Взрослым о детях

О спектакле Анны Матисон по опере Римского-Корсакова «Снегурочка» в Мариинском театре

Если опустить все хрестоматийные вводные об истории создания и исполнительских традициях этой несказочной сказки, то опера «Снегурочка» — история о том, куда уходит детство, или, проще говоря, о половом созревании. Тема эта в конце XIX в. витала в воздухе: и Достоевский, и Толстой обращались к ней беспрестанно, да и все балеты Чайковского — о том же. Музыку к спектаклю Малого театра по драме А. Н. Островского Пётр Ильич тоже написал не случайно. Не случайно в либретто оперы Лель прямо говорит Снегурочке, что ему детская любовь не нужна, а нужна чувственная, плотская (что ему и обеспечивает с успехом пышнотелая, давно созревшая Купава).

Спектакль Анны Матисон тонко и глубоко эту тему обыгрывает. Нам не показывают разжёванную сюжетную иллюстрацию. Нам не рассказывают, кто хороший, а кто плохой. Нам даже не намекают на место действия, упаковывая происходящее на сцене в как бы узнаваемый инсталляционный антураж чего-то вроде бы славянского, и мы вроде как «узнаём» (блестящая работа сценографа Александра Орлова идеально дополняется световой палитрой, созданной Денисом Солнцевым).

В соответствии с главной внутренней дрампружиной первоисточника, нам показывают девочку с белым воздушным шариком (шарик не просто символ детства главной героини: это невинная душа Снегурочки, улетающая в небо после её гибели). Нам показывают карикатурные образы берендеев, которые не просто берендеи, а лубочно-карнавальный слепок толпы с межнациональными признаками. Не будучи специалистом по истории костюма, позволю себе осторожно заметить, что 100%-но русских нарядов в работе художника по костюмам Ирины Чередниковой я не нашёл (может быть, упустил?): перед нами с феноменальным качеством выделанная базовая палитра тюркских нарядов; и ярче всего это заметно по головным уборам (славянский кокошник мельком появляется в костюмах лишь однажды). Оригинальные (не сказочные) берендеи — тюркские кочевые племена, и это создаёт невообразимый декоративно-смысловой стереоэффект.

Конечно, образы приземлены. Лель «утешает» богачку Купаву за счёт убитого безответной любовью Мизгиря, дёрнув у того из пальто «лопатник», набитый деньгами; царь Берендей выглядит похотливым Петросяном, который клеит молодуху Купаву, которая, в свою очередь, та ещё шаболда. Про приёмных родителей Снегурочки Бобыля с Бобылихой и говорить нечего — оторви да брось. Достаётся в новом прочтении и Весне, которая Снегурочке не мать, а ехидна, и Деду Морозу, который не то Савва Морозов, не то Сергей Дягилев, не то сам Шаляпин. И в этих портретных диминутивах, в этом уменьшении масштабов есть своя логика.

В своём роде опера Римского-Корсакова в том числе и о конфликте формы и содержания. И речь тут не только о взрослении, когда душа готова, а тело ещё не может. Этот имплицитный конфликт отражается в каждой (абсолютно каждой!) сюжетной линии:

— Мизгиря, например, Купава устраивает формой, но не устраивает содержанием,
— его же устраивает содержание Снегурочки, но не устраивает её «ледяная» форма,
— те же проблемы со Снегурочкой и у Леля и т.д.

Да и Снегурочка сама по себе страшно далека от народа: в Леле ей нравится исполнительский талант, который она не в состоянии, будучи воплощением ледяной невинности, одарить чувственным теплом, да и вообще ведёт себя как человек, не умеющий выразить свои чувства. Что там мать Весна подсыпала Снегурочке в детское питание, лучше не гадать. Но как только девушка обретает способность телом ощущать свои психологические привязанности, её тело тут же исчезает, не выдерживая двойного удара — пробудившейся внутренней сексуальности и термального натиска вступившего в свои права солнца.

Финал, само собой, оглушает: это, как принято выражаться в среде тех, кому адресован спектакль, — действительно бомба. Тут не просто «полна чудес могучая природа»: тут настоящая этическая эко-катастрофа… Ради одного только такого финала стоит идти на этот спектакль, смотреть, слушать, сопереживать и изумляться.

На спектакле, который мне удалось посетить, за дирижёрским пультом стоял маэстро Заурбек Гугкаев, и оркестр звучал ровно, чисто и собранно.

Идеальное попадание в образ продемонстрировала в титульной партии Ольга Пудова: лучезарность виртуозного вокала, прекрасная передача психологической потерянности в сочетании с детской капризностью, — всё было блестяще.

Не менее яркой и сочной вокально-драматической работой стало исполнение партии Купавы Марией Баянкиной: образ получился не прямолинейным, но многогранным, благодаря сочетанию мизансценной программы роли с насыщенным, сияющим тембром певицы.

Лель в интерпретации Екатерины Сергеевой прекрасно вписался в режиссёрскую концепцию: перед нами беззаботный пронырливый паренёк, образ которого певица создаёт благодаря своим незаурядным мелодраматическим ресурсам.

Про Мизгиря Алексея Маркова уже всё написали мои коллеги: образ получился выдающийся, надрывный, мощный. Настоящая работа настоящего мастера. Исключительный голос, исполненный драматического богатства и силы.

Центром карикатурного изображения народа, «похожего на русский», стал, без сомнений, Царь Берендей в исполнении Евгения Акимова. Весна-красна в исполнении Анны Кикнадзе порадовала объёмным «нарядным» звуком, а Михаил Колелишвили в партии Мороза покорил обертоновым богатством и культурой звукоподачи.

Прекрасно прозвучали в партиях второго плана Андрей Зорин (Бобыль), Марина Морескина (Бобылиха), Михаил Макаров (Леший), Глеб Перязев (Чучело Масленицы).

Подводя итог, замечу, что спектакль не ставит ребром ни тему отцов и детей, ни тему сексуального просвещения (хотя, как было отмечено, это всё здесь — первооснова). Многоплановость и в итоге многозначительная недоговорённость постановки Анны Матисон вырастает из совершенно не сказочной мистической подоплёки первоисточника.

Стоит ли показывать этот спектакль детям? Детям — точно нет. А вот родителям я бы настоятельно рекомендовал. Новый спектакль Мариинки — и о брошенном ребёнке, и о наивной враждебности окружающего мира беззащитному существу. Спектакль о том, что опыт первой любви — тяжелейшее испытание, которое может иметь трагические последствия для чистой неопытной души, оставленной без любви и заботы.

Фотографии с сайта Мариинского театра

реклама