Лауреат международных конкурсов, сопрано Ирина Чурилова начинала свой творческий путь в родном Новосибирске солисткой театра оперы и балета, куда ее пригласили еще до окончания консерватории. На сцене Мариинского театра Ирина дебютировала в 2013 году, с 2018 — солистка оперной труппы. Сейчас в репертуаре певицы более тридцати партий, спетых на российских и зарубежных сценах. В интервью Belcanto.ru Ирина Чурилова рассказала о жажде творчества, своей встрече с Монсеррат Кабалье, о том, почему однажды отказалась от международного контракта и как репетировала на парковке.
— В конце февраля в концертном зале «Зарядье» вы участвовали в исполнении оперы Рихарда Вагнера «Нюрнбергские мейстерзингеры» с оркестром Мариинского театра. В чем для вас притягательность музыки этого композитора?
— Для меня Вагнер оказался очень сложным композитором. К тому же я прежде не изучала немецкий, поэтому очень много занимаюсь с языковыми коучами. Я всегда тщательно работаю с языком: перевод текста, композиторских ремарок — это огромный труд.
Мы уже исполняли первый и третий акт, а 5 марта в Мариинском прошло концертное исполнение всей оперы. Изучать оперу мы начали сразу после того, как частично сняли карантинные ограничения. Эта музыка витиеватая, неожиданная для Вагнера. Опера «Нюрнбергские мейстерзингеры» больше напоминает диалоги, положенные на музыку. Там почти нет мелодии, ты просто разговариваешь; там огромное количество немецкого текста, и ты должен понять все нюансы, чтобы передать интонацию. Со временем стала приходить естественность. Сейчас в театре подготовкой этой оперы занимаются несколько специалистов, в том числе зарубежные.
«Нюрнбергские мейстерзингеры» — очень интересная опера: веселая, доброжелательная, с потрясающе добрым концом. Я увидела красоту этой музыки, ее настроение, ее лучащийся свет. Возможно, что будет и сценическая версия, правда, подробностей я не знаю.
— Недавно вы дебютировали в партии Эльзы в опере «Лоэнгрин» Вагнера, расскажите об этой роли.
— Как бы странно это ни звучало, но выучить партию Эльзы мне помогла вынужденная самоизоляция. У меня было много времени: мы работали онлайн с переводчиком, с коучем. Концертмейстер записала для меня «минусовки» и переслала по интернету. Я репетировала три месяца каждый день. И мне все время казалось, что вот-вот карантин закончится, и театры откроют. У меня в тот период как раз были контракты во Франкфурте, в Берлине. Я старалась держать себя в форме на случай, если вдруг всё откроется, я была готова. К партии Эльзы я не планировала прийти, это был эксперимент. Мне тогда нужно было еще параллельно учить четыре другие партии, но прямо перед весенним закрытием у нас в театре были занятия по «Тангейзеру» с немецким коучем, и он очень удивился, узнав, что я еще не пела Эльзу и даже не задумывалась о ней. Он сказал, что, по его мнению, эта партия очень мне подходит. Я тогда ответила, что посмотрю Эльзу, когда у меня будет свободное время — и вот это свободное время неожиданно наступило.
Музыка Вагнера — это загадка, она очень интеллектуальная и требует огромного умственного труда, полного переосмысления, совершенно другого подхода к себе, какой-то строгости, глобального проникновения. Она забирает всё время, и невозможно что-то делать параллельно. Чтобы понять музыку Вагнера, ты должен погружаться в ее глубину. Для меня это была огромная задача, и она меня буквально спасла на карантине.
Если же говорить об образе Эльзы, то его нельзя сделать сразу, с первого спектакля. Образ будет проявляться постепенно. Даже большие «вагнеровские» вокалисты говорят, что только после десяти спектаклей можно будет сказать, что что-то начинает зарождаться. Партия сложна и вокально, и внутренне, образ Эльзы наполнен огромной силой и чистотой, но в нем есть развитие и есть момент разрушения. Эта партия — очень серьезный вызов для певицы.
— Когда вы репетируете спектакль, кто больше влияет на вашу работу: дирижер или режиссер?
— Я привыкла слушать обоих. К счастью, у меня не было ситуаций, когда у дирижера и режиссера возникал конфликт. Поэтому репетиции проходили легко. Всегда находились компромиссы. Другое дело, что бывают технические сложности. Например, мы репетируем в маленьких комнатах или, наоборот, в каких-то очень больших пространствах, а когда выходим на сцену, требуются уже совершенно другие жесты, приходится перестраиваться и по-другому расставлять акценты. Но это всё — решаемые текущие моменты постановки.
— Случались ли у вас такие выступления, которые вы можете назвать своим триумфом — по вашему внутреннему ощущению, а не по оценке критиков?
— Мне кажется, это недостижимо. После спектакля начинаешь анализировать и понимаешь, что можно было сделать лучше. Но иногда в момент выступления бывает такой дикий восторг, что о недочетах не думаешь. Так было, когда я впервые вышла на сцену Арена ди Верона в партии Аиды; мне не верилось, что я пою на этой сцене, казалось, я улетела в космос. Кстати, тогда у меня были совместные репетиции с Юсифом Эйвазовым — совместных спектаклей не было, но нас вводили вдвоем в одну постановку. Я должна была петь с Фабио Сартори, который в итоге срочно улетел в Ла Скала. И с моим партнером Карло Вентре мы встретились только на сцене, а лично познакомились уже после спектакля. Но спектакль был очень живой, искренний.
Я находилась в таком странном состоянии, мне хотелось, чтобы получился сказочный спектакль, хотелось подарить зрителям то счастье, которое переполняло меня саму. И когда я вышла на поклоны, зрители кричали: «Брава, Ирина!». Кричали мое имя! Один зритель, Джанкарло, самый преданный многолетний фанат в Арена ди Верона (его все постоянные зрители фестиваля знают по возгласу «Браво, маэстро!» во время прохода дирижера — но не все маэстро удостаиваются этого), дождался меня после спектакля и сказал много приятных слов. И это было очень ценно, тем более от слушателя, который слышал в Арене множество великих певцов. Наверное, можно сказать, что это был триумф. Но потом, разбирая спектакль, я поняла, что можно было что-то сделать лучше, интереснее и ярче.
В Мариинском театре не так давно у меня был дебют в опере «Адриана Лекуврёр» Франческо Чилеа. В финале спектакля моя героиня умирает, и вдруг я услышала, как в зале в полнейшей тишине зарыдала женщина. И тогда я подумала: да, спектакль получился.
Мы, оперные певцы, учимся всю жизнь, я до сих пор постоянно занимаюсь с педагогом и с коучами, потому что есть сильная потребность в постоянном развитии. Иногда бывают парадоксальные вещи: мне кажется, что я пою кошмарно, но когда разбираем с педагогом, она говорит — здесь неплохо и здесь неплохо… А иногда бывает наоборот: кажется, что ты все очень здорово делаешь, а потом оказывается, что и до зрителя эмоция не дошла, и с точки зрения вокала было неровно. И в этом свете очень важно, чтобы всегда был педагог — «третье ухо», которое все слышит, направляет, подсказывает. Потому что на самом деле певец не может адекватно услышать себя и оценить в момент исполнения.
— Вам удается бывать в родном Новосибирске и хотя бы иногда петь в театре, в котором вы проработали десять лет?
— В связи с коронавирусными ограничениями ситуация во всем мире очень сильно изменилась. Был долгий период «простоя» творческих коллективов. В планах было много интересных проектов. Так, в прошлом году был юбилей музыкального колледжа им. А. Мурова, выпускницей которого я являюсь, и у нас планировался ряд мастер-классов и встреч со студентами. Пока это все осталось в планах, перенесенных на будущее. Также в планах была грандиозная идея о большой творческой встрече-концерте с новосибирскими зрителями, которые помнят и любят меня, пишут мне много приятных слов, но не имеют возможности приехать в Санкт-Петербург или в Москву на мои спектакли. Сейчас у нас уже есть определенные договоренности, и надеюсь, эта встреча-концерт состоится уже в обозримом будущем.
Также в этом году отмечает свой большой юбилей мой любимый коллектив — прославленный симфонический оркестр Новосибирской филармонии, созданный в 1956 году Арнольдом Кацем. Мы уже очень давно говорим о совместном концерте, но пока в силу вирусных перипетий и моей очень насыщенной в данный момент занятости что-то спланировать очень трудно. Но я надеюсь, что рано или поздно все состоится. Знаю, что в Новосибирске меня очень ждут — мне многие пишут, что очень соскучились, есть зрители, которые приезжают в Санкт-Петербург, и даже в Женеве и в Вероне были зрители из Новосибирска, которые прилетели специально на мои спектакли. Очень радостно, что у меня появились поклонники в Санкт-Петербурге и Москве, которые также следят за моим творчеством. С удовольствием читаю от них письма, получаю открытки. Есть поклонники из других стран — приятно, радостно, когда я встречаю их или получаю письма. Это дорого мне, согревает душу и сердце и дает силы жить и творить дальше, окрыляет и дарит надежду.
— Как вам работается с Валерием Гергиевым?
— Валерий Абисалович дал мне практически всё, что я умею и чем владею в данный момент. Вся моя профессиональная жизнь разделилась на «до прихода в Мариинский театр» и «после». Всё, что касается репертуара, осознания возможностей, подхода к работе — я всё приобрела здесь. Если раньше мне в какой-то момент казалось, что я делаю что-то значительное и основательное для своего профессионального развития, то после того, как в моей жизни появился Мариинский театр, я поняла, что все, что было до, была лишь капля в море. Я пришла в театр уже с определенным (и как мне казалось, значительным) репертуаром, но я никогда не пела Верди. А Валерий Абисалович сразу обозначил, что я вердиевская певица, и для меня это было первым открытием. Оказалось, что мой голос очень легко, естественно льется в этих партиях. Есть партии, которые требуют большого труда, а есть такие, которые ты только открываешь, видишь ноты и понимаешь, что они как будто созданы специально для тебя, и ты можешь сразу их петь. И для меня это Верди. А потом в репертуаре стали появляться такие партии, о которых я даже не задумывалась: например, в операх Римского-Корсакова. Или я была уверена, что никогда не приду к Вагнеру, помимо «Тангейзера». Но маэстро открыл мне множество новых творческих путей, показал мне самой мои способности. Только здесь я поняла, что такое настоящее погружение в музыку и в свою работу, что такое работа с настоящими профессионалами, коучами, концертмейстерами и коллегами-бриллиантами оперной сцены, востребованными во всем мире. И это невероятное счастье, за которое я безмерно благодарна Валерию Абисаловичу Гергиеву.
— Вы побеждали на многих международных конкурсах. Помните ли слова кого-то из выдающихся членов жюри, которые вам запали в душу; может быть, стали важным напутствием или девизом, помогли что-то осознать, принять?
— Самый значимый для меня – Международный конкурс вокалистов им. Ханса Габора «Бельведер», где я получила первое место и приз зрительских симпатий. Я знала, что это очень сложный конкурс, там всегда очень много участников. И я никак не ожидала, что это будет настолько безоговорочная победа. Конкурсов у меня было действительно много, а еще много напутствий, пожеланий, важных контактов, получения ангажементов. Но самые интересные, невероятные встречи в моей жизни произошли не на конкурсах.
Я до сих пор храню внутри себя счастье и тепло от совершенно невероятного знакомства с великой Монсеррат Кабалье. Честно сказать, чем дальше, тем больше я понимаю, что это было какое-то чудо. Мы познакомились на ее мастер-классах в Сарагосе. Она дала мне очень много значительных советов, но самое главное — именно Кабалье вселила в меня веру в то, что я правильно выбрала свой путь, что я на своем месте и что мне нужно развиваться и двигаться дальше, веру в свои силы и возможности. Но чудеса на этом не закончились: буквально через два месяца сама Монсеррат пригласила меня принять участие в своем концерте в театре Лисеу в Барселоне. Я, конечно, сразу согласилась, но даже не могла себе представить, что меня ожидает — в этот вечер я впервые спела на сцене столь важного европейского театра в одном концерте с Хосе Каррерасом, Хуан Диего Флоресом, Хуаном Понсом — оперными звездами планетарного масштаба! Тогда же я познакомилась с Жоаном Матабошем — потрясающим профессионалом, невероятным знатоком оперной музыки и оперного дела. Сейчас он интендант театра Реал в Мадриде, а тогда был интендантом в театре Лисеу. Очень радостным было для меня знакомство с Энцой Феррари, бывшим коучем Ла Скала, с которой Мария Каллас сделала пять партий. Анне Геванг — на тот момент кастинг-директор оперного театра в Осло — хотела предложить мне спеть в опере «Мадам Баттерфляй» Пуччини, и чтобы я поверила, что могу спеть Баттерфляй, они пригласили Энцу Феррари и замечательного коуча Брайана Яухъяйнена. Мы занимались три недели. Но я отказалась от контракта.
— Почему?
— Потому что должна была спеть 12 спектаклей, но была не готова и до сих пор не готова к этой роли. Я не думаю, что когда-нибудь ее спою, потому что она требует не просто физической, но и душевной выносливости. Я очень сильно погружаюсь в музыку и во время спектакля могу расплакаться. А «Мадам Баттерфляй» — это невероятно сильная музыка, она настолько проникает в кровь и в душу, что я не могу удержаться. И я плачу. Должен плакать зритель, а не певец. Эта опера, помимо мастерства, требует строгости, душевной выдержки, у меня пока ее нет, я очень поддаюсь эмоциям.
— А чем запомнился конкурс Operalia Пласидо Доминго?
— Действительно, Operalia может сделать из тебя звезду, для молодого артиста это рывок в карьере. Это всегда связи, контракты, знакомства. Конкурс проходил в Вероне, и я тогда с первого взгляда влюбилась в этот город и его сердце — знаменитую Арена ди Верона. Я была на спектакле и думала, как я мечтаю спеть на этой сцене. К счастью, потом моя мечта осуществилась! Арена ди Верона настолько огромная, но так умно построена, что не надо кричать, надо только правильно петь. Кстати, уже потом, когда я приехала на мой дебют в Арена ди Верона, репетиции проходили в ярмарочном павильоне (параметры которого соответствуют параметрам Арена ди Верона), и мы с моим педагогом очень много тренировались на огромной парковке возле этого павильона. Я пела на одном конце парковки, а на другом была мой педагог, и она мне по телефону говорила, что надо делать, чтобы был четкий фокус, чтобы не сорваться и чтобы было слышно со всех уголков зала. Да, были такие моменты в жизни!
— С кем бы из современных композиторов вам хотелось поработать?
— У меня нет специальной задачи поработать с современными композиторами, но с оркестром Мариинского театра мы часто исполняем их произведения. Не так давно я принимала участие в исполнении оратории «О любви и ненависти» Софии Губайдулиной под управлением маэстро Гергиева в Роттердаме, в Санкт-Петербурге и в Москве. Очень сложное произведение: музыка наполнена такими интонациями, переживаниями и эмоциями, с которыми порой нелегко справиться. Я должна была исполнять эту ораторию также в Берлине с Берлинским Концертхауз-оркестром под управлением Кристофа Эшенбаха, но из-за карантина этого не случилось. Также пела в опере «Пассажирка» Мечислава Вайнберга, в опере «Боярыня Морозова» Родиона Щедрина, а в Новосибирске принимала участие в исполнении «Зимы священной 1949 года» Леонида Десятникова.
— Вы уже говорили о том, как активно разучивали новые партии в карантин, с каким отчаянием взялись за работу, несмотря на то, что все театры были закрыты и никто не знал, как долго продлятся ограничения. А что-то внутри вас изменилось за этот период вынужденной паузы?
— Конечно, карантин многое разрушил в сфере оперы. Никто не знает, как оперная индустрия будет восстанавливаться за рубежом, и я очень счастлива, что у нас в Мариинском театре есть возможность работать, и работать невероятно плодотворно. На карантине я каждый день пела дома, спасибо моим соседям, они меня стойко терпели. Помимо партии Эльзы в «Лоэнгрине», я смогла выучить партию Джоконды из одноименной оперы Понкьелли — невероятно трудную и драматичную, такой героини у меня еще не было. Так же, как Эльза, Джоконда требует полного погружения и точной проработки всех нюансов. Я должна была в сентябре петь Джоконду в «Дойче опера» в Берлине, но снова помешал карантин. Мои коллеги в Европе находятся в невероятном стрессе. Некоторые театры показывают спектакли в пустом зале, делают записи. Но для артиста — это как репетиция, невозможно смириться с театром без зрителей. Такая колоссальная остановка это, конечно, потери для музыкантов и артистов.
На карантине вдруг появилась паника, что я не успею спеть все, что хочется, не успею сделать чего-то важного в своей жизни. Появился нечеловеческий голод по музыке и по своей профессии, жажда работать, захотелось открыть для себя столько нового! Я поняла, что я еще так мало сделала, по сути еще не успела проникнуть в свою профессию, а она раз — и закрылась. Если раньше я могла медленно и тщательно готовиться к роли, читая разные источники (я так изучала «Адриану Лекуврёр», прочитала книги про артистов той эпохи и про саму Адриану, и прочитала все пьесы, которые упоминаются в этой опере), то сейчас я все это прочитываю в четыре раза быстрее, во мне все горит, мышление поменялось. Я поняла, что у меня не так много времени, и пока мы работаем, надо много-много сделать. Это в тебе раскрывает какие-то возможности, о которых ты даже не подозревал. Мозг может работать в стольких направлениях и столько всего изучать! Этот момент проявился благодаря самоизоляции. Когда есть жажда творчества, она дает мощный толчок вперед.
— Какие виды искусства, помимо музыки, вам близки?
— Я очень люблю литературу и драматический театр и мечтаю когда-нибудь сыграть в драматическом спектакле. Но это совершенно другая профессия. Любовь к драматическому театру мне привил муж: когда мы познакомились, то стали очень много ходить именно в драму. Я поняла, что это абсолютное погружение в профессию, они чувствуют свою роль кожей, всем своим телом, они ей живут. Я помню, как на одном из спектаклей в Новосибирском театре Сергея Афанасьева я сидела в первом ряду и в какой-то момент поняла, что начала с разговаривать с актерами. То есть они так играли, что это уже стало не спектаклем, но твоей жизнью в данный момент. Для меня это стало стимулом привнести больше артистизма в оперный театр, полнее раскрывать образы, искать свои, особенные интонации в голосе. Ведь композиторы так и писали, что каждая ария сопровождается соответствующим переживанием, чувством. Сейчас, к сожалению, нет возможности так часто и регулярно посещать театры и музеи — и из-за ограничений, и в связи с большой загруженностью.
Сейчас я все время посвящаю работе. Меня мучает жажда нового, новых партий, открытий, и я стала смотреть по-другому на профессию, на тот материал, который я изучаю. Что-то во мне преобразилось.
Беседу вела Полина Виноградова
Фотографии Татьяны Мащенко и из личного архива певицы
