15 июня 2017 года стартовала премьерная серия оперы Римского-Корсакова в Большом театре. Режиссер Александр Титель и дирижер Туган Сохиев подошли к хрестоматийному шедевру неординарно, словно перед ними была поставлена задача сделать оперу максимально неузнаваемой. Что из этого получилось – в репортаже корреспондента Belcanto.ru.
Сцена Большого сразу встречает зрителей негостеприимным холодком – знаменитый золоченый занавес упрятан под белый картон. Таким же аскетическим белым будет оформлена и сцена (художник Владимир Арефьев), время от времени опускается черный занавес с красивыми летящими снежинками, из под снега на сцене виднеются обломки былой цивилизации. Если кто-то боялся «клюквы» и масленичного балагана «а ля рюс» – может спать спокойно: на сцене XXI век и «европейский стиль».
Абсолютно непривычно слушается и музыка, как будто ноты подменили. В партитуру вернули все ранее купированное для детских утренников, опера на поверку оказалась исключительно длинной, а с учетом необходимости все это время любоваться на нудное белое пространство – просто бесконечной. Всю традицию исполнения дирижер Туган Сохиев смахнул с партитуры довольно безжалостно, оставил первозданные голые ноты, присовокупил к ним рационалистически выверенную фразировку, до критической точки затягивал паузы и акцентировал мрачные куски, коих, как выяснилось, в партитуре масса. Звук, в целом, стал более европейским и элегантным, довольно убористым по децибелам (на радость некоторым вокалистам), но абсолютно непривычным. Где русское разгулье, где мощь и драйв, где контрастность, где свет и радость весеннего фольклорного обряда? Где русская идея, собственно говоря? Впрочем, в этом смысле, в желании преподносить нашу оперу как нерусскую Сохиев с режиссером Александром Тителем оказались единомышленниками.
У Тителя два конька – эпическая народная музыкальная драма («Война и мир», «Хованщина», «Пиковая дама») и почти салонная, интимно-психологическая опера («Евгений Онегин», «Дон Жуан»). «Снегурочку» он вписал целиком и полностью в концепт опер первого списка народных трагедий, который явно на ней не закончится, точка не поставлена. И если рассматривать постановку именно так, то многое становится если не более приемлемым, то по крайней мере, более понятным.
Действие перенесено в некую постапокалиптическую реальность с уклоном в русский фолк, более всего ассоциативно близкую с миром незабвенного постчернобыльского романа-антиутопии «Кысь» Татьяны Толстой. В результате ядерной зимы люди деградировали до уровня языческих племен, о том, что бывает электричество и тепло, напоминают только торчащие из вечных снегов вышки ЛЭП, и все как спасения ждут лета, которое уже непонятно то ли миф, то ли правда бывает… Актуально для погоды нынешней весной и в первой половине июня в Москве, не так ли?
«Альтернативная история России» по Тителю мало чем отличается от просто истории, в которой нищий народ, конечно, не совсем безмолвствует, но если и становится некоей монолитной силой – то стихийной и беспощадной. Тоталитарный царек (визуально помесь Сталина и Кутузова) ходит в окружении бойцов-десантников и беспардонно вмешивается в личную жизнь граждан, совсем не по-отечески обнимая и лаская обиженных девушек. Снегурочка – не то реальная девушка-мутант, не то виртуальный персонаж японских аниме, разгуливающая по снегам в грубых ботинках на босу ногу и летней одежде. Ее родители – люди явно «высшего сорта», более адаптированные и обеспеченные, зачем-то отправляют ее к прозябающим в безысходности берендеям. Тем зато доступны простые радости жизни – закатать кого-нибудь живьем в снежный ком или посмотреть на причудливые конвульсии скоморохов – полуголых перебинтованных атлетов, строящих что-то наподобие пирамид физкультурников и выполняющих элементы фигурного катания без коньков (хореограф Лариса Александрова).
Казалось бы, делая постапокалиптический триллер, стоило бы уж тогда пойти до конца – населить пространство какими-нибудь перерожденцами и монстрами, наполнить его суперсовременными компьютерными проекциями и световыми эффектами, но увы, все ограничилось скупой простой. Наверное, по плану зрителю должно было быть страшно. Получилось, к сожалению, скорее, скучно и нединамично. Более-менее «пробил» только финал, в котором на сцену выкатили какие-то установки, которые, посветив прожекторами зрителям в лицо, наконец, уничтожили холод со Снегурочкой вместе, царь резюмировал, по либретто, что погибель героев тревожить нас не может, и народ, скидывая одежки, покорно воспел бога-Ярилу. И в Москве к концу премьерной серии, кстати, на улице странным образом потеплело…
Что касается либретто, то чтение субтитров, предусмотрительно сделанных и на английском, и на русском языке (ибо у хора и у хора, и у большей части солистов с разборчивостью слов проблемы случались постоянно), навело на достаточно неожиданные размышления. Эту с детства знакомую оперу воспринимаешь как чисто музыкальное произведение, не вслушиваясь в слова и не думая о смысле. Когда же напечатанные над сценой слова мозолят глаза, и от смысла никуда не денешься, он, в отличие от постановки, оказывается реально ужасающим, сродни «Царской невесте» (но та и спозиционирована как историческая драма, а не как утренник) или той же «Хованщине». Молодая Весна – жертва абьюза со стороны старого Мороза, который ее годами вместе с дочерью держал в заложниках. Девочка-Снегурочка, уже явным образом влюбившаяся в певца Леля (ну а в кого еще влюбляться в 15-16 лет, как не в певца?), почему-то ищет и просит научить ее какой-то еще дополнительной любви. Научившись, вешается на шею первому встречному, уже пытавшемуся ранее ее изнасиловать. Тот, «потому что он мужчина и так решил», без колебаний, даже не выслушав, отправляет ее на верную гибель под смертельными для нее лучами солнца. Любовные пары с легкостью перемешиваются без малейших признаков привязанности. Царь Берендей... Впрочем, про царя уже достаточно сказано. И вот такая вот «весенняя сказочка», которая стабильно проваливалась во всех дооперных постановках этой пьесы Островского, была замаскирована прекрасной музыкой Римского-Корсакова плюс тоннами той самой «клюквы»! Режиссера ли винить за то, что в подобных «героях» он смог увидеть только потерявших человеческий облик людей, выживших после мировой катастрофы?
Однако, вернемся к спектаклю 15 июня. Безусловно, сильная его сторона – хоровые сцены, за исключением огрехов дикции, в остальном они очень понравились: чисто, выверено, монументально (хормейстер Валерий Борисов). Помимо пения, массовые сцены понравились и построениями массовки. А вот про организацию индивидуального взаимодействия того же сказать нельзя: если народная масса на пустой огромной сцене выглядела адекватно, то все более мелкие движения – просто тонули, да и ватники и пледы на артистах визуальной внятности жестов не способствуют.
Молодая исполнительница титульной партии Ольга Селиверстова обладает хорошими природными данными, как внешними, так и вокальными, у нее красивые долгие верхние ноты, и возможно, в иной партии она могла быть более успешна. Но вот Снегурочка – образ с хрустально-ледяным вокалом – из нее не вышла: тембр слишком теплый, особенно внизу, с мягкими придыхательными интонациями; колоратурной вышколенности тоже пока не наблюдается.
Еще менее соответствовала традициям каста этой оперы Александра Кадурина (Лель), хотя визуально стройная спортивная фигурка певицы очень подходит для брючной партии. В отличие от прежних исполнительниц с большими, густыми, контральтового склада голосами, у нее достаточно мелкое, не округлое меццо-сопрано, поставленное на европейский манер. С другой стороны, лучше уж легкое меццо, чем контратенор, которого посреди огромной голой сцены вообще было бы не слышно (а следуя моде, Лелем легко могли сделать контратенора, как уже делали с Ратмиром в «Руслане и Людмиле» в ГАБТ и Нежатой в «Садко» в Геликон-опере).
Анна Нечаева (Купава) успешно пела в «Чародейке», которую ставил в Большом тот же Александр Титель несколькими годами раньше. Притом что лично я больше люблю эту певицу в итальянском репертуаре, новый опыт в русской опере ей тоже прекрасно удался, хотя сама по себе партия достаточно однобокая, без какого-то технического разнообразия, мало что из обширных возможностей артистки демонстрирующая.
Очень понравился Мизгирь в исполнении Эльчина Азизова. Штатный труженик Большого от премьеры к премьере продолжает осваивать разные образы и оттачивать вокальное мастерство. А конкретно в «Снегурочке» он вообще, пожалуй, единственный из всех показал себя оплотом той, прежней традиции – пел большим звуком, четко управлял дикцией и фразировкой, адекватно двигался, как будто отдельно взятого артиста на машине времени перенесли сюда из какой-нибудь старой постановки.
Самая неоднозначная фигура оперы – Царь Берендей – досталась Богдану Волкову. Волков – тенор, скорее, стандартный лирический, спел красиво и строго, но без остро необходимого для этой партии, на мой взгляд, дополнительного элемента (переоблегченности теноров-альтино или тембрового своеобразия и выразительности характерных теноров). В отсутствие этого образ получается уж совсем противоречивый и нечестный: мягко стелет, жестко спать (чего режиссер, собственно, и добивался).
Агунда Кулаева (Весна) порадовала зрителей красотой тембра и готовностью к актерским трюкам «на грани» (например, стягивать свитер через голову во время высокой ноты). Глеб Никольский (Мороз), напротив, вызвал, скорее, удивление: чем, кроме визуального попадания в образ, певец с довольно несобранным голосом и интонационными огрехами заслужил место в первом составе? Роман Муравицкий (Бобыль Бакула) практически один в один списал своего героя с похожего люмпена – Задрипанного Мужичка, им же исполненного в «Катерине Измайловой». Хорошо отработали в микроролях солисты Большого театра Марина Лапина (Бобылиха), Владимир Комович (Бермята) и Марат Гали (Леший). А бирючей у царских врат из двух, предусмотренных по либретто, стало целых четыре – Вадим Бабичук, Игорь Цуркан, Валерий Гильманов, Николай Казанский.
Наверное, такой спектакль должен был появиться. Даже не столько для того, чтобы показать, что русская классика – не музейный экспонат, и ее можно видеть и слышать по-разному, сколько для того, что называется «прощупывание границ дозволенного». Где та степень вмешательства в либретто и традицию, за которой опера уже перестает быть самой собой, а становится тоже неким мутантом (не исключено, что и жизнеспособным)? Если одиозные примеры типа «Руслана и Людмилы» Чернякова находятся далеко за пределом разумного и очевидно нежизнеспособны, то нынешняя «Снегурочка» – это как раз попадание в непосредственной близости от границы. По какую сторону – решать каждому зрителю самому. Главное при этом не брать с собой на спектакль детей и тех, кто только начинает непосредственно знакомиться с миром русской оперы.
Фото Дамира Юсупова / Большой театр