К 225-летию со дня рождения Пушкина
Любить не читая, читать не любя — мы можем позволить себе всё. Всему мы научены великим Пушкиным. Верить стихам, не веря ни слову, — эстетическое действо, которым нередко искушает нас поэт. Прочтем вместе (и поверим же?) одну почти онегинскую элегию и посвятим этот день ему, Поэту-Актеру, Поэту-Игроку.
Александр Пушкин, Сожженное письмо (1825, Михайловское)
Прощай, письмо любви, прощай! Она велела…
Как долго медлил я, как долго не хотела
Рука предать огню все радости мои!..
Но полно, час настал. Гори, письмо любви.
Готов я; ничему душа моя не внемлет.
Уж пламя жадное листы твои приемлет...
Минуту!.. вспыхнули… пылают… легкий дым,
Виясь, теряется с молением моим.
Уж перстня верного утратя впечатленье,
Растопленный сургуч кипит... О провиденье!
Свершилось! Темные свернулися листы;
На легком пепле их заветные черты
Белеют... Грудь моя стеснилась. Пепел милый,
Отрада бедная в судьбе моей унылой,
Останься век со мной на горестной груди...
Напечатано среди элегий сборника 1826 года.
Пунктуация приводится по изданию:
А.С. Пушкин. Собрание сочинений в 10 т. – Т. 2 /
Ред. тома Е.А. Ромашкина – М.: Правда, 1981 г.
Название обманчиво. Оно ориентирует читателя на прошедшее время в грамматическом значении и прошлое – в жизненном. Если прислушаться к жанровым подсказкам, то и они обманут: элегия увлекает нас в «прекрасное — прошедшее — далеко» (а настоящее, соответственно, «жестоко»). Это стихотворение — тот редкий случай, когда английская грамматика помогает понять, какую же на самом деле грамматическую (и образную) форму подразумевал поэт: это коварный Present Perfect. Действие вроде бы закончилось, но посмотрите — вот же его актуальный результат.
Забудем пока об элегической интонации, грамматической корректности и прислушаемся к переменчивой пульсации — произнесем слова этого «несжигаемого» текста, которые имеют отношение к категории времени: «долго», «час», «минуту», «век». Также ряд можно дополнить частицей «уж» и глаголом «свершилось». Не так уж и мало для стихотворения, состоящего из пятнадцати строк. Балансирование на грани прошлого, настоящего, будущего, мига и века говорит о том, что время здесь — подобно режиссеру, творцу событий. В тексте немного глаголов в прошедшем времени, что не вполне характерно для элегии.
Все <наше> стихотворение — игра. Это текст о тексте. Событийно он легко делится на три акта: прощание с письмом (намеренно актерское), сжигание письма, созерцание пепла и рефлексия. Но интонационный рисунок, пунктуация, парные рифмы («внемлет» — «приемлет», «листы» — «черты») вуалируют переходы между частями.
Автор легко забывает о том, что ему «полагается» прощаться с прошлым в камерной, печальной атмосфере. Он охотно допускает зрителей на моноспектакль и даже просит обратить внимание на детали:
<…> О провиденье!
Свершилось! Темные свернулися листы;
Второй «акт» театрализованной элегии вроде бы завершен, однако автор уходит от завершенности: он продляет состояние любования «легким пеплом» («легким дымом»). И, кажется, надолго — <…> навсегда:
<…> Пепел милый,
Отрада бедная в судьбе моей унылой,
Останься век со мной на горестной груди…
В последних строках довольно неожиданно проступают черты знакомого и знакового героя XIX века — Онегина. Письмо, «она велела» («Я Вас прошу меня оставить»), «заветные черты», «век» (навсегда).
Если обратить внимание на повторяющиеся или очень близкие слова, понятия в разных частях текста и соединить их воображаемой — или вполне реальной! — линией, то мы увидим, что все «Сожженное письмо» будто скреплено тонкими нитями, стянуто («грудь моя стеснилась»). Вот лишь несколько примеров таких «связующих нитей»: «радости» — «отрада», «легкий дым» — «легкий пепел», «душа» — «грудь». Это придает и без того лаконичному тексту компактность, собранность.
А вот противоположные слова стараются показать нам дление, развертывание событий: «прощай» — «останься», «темные <листы>» — «<черты> белеют», «радости» — «унылой», «горестной». На стыке этих контрдействий (связывания и развертывания) рождается самый выразительный зримый образ: вспыхнувший огонь. Не была ли и любовь к Ней столь же мгновенной вспышкой?..
Примирить читателя — хотя скорее читательницу — со столь виртуозной игрой героя в любовь (вновь знакомые онегинские черты) могут только две строки:
Минуту!.. вспыхнули… пылают… легкий дым
Виясь, теряется с молением моим.
Этот возглас «Минуту!» — что за ним? Жадность огня? Или просьба помедлить еще минуту: вдруг рука решиться спасти от огня свидетельство любви? (Да и были ли они: огонь, любовь, письмо?.. Все тонет в гениальной игре…)
Пожалуй, простить герою его будто онегинскую небрежность помогает эмоциональность первых четырех строк, воплощаемая в повторах, в «восклицательности».
Этот текст не просится «на музыку». Вряд ли он мог бы стать романсом. Но вот прочесть его под точно подобранное музыкальное сопровождение, как мелодекламацию… Это был бы весьма интересный, отрадный опыт!..
Иллюстрация: Илья Глазунов. «А.С. Пушкин. Накануне», 1994 год.
