали. Что же касается музыки — оркестру поначалу не хватало именно мистической составляющей — была просто красивая, стройно сыгранная музыка. Картина стала меняться с подвижной части: появился драйв, окрашенный в зловещие потусторонние тона, и с этого момента концерт, что называется, — «покатил». И реприза уже звучала совсем по-другому: теперь становилось понятно, почему автор назвал свое произведение симфонической медитацией.

Заканчивалось первое отделение Четвертым концертом Рахманинова — произведением столь же изысканным, сколь и редко исполняемым. Интересно, что время создания этого опуса охватывает две войны: основные наброски были сделаны в 1914 году, а окончательная редакция — в 1941-м.

Солировал бразильский пианист Нельсон Фрейре, которого накануне очень хвалил Гергиев.

И тут возникло чувство острого когнитивного диссонанса. Оказалось, что Фрейре — пианист с легким, воздушным, прямо-таки «прозрачным» звукоизвлечением. Это замечательно для Шопена, Шумана, импрессионистов — не зря он номинирован на Грэмми и награжден орденом французского правительства, но Рахманинов...

Создавалось впечатление, что страшную историю про Фредди Крюгера рассказывает добрая тетя Валя в программе «Спокойной ночи, малыши»,

причем на фоне кадров из полноценного кино — оркестр-то звучал без дураков, по-рахманиновски...

Потом чувство диссонанса как-то незаметно растворилось в музыкальном мареве, и этот странный контраст мощного оркестрового сопровождения с тонкой, транспарентной игрой солиста стал восприниматься уже как «фишка». А если прибавить к этому огромную свободу Фрейре, то временами казалось, учитывая его бразильское происхождение, что это Антонио Карлос Жобим сидит и импровизирует в клубе. Особенно ярко это проявилось в Largo, где фортепианная партия изобилует большими мажорными септаккордами, столь любимыми джазменами.

Нельсон Фрейре

И еще одним моментом не могу не поделиться. Слушая Четвертый концерт, лишний раз убедился, что так, как у Рахманинова, струнная группа не звучит ни у одного композитора в мире.

Знал какой-то секрет наш ранимый гений, который придает его партитуре такую мистическую глубину, полноту и красоту.

И даже в исполнении любого посредственного оркестра это звучит здорово. А уж такая совершенная звуковая машина, как Мариинский, доводит подобные места до уровня акустического катарсиса. Фрейре был в этот день единственным солистом, который позволил себе бисовку: его «Мелодия» из «Орфея» Глюка была столь же воздушно-стильно-импровизационной, как и всё остальное.

Во втором отделении перенеслись в Германию

— прозвучала увертюра из «Нюрнбергских мейстерзингеров» Вагнера, а потом ре мажорный концерт для скрипки Бетховена в исполнении Пинхаса Цукермана.

Оркестр здесь звучал уже абсолютно по-немецки, я поневоле вспомнил записи Вильгельма Фуртвенглера, которые довелось послушать в хорошем качестве. Что же касается солиста — конечно, скрипач такого класса не может играть плохо по определению. Но когда доходит до игры интервалами — меня всегда удивляет — ну как же они не слышат легкой грязи? Может это такая особенность. Ответ я получил, когда слушал недавно молодых азиатских скрипачей: там строй был безупречным, как будто это электронный семпл. Значит, все-таки дело в исполнителях.

Заканчивался дневной концерт любимой гергиевской сюитой из «Жар-птицы» Стравинского.

В перерыве Валерий Абисалович слегка пообщался с прессой. Несмотря на чудовищную занятость, маэстро всегда уважительно относился к масс-медиа. Желая угодить обоим сторонам, организаторы вместо традиционной пресс-конференции предложили паллиатив, который назвали забавным выражением — «пресс-подход».

Из уст Гергиева мы узнали, что недавно состав оркестра пополнился еще на 60 человек, очень хороших музыкантов, многие из которых уже солировали и еще будут солировать сегодня. Что это третий состав, а первые два несут вахту в Питере, обслуживая театральную программу. Что это неправильно, когда звук работающих кондиционеров в зале заглушает солиста: «У нас вчера в Мариинском зале на концерте такого не было! Для такого тонкого пианиста, как Нельсон Фрейре это катастрофа!». Что много времени уделяется детским хорам, просвещению и продвижению классической музыки на периферию. И что чиновников надо контролировать, а иначе всё «заиграют». После чего снова ушел в зал — репетировать программу вечернего концерта.

Вечерняя программа включила и элемент официоза

— всех присутствующих поздравили патриарх Кирилл, министр культуры Владимир Мединский и зам. Председателя правительства Ольга Голодец. Затем была сюита Римского-Корсакова из музыки к «Сказке о царе Салтане», праздничное настроение которой придало официальным поздравлением вполне человеческий характер.

13-й Пасхальный фестиваль

В этот вечер звучали и две поэмы Скрябина: «Поэма огня» («Прометей») с Денисом Мацуевым, но зато без светового сопровождения, которое не только создает технические проблемы, но и, как сейчас уже ясно, не имеет той смысловой наполненности, которую вкладывал в световую партитуру автор (Как показали серьезные психологические исследования, световое восприятие музыки — вещь чрезвычайно субъективная.). Второй была «Поэма экстаза» с объединенным детским хором.

Оба сочинения, весьма новаторские для своего времени, сегодня слушаются вполне себе академично, хотя это не уменьшает сложности партитуры.

Так, в «Прометее» очень непросто для дирижера «развести», сделать четкими и внятными причудливо переплетенные фортепианную и оркестровую партию. Но когда это получается — слышишь, какая титаническая мощь заложена в произведении.

Мацуев, с его напористой, активной, совсем не скрябинской манерой игры, тем не менее, очень органично вписался в контекст гергиевской трактовки «Прометея». В «Поэме экстаза» обратило на себя внимание весьма достойное соло трубача — Тимура Мартынова. Красивый, полетный, серебристый звук — сейчас это не частый гость в академических залах. Да и объединенный хор Московской капеллы мальчиков и капеллы мальчиков Нижегородского хорового колледжа показал себя вполне прилично.

Отдельных слов заслуживает «Детская» Мусоргского в оркестровке Щедрина.

Этот фортепианный цикл, так потрясший в свое время Листа (поговаривали, что у него дрожали пальцы от волнения, когда он проигрывал клавир), что он посвятил Мусоргскому одну из своих пьес, был в свое время весьма популярен.

Сопрано Анастасия Калагина, которой доверили соло, очень серьезно и обстоятельно подошла к делу. Ее красивый и благородный тембр удачно дополнял речитативные интонации, создавая как раз оптимальное соотношение в паре реалистичность-эстетика. Она тонко шла за словом, и вполне успешно держала эмоциональный накал сочинения. К сожалению, в зале не всегда читался текст.

Но вот оркестровка! Конечно, никто не сомневается в уровне Щедрина, как инструментовщика — его чувство оркестра давно стало образцовым. Но здесь таится один подвох — то, с чем Мусоргский сталкивался всю жизнь. Начиная с его первой опубликованной пьесы — польки «Подпрапорщик», — его редактировали и «улучшали». Так и здесь — в первом номере, «С няней», например, струнные в аккомпанементе создают абсолютно «чайковский» колорит.

И это ощущение чужеродности материала, по сравнению с фортепианным оригиналом, не покидает до самого конца, за исключением нескольких мест.

Из всего вышеизложенного видно, что от моего первоначального скепсиса не осталось камня на камне. Оркестр в прекрасной форме, дирижер в тонусе, полон творческих планов, энергичен и дерзок. В этом году Пасхальный фестиваль по плану организаторов должен проехать около 30 000 километров от Калининграда до Владивостока. Задача не для слабонервных, но я уверен, у Гергиева — получится!

реклама

вам может быть интересно

Когда виолончель поёт… Классическая музыка

рекомендуем

смотрите также

Реклама