В незапамятные времена музыка не мыслилась сама по себе и выполняла исключительно прикладную функцию к слову, обряду или движению. И только спустя столетия эта эмансипированная леди заявила о себе как о равноправном члене сообщества искусств. С тех самых пор отношение к музыке стало благоговейно-трепетным.
Слушатели прошлых веков проживали каждую ноту, описывали в своих дневниках, до чего их поразил какой-нибудь там новый квартет, как тронула необычная гармоническая последовательность в коде сонаты… Иными словами, были целиком и полностью «в теме». В наше время пиетет к музыкальному искусству сохранился, но над гармонией уже не плачем и квартетам почти не поражаемся. С появлением звукозаписывающих устройств, карманных плееров и интернета музыка по большей части уходит на роль фона…
К чему это длинное предисловие? А к тому, что
исполнение «чистой» академической музыки сейчас мало кого ошеломляет и вдохновляет.
Конечно, меломаны продолжают посещать концерты, но, как говорится, размах не тот.
Вот и два таких «чистых» симфонических концерта РНО — благожелательный привет москвичам перед длительными зарубежными гастролями — прошли без ажиотажа, стабильно-спокойно. Но те, кто был там, думаю, со мной согласятся: благоговейный трепет от музыки по-прежнему актуален, никаким XXI веком его не убьёшь. Нужно только помнить, что музыка, вообще-то, — живое искусство, и живёт именно в концертных залах, а не в записях.
Первый вечер РНО был французским, второй — австро-немецким.
Избранные произведения (детища позднего романтизма), с одной стороны, не самые забытые, под многовековой пылью забвения не погребённые, а с другой — и не самые исполняемые.
Во французском концерте вместе с ре-минорной симфонией Франка соседствовал мало кому известный Реквием Сен-Санса. В немецком прозвучали два гигантомана — колоссальный Малер (Пятая симфония) и Вагнер с его «Зигфрид-идиллией». Если подумать, то в каждом концерте верный своим традициям РНО исполнял произведения, взятые не «с потолка», а крепко связанные друг с другом — не столько по национальной и временной принадлежности, сколько по драматургическим и стилистическим признакам.
Взять, к примеру, французский концерт, прошедший в Концертном зале им. П.И. Чайковского: в первом отделении прозвучал «Реквием», во втором — симфония — жанры, казалось бы, далёкие друг от друга. И если симфония Франка была для меня более-менее на слуху,
«Реквием» Сен-Санса интриговал: духовное сочинение из-под пера убеждённого атеиста уже само по себе наводило на размышления
(«Реквием» был создан в память умершего друга композитора, Альбера Либона). Однако Сен-Санс (как, впрочем, и многие его предшественники, и последователи) сделал акцент на эмоциональной и изобразительной составляющих богослужебного текста, нивелируя за музыкальными перипетиями само молитвенное слово. Благодаря этому его «Реквием» упрочил свои связи с легионом светских жанров.
Во время прослушивания отмечала для себя примечательные детали этого произведения. Во-первых, оркестровая прелюдия, которая предваряет как первый номер цикла — Kyrie, так и последний — Agnus Dei, таким образом, обрамляя всё сочинение. Прелюдия эта построена на мотиве, который теоретики любовно обозвали бы «вопросом в вечность» или что-нибудь в таком духе — мотив неустойчивый, напряжённый, на альтерированной гармонии, да ещё и дословно повторяющийся в начале и в конце цикла. Словом, этакий ключ к концепции сочинения — трагический вопрос, оставшийся без ответа.
Во-вторых, интересной показалась почти театрализованная аллегория на «tuba mirum» (фраза из латинского текста «Dies irae»): четыре тромбона отделяются от оркестра (в КЗЧ тромбонистов разместили на балконе), грозно провозглашая восходящую квинту, а ответом им служит скандирование хора.
Ещё одна бросающаяся в глаза черта — строго продуманный тональный план,
плавный переход из одной тональности в другую между частями (тонально родство не по-романтически близкое), что придаёт циклу общность, а также прозрачная, пространственная, почти камерная оркестровка с упором на струнные (особенно в оркестровой прелюдии), вызывающая ассоциации едва ли не с классицистским оркестром.
Всё перечисленное присутствует и в симфонии Франка: и лейтмотив «вопроса», пронизывающий всё сочинение, и единство цикла (тематическое), и строго продуманный тональный план (сродни Девятой симфонии Бетховена), и изобразительные моменты (архаический дух во второй части цикла, основанной на старинной бретонской песне). «Реквием» и симфония написаны с временным промежутком в десять лет, французскими композиторами-органистами, и эта временная, национальная и творческая общность, схожий стиль мышления очень ощутимы.
Французским концертом дирижировал Михаил Плетнёв.
Думается, ему импонировала в целом драматическая тематика исполняемых произведений: прозвучали они по-плетнёвски очень строго, без музыкальных гипербол. И этот общий сдержанный тонус произвёл обратный эффект на два по сути светских сочинения — приблизил их к жанрам духовной музыки, где на первое место выходит всё-таки не звук, но глубинный смысл.
В этом же русле проявили себя и вокалисты: четверо великолепных солистов (Анна Крайникова, Ксения Вязникова, Игорь Морозов, Максим Кузьмин-Караваев) и хор Академии хорового искусства имени В.С. Попова (художественный руководитель — Алексей Петров).
Превосходно подобранные тембры исполнителей взаимодополняли друг друга: звонкость, полётность, лучистая прозрачность сопрано и тенора (Крайникова и Морозов) сочетались с тёплыми, бархатистыми, льющимися голосами меццо-сопрано и баса (Вязникова и Кузьмин-Караваев). Получился колористически богатый ансамбль солистов, очень удачно вписавшийся в столь многообразную музыкальную ткань «Реквиема».
На австро-немецком концерте за дирижёрский пульт встал Хесус Лопес-Кобос (Испания).
Вагнер и Малер в один вечер — непростая миссия как для исполнителей, так и для слушателей: музыка сложная сама по себе, да к тому же внушительных масштабов. И хотя концерт целиком не намного превысил стандартные временные рамки, я выходила с ощущением, что только что проделала исполинскую работу — как будто сама играла. Малер непрост, ох непрост…
А между тем Пятая симфония — пожалуй, самая популярная в творчестве этого композитора (благодаря, конечно, знаменитому Adagietto, которое, с лёгкой руки Висконти, прочно ассоциируется с фильмом «Смерть в Венеции»). И если на французском концерте РНО объединяющей идеей программы были философские вопросы, адресованные в вечность, то между Малером и Вагнером связующей нитью стала именно «саундтречность». Ведь «Зигфрид-идиллия», при всей самостоятельности этой музыки, всё-таки неразрывно связана с оперным действом, является его иллюстрацией.
А композиторский стиль Малера сам по себе эклектичен, напоминает монтаж различных образов, аллюзий.
И Пятая симфония — очень пёстрое мозаичное полотно — яркое тому подтверждение. Кроме того, это одна из малеровских симфоний, где не участвуют вокалисты, но для композитора с таким симфовокальным мышлением, для оперного дирижёра, коим Малер проработал почти всю жизнь, связь со словом (а значит — с программой) кажется абсолютно естественной даже в «чистых» инструментальных сочинениях. Иными словами, концерт состоял из произведений, иллюстрирующих некие события, трактовка которых является уже делом слушателя.
«Зигфрид-идиллия» прозвучала дивной светлой пасторалью: динамические оттенки колебались между рр и mp. В такой приглушённой палитре игра оркестра казалась каким-то хрупким невесомым чудом. Прекрасно прозвучали соло различных инструментов — всё в тоне этих пастельных динамических красок. Музыка достаточно ровная по настроению: если бы я слушала её в наушниках или дома через колонки, внимание неминуемо бы рассеялось. Но в живом исполнении она показалась мне, если прибегнуть к поэтической метафоре, дуновением летнего ветерка или тёплыми солнечными лучами, ощущая которые — испытываешь наслаждение.
Малер — напротив, поражает многообразием, и очень просто «развалить» такую монументальную композицию, не выдержать целого.
Но дирижёр прекрасно справился с задачей. Слушалось как музыкальный блокбастер — захватывающе. Ощущение чрезмерной масштабности музыкального впечатления накатило уже после финальной тоники, но до тех пор интерес не угасал.
Оба концерта почему-то заставили вспомнить про не столь уж далёкую эпоху создания этих четырёх шедевров, когда музыкальные вечера считались лучшим досугом и концертные залы были заполнены до отказа. Тут впору всплакнуть и посетовать, что, мол, «Были времена!», но несмотря на всю жёсткость века нынешнего, он сделал доброе дело: как искусный ювелир, отобрал только самые драгоценные камни и продолжает шлифовать их руками прекрасных музыкантов. А прошлое пусть остаётся в прошлом.
