Авторский вечер 14-летнего композитора Алекса Прайера
Авторский концерт Алекса Прайера собрал полный Малый зал филармонии. Имя 14-летнего мальчика уже известно петербургским любителям музыки по прошедшему в прошлом сезоне Международному фортепианному фестивалю. Программа авторского вечера обещала более разностороннее знакомство с юным композитором.
Четыре фортепианные прелюдии, филигранно сыгранные Николаем Мажара, тотчас обнаружили вкусовые предпочтения (или лучше сказать, пристрастия) автора. Из прелюдий «выглядывает» Прокофьев «Мимолетностей» и ранних фортепианных сонат; исключение составила разве что вторая прелюдия, скорее «рахманиновская» — и по настроению, и по узнаваемым приметам фактуры. Говорю это отнюдь не в осуждение: следование столь высоким образцам, напротив, похвально.
Импровизационность, черта естественная и «извинительная» для начинающего автора, в Прелюдиях — может быть, из-за их краткости — не обнаруживает себя столь явно, как в произведениях крупной формы. Например, в вокальном цикле «Песни Луны и Моря» для меццо-сопрано (Олеся Новикова) и инструментального ансамбля (им дирижировал автор), написанном Алексом Прайером на собственный английский текст. Авторская аннотация сообщает, что «Песни» — «...история семейства времен язычества, оказавшегося на судне посреди шторма. Мать семейства думает, что, принеся себя в жертву, она спасет семью». Кстати, об аннотациях в программке концерта: они страдают не свойственными юности ложным пафосом и глубокомыслием, к тому же неряшливо отредактированы. Последний упрек не может быть адресован композитору: ведь в той же программке читаем: «Алекс родился и вырос в Англии, но корни его в России: его прапрадедушка — великий Станиславский, поэтому, несмотря на страну своего проживания, он считает себя русским музыкантом».
И потому обращается в своей музыке к русским истокам, русским реалиям, к русскому искусству. «Пир Королей» для струнного квартета (Квартет имени Римского-Корсакова) по одноименной картине Павла Филонова не показался, однако, близким музыкальным «переводом» живописного шедевра. Почему угловатая мелодика, жесткая диссонантная фактура, «рваная» форма, остинатные ритмические фигуры ассоциируются в сознании юного композитора с аналитическим искусством Филонова? Художника, противопоставлявшего глаз знающий глазу просто видящему. Художника — очевидца незримого. Думается, сколько-нибудь адекватное или хотя бы резонирующее холсту художника музыкальное его воплощение вообще не по силам детскому (юношескому) сознанию. А язык интернационального авангарда — некое модернистское эсперанто — позволяет лишь декорировать отсутствие собственного прочтения.
Сходные ощущения испытываешь и при слушании Элегии для виолончели и фортепиано памяти выдающегося композитора XX века Дьердя Лигети (Владимир Словачевский и автор). Неутомимый новатор, экспериментатор, он умел, подобно своему великому соотечественнику Бартоку, сочетать поиски новейших средств выразительности с опорой на фольклор, на живую интонацию. Открывающая Элегию проникновенная фраза виолончели — едва ли не лучшая мелодическая находка во всей прозвучавшей программе, но она хороша сама по себе, в ней не слышны отзвуки творчества Лигети (это, скорее уж, жанр, излюбленный в русской музыке, подлинно русская элегия). Контрастирующие ей «сухие, агрессивные, болезненные, беспорядочные, возбужденные звучания» — заимствую эти эпитеты из авторской аннотации — все то же эсперанто, очевидно, одинаково пригодное для отражения любых радикальных стилистических направлений современности.
Гораздо естественнее выглядит собственный музыкальный язык Алекса Прайера, когда слышишь, как «младая кровь играет» в ритмически упругой и заразительной «Пламенной тарантелле» для двух фортепиано и ансамбля солистов (Н.Мажара, А.Прайер, дирижер — А.Ньяго). Когда юный автор по-своему — ритмически и мелодически ярко — претворяет поэзию Лермонтова в «Казачьей колыбельной» или в «Русалке» для смешанного хора и ударных (роль последних в «Колыбельной» совершенно неожиданна и парадоксальна!).
Лучше всего удались Прайеру сочинения, в которых он обращается к темам и жанрам традиционной русской духовной музыки. Это почувствовалось уже в первом отделении концерта, когда исполнялся вокальный цикл для баритона и фортепиано «Приими мя, пустыня...» на покаянные стихи XV века (Александр Коренков и автор за фортепиано). Но особенно ярко проявилось во втором отделении, большая часть которого была отдана хору «Россика» под управлением Валентины Копыловой-Панченко. Рядом с хорами на слова Лермонтова достойно прозвучали Песнопения из «Всенощного бдения» (солисты Олеся Новикова и Александр Коренков) и англиканский хорал «Blessed are the poor...» («Блаженны нищие духом»). Сказались уроки профессора-«древника» Санкт-Петербургской консерватории А.Кручининой, которой Прайер посвятил, кстати, вокальный цикл «Приими мя, пустыня...». Но, думается, возобладала и суровая дисциплина традиционного обряда. Для молодого человека оковы строгого стиля оказались стократ полезней свободного сочинения — «игры без правил». Впереди еще, добавлю, и овладение крупной формой, что показала исполненная под управлением автора Струнная симфония № 1, посвященная русским царским мученикам — долгое «романное» время симфонии не во всем подвластно композитору (это касается прежде всего соотношения и пропорций частей).
Впереди у талантливого молодого музыканта — годы упорной учебы. Если не упиваться сверх всякой меры успехами вундеркинда (здесь ответственность более всего лежит на родителях), если не обольщаться рекламными брендами вроде «маленького Моцарта» или «маленького Паваротти», разного рода уловками (они же и ловушки!) менеджеров и прессы... Словом, если постоянно отвечать за профессиональное и духовное развитие таланта, он с годами будет крепнуть и развиваться. В добрый путь!
Иосиф Райскин
