«Манон Леско» Пуччини в театре Филармонико в Вероне
Ныне уже только меломаны помнят, что оперный сезон 2010-2011 в венецианском театре Ла Фениче открылся оперой Пуччини «Манон Леско» в постановке прославленного английского режиссера Грэма Вика. Не только новый спектакль возмутителя покоя многих любителей традиционных прочтений любимых шедевров имел большой резонанс, но и выступление в главной роли австрийской певицы Мартины Серафин — красавицы, умницы, одаренный актрисы, владеющей разными стилями и многими языками, в том числе русским.
Год спустя постановку Вика показали на сцене веронского театра «Филармонико», где Мартину Серафин сменила римская певица Амарилли Ницца — крепкая профессионалка, не наделенная, однако, столь выдающимися качествами, как ее коллега.
По прошествии аж еще семи лет «Манон Леско» вернулась в Верону, и в титульной роли вновь выступила Амарилли Ницца.
Ныне интернет-поисковики легко выведут заинтересованного читателя на рецензии, посвященные венецианской премьере. Однако постановка Вика, выдающееся явление современной оперной сцены, заслуживает того, чтобы напомнить о ней.
В случае с «Манон Леско» на афише рядом с именем Грэма Вика стояло не имя его частого сотрудника Пола Брауна (ныне, к сожалению, уже покойного), но имена австралийского тандема Эндрю Хейса (декорации) и Кимма Ковача (костюмы).
В их «Манон» не осталось ничего от внешних примет знаменитого романа, действие которого происходит во времена регентства с его жеманным стилем рококо. История любви Манон и Де Грие развернулась в наши дни, и пудреные парики, треуголки, камзолы и затейливые дамские наряды сменили майки, ветровки, строгие деловые костюмы, платья-комбинации.
Что касается режиссуры Вика, то его замысел не шел вразрез со смыслом оперы.
Жизнь в спектакле с самого начала предстала беспокойной, вздыбленной:
на сцене соорудили нечто в виде рва, над которым висел деревянный помост в форме креста. Помост легко трансформировался в постоялый двор в Амьене, роскошный дом Жеронта, набережную в Гавре. Все места действия, весьма конкретные в оригинальном либретто, предстали в преображенном, обобщенном и облегченном виде.
Во вступительной сцене действие с постоялого двора было перенесено в школу, где идет ремонт. В классе легкомысленные студенты, одетые в пиджаки, короткие штаны и гольфы, пускали бумажных чертей в спину товарища, маравшего что-то на доске. В этой атмосфере Де Грие и Эдмон болтали о любви.
В постановке Вика Манон привозили в эту школу, юная красавица с братом появлялись из нарисованной мелом кареты, в которую тем временем ловко превратилась школьная доска.
Где-то поблизости от школы находился местный Диснейленд с каруселями, огромными плюшевыми игрушками и машинкой для пробы физической силы.
Очарованный свежестью Манон Де Грие превращал розового мишку в ширму, чтобы занятый карточной игрой Леско не заметил его маневра, студенты подшучивали над Жеронтом, играя ушами и лапами мягкого зверя, а оставшийся с носом будущий собственник юной красавицы срывал свою досаду на машинке с надписью «éprouvez votre force». Охваченных же страстью влюбленных уносил к новой жизни карусельный лебедь.
Будуар Манон, превратившейся в любовницу Жеронта, был «сделан» из разрисованных панелей в форме буквы «П» алого цвета душного оттенка, в полном отсутствии мебели и аксессуаров. И только когда первые три панели поднялись вверх, можно было хорошенько разглядеть, что на них изображено: раскинувшаяся в соблазнительной позе красотка с безупречным телом, обнаженной грудью и длинными ногами в туфлях на сногсшибательных каблуках.
Жеронт в спектакле Вика был выведен состоятельным и безупречно элегантным представителем деловых кругов, заведший себе красивую игрушку по имени Манон. А отвергающая бедность прелестница вместо танцев (как в оригинале) посвящала свое время фотосессиям и татуировкам. В Венеции на Мартине Серафин было черное с малиновым блестящим лифом вечернее платье и палантин из белых песцов — подарок Жеронта, в Вероне на Амарилли Ниццу надели гораздо более скромное платье-комбинацию и розовые легинсы.
Конец бедной бабочки приближался: в момент ареста полицейские пристегивали ее цепочкой к качелям.
Еще один инструмент развлечения превращался в инструмент унижения и наказания.
Третий акт открывался картиной подвешенных над сценой в сетках-клетках коллег Манон по профессии, толстушек и худышек, хорошеньких и похуже, разодетых в откровенные наряды, типичные для девушек-«светлячков», которых полно стоит в любое время суток вдоль европейских дорог. Манон висела тех же качелях и в том же платье-комбинации. Чтобы погрузить это воинство на корабль, полицейские спускали девиц, и упавшие сетки-клетки напоминали каркасы юбок восемнадцатого века. Поддерживая их, чтобы не запутаться, проститутки пересекали помост и исчезали в чреве сцены.
Четвертый акт был самым голым, самым отчаянным, самым безнадежным.
Исчезла надобность в деревянном помосте: он плавно уехал наверх, и перед зрителями открылся яма, ров, траншея. Ничего не осталось, кроме пары стульев, на которых некогда сидели юные влюбленные в момент знакомства. Вот что уготовила жизнь Манон и Де Грие: вырытая могила подстерегала их с самого начала, а помост был обманом, временной поверхностью, на которой можно было пускать бюмажных чертей, шутить, играть в карты, ухаживать, похищать девушек, обманывать богатых поклонников...
Согласно либретто, в момент последней знаменитой арии Манон «Sola, perduta, abbandonata» Де Грие удаляется, чтобы искать пристанище. В спектакле Вика он лежал, зарывшись лицом в землю: идти было некуда и искать нечего, над головой нависали края рва. За концом истории Манон Леско и кавалера Де Грие наблюдали пара молодых людей из первого акта, и в последнее мгновение девушка равнодушно бросала в ров змеящуюся зеленую ленту, одну-единственную, как бросают цветы в могилу.
В случае с возобновлением постановки Вика на сцене театра «Филармонико» имел резон вопрос: Манон или Де Грие? На первом спектакле Амарилли Ницца была нездорова, и во время показавшегося нескончаемо длинным антракта было объявлено, что, несмотря на болезнь певицы, она доведет оперу до конца.
Решение не слишком удачное; было бы разумнее заменить исполнительницу, чем заставлять публику присутствовать при ее мучениях.
В последующих представлениях Ницца выступила достойно, но этим, пожалуй, дело и ограничилось. Голос римской певицы никогда не отличался красотой тембра: он у нее «анонимный» и несколько белёсый. Ницца пленяла публику в основном выразительностью и несомненными актерскими способностями.
Так произошло и на этот раз; певица вложила в исполнение партии Манон большую страсть и силу выразительности, но пела так, как если бы в ее горло была вставлена трубка (да простится автору это сравнение). Годы одинаково проходят для всех, и ответственным за возобновление постановки следовало бы подумать о костюмах и не выставлять в смешном свете зрелую певицу, которой школьная форма с мини-юбкой, гольфами и платье-комбинация были совсем не к лицу.
Зато превосходно выступил в роли Де Грие уругвайский тенор Гастон Риверо.
Минувшим летом он поразил качеством своего вокала в «Аиде» (автор сочла его лучшим Радамесом, когда бы то ни было слышанным на подмостках Арена ди Верона). «Манон Леско» дала ему возможность проявить себя и как актеру: Риверо превосходно сыграл Де Грие, его бесконечное благородство, способность любить, готовность к самопожертвованию. Риверо с честью выдержал трудную в вокальном отношении, если не убийственную партию (четыре арии и дуэты), блеснув безупречным проникновением в письмо молодого Пуччини, явив захватывающую страстность интерпретации и поразив красотой вокальной линии.
Интересно, что подобно тому, как семь лет назад в Вероне отличную пару составляли Димитрис Тилиакос в роли Леско и Алессандро Гуэрцони в роли Жеронта, в нынешнем возобновлении столь же отличную пару составили Джорджо Каодуро и Романо Даль Дзово.
Исполнители маленьких ролей тонко отделали свои роли:
Андреа Джованнини — Эдмон, Джованни Беллавиа — трактирщик и сержант, Алессия Надин — солистка Мадригала, Бруно Ладзаретти — фонарщик и учитель танцев, Алессандро Бузи — капитан корабля. Хор Арена ди Верона под руководством Вито Ломбарди подтвердил свою высокую репутацию.
За пультом стоял Франческо Иван Чампи, весьма известный дирижер, часто появляющийся в пармском театре Реджо и опытный интерпретатор пуччиниевских партитур. В его руках первый шедевр маэстро из Лукки звучал именно, так, как того хотел автор: динамично, страстно, отчаянно. Истинное наслаждение доставило исполнение прославленного «Интермеццо».
Веронская публика не проявила особого интереса к «Манон Леско», ложи сияли пустотой. Очень жаль, возобновление ныне уже исторической постановки Грэма Вика и выступление Гастона Риверо в роли Де Грие того заслуживали.
Фото: ENNEVI
